Коридоры поликлиники были забиты людьми, и Панюков едва не повернул в досаде, но, оказалось, к кожнику нет никого. Подбадриваемый хитрыми подмигиваниями мужиков, скучающих в своих очередях, он постучал в дверь кабинета и замялся, ожидая приглашения, не отвечая на подкалывания: "Поздравить с чем, братан? Трепак или сифон?" Он бы ответил - так бы им ответил, что мало б им не показалось, но вовремя услышал из-за двери:
- Войдите.
…Раздетый догола, стоял он посередине кабинета, стараясь не смотреть на молодую медицинскую сестру, и стыд мешал ему слушать врача, а тот - задумчивый, уверенный и добрый, глядящий на него поверх дымчатых очков - мягко ему втолковывал:
- Это не рожистое воспаление и не другая инфекция, я в этом убежден. Но что это конкретно: псориаз, нейродермит, а главное - причина, от нервов, или от питания, или от физиологии, метаболизм там или что, я так сразу не скажу. Необходимы все анализы, а у нас нет лаборатории. Дадим тебе направление в город, в областной стационарный диспансер. Ляжешь к ним деньков на пять, пройдешь там полное обследование…
- Я не могу - деньков на пять, да я и на день не могу, - сказал Панюков, тоскливо глядя в окно, на плоскую крышу детсада, на коленчатый шпиль ретранслятора, - у меня корова.
О госте из Москвы он говорить не стал.
- Тогда не знаю, что нам делать, - расстроился врач. - Я тебе, конечно, пропишу раствор борной кислоты для ледяных компрессов и объясню, как нужно применять. Не повредит в любом случае, а зуд снимает. Но это не лечение… Лучше бы ты поехал.
- Я же сказал тебе: у меня корова, - ответил Панюков и стал поспешно одеваться.
- Вот-вот, корова, - еще больше расстроился врач. - Ты обратил внимание на то, что к нам нет очереди?
- Да, слава богу, - ответил Панюков.
- А вот не "слава богу", вот и совсем не "слава богу", - рассердился врач. - Небось, когда температура, или пузо тянет, или, там, зуб болит, рука сломалась, все от любых своих коров бегут к врачу и все хотят лечиться… Болезни кожи почему-то за болезни не считаются. Подумаешь, зудит! Подумаешь, шелушение! Подумаешь, тут пятнышко какое-то! Пройдет, не сифилис, подумаешь!.. А вот и не подумаешь. Это серьезные болезни, и последствия бывают тяжкие, ведь что на коже - то внутри, хотя снаружи и не видно. Итак, я спрашиваю тебя в последний раз: поедешь исследоваться?
- Я не могу, - ответил Панюков. Ему стало жалко врача.
Врач снял и, жалобно захлопав веками, бросил очки на стол.
- Можно народные средства попробовать, - примирительно сказала красивая медсестра. - Тем более что эти импортные мази страшно дороги.
- Не знаю, - сказал врач. - У нас тут травами никто не занимается, я о таком не слышал…Рожу, положим, можно заговорить, я слышал про такие случаи, можно пришепетыванием убить вирус простуды, я и об этом слышал, и в этом что-то есть такое, как бы к этому ни относиться… Но псориаз, нейродермит - тут я не знаю, тут ворожбой не обойтись. По крайней мере я не слышал.
- Специальные чудотворные иконы? - предположила медсестра.
- Ну, это дело новое, хотя и старое, конечно. Я знаю, есть иконы от бесплодия и есть специальные молитвы от бесплодия. От онкологии, это я слышал, есть… По нашей части - что-то я не слышал. Нужно у батюшки спросить, но я не думаю, чтобы наш батюшка мог отличить нейродермит от псориаза, уж если даже я - без лаборатории - не берусь…
Уже одевшись, Панюков уныло перебил:
- Могу идти?
Врач не ответил; медсестра задумчиво сказала:
- Мыло после покойника.
- Что? - Врач хохотнул испуганно.
- Мыло после покойника, - убежденно повторила медсестра и пояснила: - У меня тетка, матери сестра, живет в Луганской области, в деревне, в бывшей нашей Украине, и у нее был жуткий псориаз. Лечилась вся амбулаторно, лечилась и стационарно, лечилась иглами в Луганске, у китайцев, - ничто не дало результата. И ей тогда в деревне одна старинная шахтерская вдова сказала по секрету, что псориаз лучше лечить мылом, которым обмыли покойника. И никаких не нужно заговоров, ритуалов и пришепетываний. А просто нужно подождать, как кто-нибудь умрет, и договориться с родственниками о мыле. И мыть им пораженные участки кожи, пока оно не смылится.
- И что? - спросил, уже одевшись, Панюков.
- Вчистую вылечила, - сказала медсестра. - Кожа гладкая теперь, как у девочки, а ей уже за шестьдесят… я о Марии, о своей тетке, говорю.
- Ты мне об этом не рассказывала, - строго заметил врач, насмешливо качая головой.
- Повода не было.
- Ты ее не слушай, - сказал врач Панюкову, подобрал со стола очки, надел их и принялся ему записывать рецепт приготовления компресса, снимающего зуд.
Стешкин курил, облокотившись о капот УАЗа.
Геры в машине не было.
- Я готов, - сказал Панюков, подойдя. - Куда ты парня дел?
