***
- Олька, давай договоримся с тобой – обойдемся без ярких эмоциональных выражений и жвачки, ладно? Потерпишь пару часиков? – увещевала Ксюша дочь, идя с ней в воскресенье по незнакомой улице и вглядываясь в номера домов. – Вот, смотри, это сорок второй номер, а нам нужен сорок пятый…Значит, надо переходить на нечетную сторону…
И тут же - то ли провалилась в пропасть, то ли взлетела в небо – она и сама бы не смогла опять определить своего состояния: прямо на нее шла красота неописуемая в короткой норковой шубке цвета темного ореха, в длинных замшевых сапожках со стразами на тоненьких ножках – цок–цок по асфальту… И опять то же наваждение – боже, это ж я иду…Она сильно встряхнула головой, чтоб отогнать от себя этот нечаянный обморок, и даже ругнула себя тихонько: заигралась уже, матушка…
- Мам, ты чего? Встала, как вкопанная… Вон переход, пошли давай! – вернула ее в реальность нетерпеливая Олька.
- Да–да, идем быстрее, опаздываем…
Дверь им открыла мать - раскрасневшаяся, улыбающаяся, в кокетливом голубом халатике с оборочками. В уютной прихожей расплывался накатывающий из кухни плотными густыми волнами умопомрачительный запах жарящейся с чесноком курицы, из комнаты громко доносился взвинченный до предела голос футбольного комментатора.
- Раздевайтесь и проходите, Иван Ильич как раз свой футбол по телевизору досматривает… - подтолкнула она их, враз оробевших, к большим красивым дверям с цветными стеклышками. – Идите, знакомьтесь, он сам мне велел вас пригласить!
Олька первой нерешительно потянула за круглую медную ручку, приоткрыла дверь и, просунув в образовавшуюся щель голову, скромно произнесла:
- Здрассти…
- О–о–о, вы уже здесь, красавицы! А я ни слышу ничего! – поднялся из красивого полосатого кресла навстречу им плотный лысый мужчина в спортивном костюме. – Давайте знакомиться! Меня Иваном Ильичом зовут… А ты, наверное, Ксюша? – обратился он к вконец смутившейся под взглядом его неожиданно ярких синих глаз Ксюше.
- Да… А это дочка моя – Оля… - тихо проговорила она, слегка поведя в Олькину сторону головой и одергивая непривычно короткую кофточку, которую Олька чуть не силой утром натянула на нее и в которой сама, будучи намного выше матери ростом, ходила "голопупой", строго следуя веяниям моды.
- Очень, очень приятно! – расплылся в улыбке Иван Ильич. – Зиночка! Какие у тебя хорошие девочки! – крикнул он в сторону кухни, подходя к дверям комнаты. – Прямо обе девочки - припевочки!
Он подошел совсем близко, ласково приобнял их за талию, и прижал на секунду к своему плотному телу. Заглянув сверху в Ксюшино лицо, обдал хитрющей и живой синевой смеющихся глаз. И ведь всего лишь чуть–чуть полежала эта большая теплая рука на худых ее ребрах, а она взяла и поплыла… Сроду с ней такого не случалось! Как будто прожгло теплом все ее внутренности, и тепло это засопротивлялось, не желая выходить обратно, – осталось там, внутри, щекоча и непонятно тревожа. Ей даже показалось, что на коже, под кофтой, обязательно должен остаться след от его ладони… "Господи, стыд–то какой!" - с ужасом подумала она, глупо улыбаясь и моргая растерянно глазами, - "Никогда со мной такого не бывало! Аж дыхание пресеклось и лицо покраснело, наверное…"
В комнату уже входила мать, неся на большом, небывалой красоты синем блюде огромную жареную курицу, обложенную со всех сторон дольками румяной запеченной картошки и свежей зеленью.
- Ого, какая курица большая! – повела носом вслед за блюдом Олька и громко проглотила слюну, осторожно–испуганно взглянув на мать, все утро читавшей ей лекции о правилах хорошего тона. – Мам, ты чего? Что это с тобой?
- А что? – испуганно спросила Ксюша, хватаясь за щеки.
- Ты красная вся такая…
- Да я стесняюсь просто! Сейчас пройдет…
- Это не курица, Оля, – с досадой произнесла мать, пристраивая блюдо в центре накрытого посреди комнаты большого стола. – Это индейка…
- Индейка?! – округлила глаза Олька. - Никогда в жизни не ела индейку! Вкусно, наверное…
- Девочки, за стол! За стол! – легонько подтолкнул их Иван Ильич. – Зиночка, а где вино?
- Да они у меня совсем не пьют, Ваня! Я их в строгости воспитываю! – поглаживая Ксюшино плечо и умильно улыбаясь, проговорила мать.
- Так и я ж им водки не предлагаю! А настоящего грузинского вина за знакомство просто грех не выпить! Неси бутылку, Зин!
- Вань, ну оно ж дорогое…
- Что значит, дорогое? Не дороже гостей! Ты чего? К тебе ж дети пришли…
Мать нехотя достала из красивого бара бутылку "Киндзмараули", поставила на стол. Сняв фартук, села рядом с Иваном Ильичом, продолжая растягивать губы в приличествующей случаю улыбке. Ксюша вдруг остро, всей кожей почувствовала ее раздражение, сидела, опустив плечи и с силой прижимая локти к бокам. Она всегда очень болезненно ощущала ее раздражение, оно выбивало своей плотной волной все мысли из головы, заставляло струной натягиваться мышцы, и в глотке сам собой появлялся твердый слезный столбик – ни подышать, ни поплакать…
- Ну что ж, за знакомство! – наливая в Ксюшин фужер вино, предложил Иван Ильич.
