Прежде чем полюбить лошадей, папа держал бензоколонку с автосервисом и лавочкой, где продавались книжки и журналы, но из-за того, что по небольшим пригородным шоссе почти никто больше не ездит, бензиновый бизнес пришлось свернуть. К тому же отец никогда особенно не любил запаха автомобильной смазки, в области литературы был способен лишь правильно дать сдачу с проданной книжки, а потому он закрыл и сервис с лавочкой. Однако он не злился, не пытался протестовать, просто воспринял это как веяние времени, объяснимое непреодолимым стремлением человечества выбирать главные дороги, широкие пути, крупные автомагистрали.
С тех пор его работа сводилась к левым заработкам, которые и декларировать-то не стоило, - просто подрабатывал время от времени на соседних фермах. Ну а поскольку сельское хозяйство - занятие строго сезонное, то и работа у папы была исключительно летом. Хорошо еще, что теперь даже крестьяне нет-нет да и подхватят грипп, и зимой можно подменить заболевшего.
В общем, отец был из тех, чья сфера деятельности ограничивалась местными невзгодами вроде проблем с дождевой водой и рогатым скотом, проблем, которые не выходили за пределы садовой ограды, а к тому же их суть он не смог бы сформулировать даже самому себе, не обладая достаточным словарным запасом. Наверняка именно поэтому в свои сорок лет отец наш уже выглядел старым, у него были поникшие плечи и затуманенный взгляд. Вылитый дед - единственный признаваемый всеми, которого из всех прочих мы выбрали себе в предки под тем предлогом, что у нас была только его фотография.
* * *
Да, вот так всегда и бывает: он все равно что друг, которого любят больше всех и даже устраивают ему собственный маленький домишко поблизости, потому что хотят, чтобы он всегда был рядом. Он - существо, постоянно окруженное вниманием и заботой, бесконечно обласканное, ему во всем потакают и безостановочно кормят, и даже моют, когда возникает такая необходимость. За ним ухаживают, как за собственным братом, пылинки с него сдувают, к нему привязываются просто потому, что он всегда рядом, и со временем он становится членом семьи, родным существом. Любой его каприз мгновенно исполняется, и все делается для того, чтобы он рос и поправлялся, чтобы чувствовал себя хорошо, а потом в один прекрасный день - ррраз - и наотмашь по башке.
Хуже всего, что такие экзекуции были для нас чем-то вроде праздника, причем обычно мы устраивали это действо, когда приезжали родственники, что придавало событию больший размах и возможность разделить радость с другими. Все это делалось из самых добрых побуждений. Традиционно подобные пирушки устраивались не раньше ноября, но с изобретением морозилки ждать прихода зимы больше не требовалось.
- Поросенка убивают ножом, даже обычным кухонным, если другого нет; нужно просто всадить ножик ему в бок, как человеку…
Бабуля была полна пережитков прошлого, которые нас сильно раздражали, ведь все удовольствие заключалось именно в выстреле из пистолета.
Помимо бабушки за спиной нависал Господин Кроссворд, комментировавший происходящее, и чуть поодаль его семейка, в белых носочках и с кислыми минами. Естественно, в эту ночь они глаз не сомкнули, испытав на себе все прелести сельской жизни - от шорохов на чердаке до мокрых разводов на стенах, от криков двух петухов в пять утра до шевелящихся узоров на обоях. Как говорил отец, чтобы хоть немного их успокоить, на новом месте всегда неважно спится.
Можно подумать, зрелище было для них слишком жестоким, слишком похожим на настоящее убийство. Они считали варварством, что мы собирались хладнокровно пристрелить это бедное животное, что гонялись за ним, доводя его до истерического визга. Вот козлы, думали мы. Тем более что это был самый экологически чистый способ умерщвления. По их мнению, верхом бесчеловечности было то, что мы продолжали называть поросенка по имени даже тогда, когда уже собирались его укокошить. Мы говорили: "Должок, иди сюда, малыш, иди ко мне, иди к папочке…" И этот придурок Должок, ничего не подозревая, ручной, как котенок, вылезал из своего домика с высоко поднятой головой.
- Ну что, толстячок, ты ведь не будешь убегать?
Это было сильнее их, они должны были это увидеть. Вместо того чтобы уйти и не путаться под ногами, они стояли как вкопанные, не понимая, что мешают, но раз уж все равно здесь торчат, то могли бы хоть сделать фото на память. Однако же именно их присутствие отравляло атмосферу, усугубляя напряженность ситуации, именно они создавали обстановку недоверия и осуждения, которая действовала на нервы всем нам, включая поросенка, и из-за которой гастрономическое мероприятие само собою превращалось в убийство. В эти минуты мы ощущали чудовищное напряжение, тяжесть на сердце, вызванную не столько самой казнью, сколько огромной и все увеличивающейся пропастью между ними и нами, как будто мы вдруг становились для них еще более чужими и непонятными. Иногда они даже вроде как болели за животное, как будто поросенок мог победить и в конце концов наказать нас.