Стешкин в ответ и головой кивнул, и сигаретой указал.
Гера стоял на противоположной стороне улицы, возле продуктового магазина, и чистил зубы. Почистил, вынул щетку изо рта, прополоскал рот минеральной водой и выпустил изо рта в траву белую струю. Люди, выходящие из магазина, смотрели на него и, не останавливаясь, шли дальше. Панюков молча прикинул, сколько может стоить минеральная вода: двадцать рублей или около того. Гера обмыл минералкой зубную щетку и сунул щетку в карман. Поискал урну, не нашел, поставил бутылку возле входа в магазин и, пропустив подряд два грузовика, в облаке поднятой ими пыли перебежал проезжую часть.
- Бутылку зря выбросил, - заметил ему Панюков. - Ее сдать можно.
Гера послушно вернулся за бутылкой. Уже садясь в машину, допил остатки воды.
Они ехали по Пытавину, и пустая бутылка каталась у Геры в ногах. Он попытался, но не смог в жестокой тряске придержать ее подошвой - бутылка все каталась и гремела. Панюков уговаривал Стешкина остановиться у аптеки, ему надо было купить порошок борной кислоты для компрессов, но Стешкин наотрез отказывался:
- Мне Никитича в Хнов везти, ему - срочно! Да он мне ноги вырвет!
- Не будь гадом, - говорил спокойно Панюков.
- Ты сам не будь, - упрямился Стешкин, но все же, выругавшись, остановил машину у аптеки, выпустил Панюкова и, пока тот не вернулся, продолжал ругаться.
…Дорога раздражала Геру: гремела под ногой бутылка, Панюков выговаривал водителю за то, что тот не собирается везти их в Сагачи:
- Нам что, пешком с вещами по шоссе переть?
- Допрете, не калеки, или подождете автобуса, - отмахивался Стешкин.
- Гад ты, Стешкин.
- Сам ты гад.
Так продолжалось, пока УАЗ не встал возле селихновской администрации.
Игонин ждал их на крыльце; согнувшись, заглянул в кабину, весело сказал:
- Ты - Гера? Это хорошо. Тебе понравится, места у нас воздушные: лес есть, природа есть и девки есть, захочешь - женим хоть сегодня. Если вопросы есть или проблемы, дуй ко мне, проблем не будет… Как там столица нашей родины?
- Растет, спасибо, - ответил Гера и собрался было выйти из кабины, но Игонин его остановил:
- Сиди, сиди пока. Стешкин вас довезет.
- Еще чего! - отозвался Стешкин.
- Того, - строго сказал Игонин. - И не задерживайся там.
В проеме автомобильной двери показалась розово-лиловая женская голова. Лика быстро, будто нечаянно, оглядела Геру, одобрительно шмыгнула носом, потом спросила Панюкова:
- Ты видел Кругликову?
- Какую Кругликову? - не вспомнил Панюков.
- Я же тебе сказала: найди Кругликову, она нарывы лечит ниткой.
- Во-первых, у меня не нарывы, - сказал ей Панюков. - И что там нитка! - Пофыркивая, он рассказал ей о мыле после покойника: - …Теперь ты знаешь, есть на свете дурь и почище твоей нитки.
Лика ответила серьезно:
- Почему "дурь"? Не похоже на дурь. Я, например, верю в это мыло. - Она подалась всей грудью внутрь кабины и приблизила свое широкое лицо к лицу Геры. - А ты?.. Ты, Гера, веришь, или ты тоже думаешь: дурь?
Гера ответил осторожно:
- Пожалуй, верю, ибо абсурдно. - Он отвел глаза. - Это не я сказал, это такая древняя присказка.
- Древняя! - победно заключила Лика. - Значит, не дурь.
- Поехали, - встрял Стешкин. Прежде чем тронуть с места, обернулся к Гере. - И выкинь ты на хер эту бутылку: гремит, гремит, аж зубы ноют.
Вновь выехав на шоссе, Стешкин повел УАЗ нарочно медленно, руля одной расслабленной рукой, всем своим видом утверждая: если начальник-погоняла, как оказалось, не опаздывает, ему-то и подавно торопиться ни к чему.
Гера вдруг вспомнил слова Стешкина: парню, я понял, спешить некуда.
Впервые с того дня, как было решено спрятать его у этих людей, он спросил себя, насколько некуда ему теперь спешить, как долго предстоит ему жить с этими чужими, невеселыми, не слишком дружелюбными людьми вдали от дома, от Москвы, от Татьяны… Месяц-другой, сказал ему отец, ну, может, три, и это прозвучало так легко, что Гера этой легкостью проникся. Он предвкушал этот месяц-другой как легкий рой неярких, милых впечатлений и даже расставание с Татьяной предвкушал легко, как новое и острое и оттого особо ценное переживание. Он видел себя легким и свободным, бредущим без дороги по пустым полям и бесконечно говорящим вслух с Татьяной, но слышащим в ответ лишь заунывный голос ветра - и этот одинокий разговор в полях ему заранее нравился… Теперь же, глядя в неподвижный, складчатый затылок Панюкова, Гера спрашивал себя со страхом, близким к панике, как долго сможет он терпеть этот затылок.
Ровный строй сосен вдоль шоссе плыл мимо медленно и монотонно. Панюков обернулся к Гере:
- Ты сапоги резиновые взял?
- Обязательно.