- Спасибо, мне не надо… - коротко взглянув на мать, пролепетала Ксюша.
- Что значит – не надо? - нарочито–громко произнес Иван Ильич. – А я говорю - надо! Ты знаешь, кто я такой? Я бывший генерал! И потому уж извини - привык командовать!
- Генерал?! – снова округлила глаза Олька, протягивая ему и свой фужер, - вот это да…
- Бывший, Оленька, бывший… Теперь вот одомашнился – хозяйку себе завел…
- А раньше что, не было хозяйки?
- Оля! – укоризненно дернула ее за рукав Ксюша. – Что ты говоришь…
- Жена моя умерла пять лет назад… Царствие ей небесное – святая была женщина! - помолчав, вдруг совсем грустно заговорил Иван Ильич. - Мы с дочкой вдвоем остались. А недавно она замуж выскочила – да не куда–нибудь, а в Бельгию! Представляете? Вот и жил я совсем один. Что ж делать… А теперь будем с вашей мамой вместе век доживать! Два одиночества - это уже веселее, чем одно, правда? Так за знакомство, девочки? Надеюсь, вы у нас теперь частыми гостями будете!
- Ага! – радостно закивала головой Олька. – У вас здесь так классно! Квартира – блеск! А машина тоже есть?
- Есть… - улыбаясь, чокнулся с ней Иван Ильич.
И дача?!
- И дача…
- Вот это да–а–а… - восторженно протянула Олька, принимаясь за индейку. – Ой, как вкусно! А на дачу нам тоже можно будет приезжать?
- И даже нужно! – рассмеялся Иван Ильич, с удовольствием наблюдая, как она смачно облизывает свои пальцы. – Люблю искренних людей! Я и сам раньше таким был – куда теперь все подевалось, не знаю…
От выпитого вина Ксюша неожиданно осмелела - даже исчез из горла застрявший там поначалу слезный столбик, и решилась таки еще раз взглянуть в эти хитрющие яркие глаза, вобрать в себя еще немного их синевы - пусть будет, останется на память яркое пятнышко в голове… Вдруг стало ей так хорошо от присутствия этого далеко не молодого, а для нее, наверное, уже и старого мужчины, что она снова испугалась, и снова быстро опустила глаза в тарелку с нетронутым куском индейки.
- Иван Ильич, а вы почему вино не пьете? – продолжала свой допрос Олька, наивно хлопая длинными ресницами и никак не реагируя на выразительные бабкины взгляды, направленные короткими яростными вспышками в ее сторону.
- Да мне нельзя, деточка… - развел руками Иван Ильич. – У меня ведь два инфаркта уже было. Теперь ни пить, ни курить – ничего нельзя! Я и дочке обещал, когда она уезжала…
- Понятно! – махнула на него рукой Олька. – Тогда налейте мне еще вина! Вкусное такое!
- Оля!!! – одновременно прикрикнули на нее мать и бабка.
- А что такого? Иван Ильич сам сказал – он таких, как я, любит! Не слышали, что ли?
- Да на здоровье, девочка! – со смехом наполнил он ее бокал. – И не ругайтесь на нее – она молодец! Такая, какая есть – не больше и не меньше! И добавки ей, Зиночка, положи! И салатик…
После обеда мать с гордостью демонстрировала им свое новое жилище, хвасталась чудесами кухонной техники, ванной с "необыкновенными пузырьками" и даже новыми нарядами, которые успела прикупить себе в качестве подарка от нового мужа. Ксюша слушала ее равнодушно, вежливо кивая головой. Олька же, напротив, совала везде любопытный нос, выражая свой восторг то короткими словечками в духе Эллочки–людоедки - "ух" да "ах", то протяжным, на одном выдохе произнесенным - "кла–а–а–с–с–с…".
Вскоре Ксюша заметила, что мать уже на взводе, то есть из последних сил держит на лице улыбку гостеприимства, и засобиралась домой, потащив за собой упирающуюся Ольку. Иван Ильич очень тепло распрощался с "девочками", взял с них обещание не забывать, заходить почаще. Перед уходом мать завернула им в целлофан остатки индейки, сунула Ксюше в сумку и, уже открыв дверь, вдруг с наигранной заботливостбю произнесла:
- Ксюш, а ты чего это в кроссовках–то ходишь? Холодно же! Смотри, простудишься…
- Надо же, какая любящая мамочка! – возмущенно и зло прошипела Олька, как только они вышли из подъезда. - "Холодно же!" - передразнила она бабку. - Как будто не знает, что у тебя, кроме кроссовок, ничего и нет больше! Развыпендривалась, показушница хренова…
- Оля! Нельзя так о бабушке! – попыталась урезонить ее Ксюша. – Нехорошо это!
- А чего она… И вообще… Не многовато ли для нее будет?
- Что ты имеешь в виду? – насторожилась вдруг Ксюша.
- А то и имею! Не жирно ли для нашей бабушки в таких условиях жить? Мог бы себе кого и помоложе, и поприличнее найти… И нашлись бы, между прочим, желающие… И я бы, например, не отказалась! А что? Он совсем даже ничего дедушка… Если б еще и женился – так вообще в кайф…