Лучше всех в этой ситуации чувствовала себя бабушка. Она и не такое видала. По правде сказать, ее повседневная жизнь была обильно приправлена подобными радостями - не говоря уже о двух или трех мировых войнах и многочисленных внутрисемейных передрягах, через которые она прошла. Старуха голыми руками кормила гусей и хладнокровно рубила головы курам, без проблем могла снять шкурку с кролика, предварительно раскроив ему череп. Ее единственной слабостью была привычка методично разворачивать конфеты, а затем так тщательно и не спеша разглаживать обертку, что сама конфета успевала растаять. Во всем остальном, что предлагала ей жизнь, бабуля шла напролом. И правда ведь, в ее время не принято было особо церемониться. В ее время зубы вырывали, привязывая их к дверной ручке, детей рожали прямо в поле, в ее время хирурги без всякого наркоза копались в кишках, а легкие чистили пиявками, а когда до твоей деревни добиралась война и армейское руководство выбирало эти места для боев, тогда начинался большой цирк… Только вот пули в этом цирке были самые настоящие, и здесь повсюду остались дырки от них и странного вреда воронки, в которых полегло, должно быть, немало наших предков. Бабуля говорила, что так спокойно, как сейчас, в кантоне не было со времен короля Хлодвига, а может, здесь вообще впервые было по-настоящему спокойно. Поэтому, когда она видела, как кто-то бледнеет при мысли, что увидит кровь, и как самый обыкновенный пистолетный выстрел вызывает чуть ли не истерику, или когда ей говорили, что поросенок - животное и у него тоже есть права, - все это приводило ее в ярость. Успокойся, бабуль, говорили мы ей, успокойся и не забывай надевать зубы, когда собираешься что-то сказать.
Они всегда в таких случаях разыгрывали трагедию, а нам приходилось терпеть их жалобные вздохи, смотреть, как от переживаний им становится нехорошо, и каждый раз мы чувствовали себя преступниками.
Только вот есть такие ситуации, в которых нужно уметь поступиться собой, тем более что в убийстве поросенка нет ничего из ряда вон выходящего, это всего-навсего что-то вроде домашней корриды, легкое варварство, узаконенное обычаем. И хотя ясно, что в наше время не один лишь голод толкает к тому, чтобы собственными руками умертвить поросенка, а потом методично содрать с него шкуру и выпотрошить, - все это остается частью нашей жизни… Но вы ведь не сделаете этого, правда? Да заткнись ты, отвечали мы, только не вслух, а про себя.
Сложней всего при этом было поймать поросенка. Пока что отважное животное считало, что мы гоняемся за ним ради смеха, что это такая игра, поэтому вместо того, чтобы испугаться, свинья радостно удирала, без конца брыкаясь и дрыгая ногами. Вместе с тем, очень непросто ни с того ни с сего вдруг рассердиться на кого-то и начать ненавидеть. Отцу, конечно же, ничего не стоило разозлиться, он всегда заводился с пол-оборота, вспыльчивостью отличался знатной. А вот нам, остальным, требовалось сосредоточиться и хорошенько себя накрутить, чтобы победить благодушный настрой.
Дело осложнялось еще и тем, что у малыша Тома руки были слишком коротки, чтобы обхватить порося, а Тотор-средний помогал нам только одной рукой - в другой он держал свой блокнот. А папа в это время уже сжимал в руках пистолет, стараясь изо всех сил замаскировать свои намерения. Таким образом, единственным, кто на самом деле пытался удержать животину, был я.
Среди всей этой круговерти отец готовился к выстрелу, стремясь, чтобы под прицел попадало не слишком много людей, и с каждым следующим виражом поросенка нервничал все сильнее. А поросенок, по-прежнему сохранявший игривое настроение, становился все безудержнее, брыкался изо всех сил, точно хотел узнать, кто из нас продержится дольше. Внезапно наши критики прыскали со смеху, можно подумать, тут им цирк какой, можно подумать, наши кувырки в обнимку с поросем являли собой уморительное зрелище. Ну это хотя бы разряжало обстановку, снимало излишний драматизм. Только рано или поздно наступал момент, когда должен был раздаться выстрел, и тогда обычно смех резко стихал.
Нервозная и гнетущая атмосфера тому виной или что еще, только в этот день тишина навалилась еще более леденящая, чем всегда. Действительно, поди пойми, почему в этот день пистолет выстрелил в совершенно неожиданном направлении, так что пуля попала дяде прямо в грудь, приведя всех в состояние полной растерянности. Бедняга рухнул на месте, правда, как-то уж очень спокойно, и вот уже отец орет на нас за то, что мы отпустили свинью.