Когда мать, хоть и с опозданием, но все-таки поняла это, она отправилась к землемерам Кама, от которых зависело получение земель на равнине. Она и тут оказалась настолько наивна, что начала оскорблять их и грозить жалобами в высшие инстанции. Но они лишь недоуменно разводили руками. Вероятно, в этом недоразумении виноват их предшественник, давно отбывший в метрополию. Мать упорно продолжала наседать на них, и, чтобы отвязаться от нее, они пустили в ход угрозы. Если она не уймется, они отберут у нее землю раньше положенного срока. Это был их самый действенный довод, чтобы заткнуть своим жертвам рот. Последние, естественно, предпочитали иметь хоть какую-нибудь концессию, пусть даже призрачную, чем никакой вообще. Участки предоставлялись в пользование всегда лишь условно. Если по истечении определенного срока они не были полностью возделаны, земельное ведомство имело право их отобрать. Ни одна концессия на равнине не была окончательно передана в собственность владельцам. Существование таких концессий позволяло земельному ведомству с легкостью наживаться на продаже других, действительно плодородных участков. Пользуясь правом нарезать наделы по своему усмотрению, землемеры с выгодой для себя распоряжались огромными площадями непригодных земель, регулярно передаваемых во владение и не менее регулярно отбираемых, которые и составляли их постоянный капитал.
На пятнадцати наделах равнины Кама они поселили, разорили, выгнали, снова поселили, снова разорили и снова выгнали около сотни семей. Те немногие концессионеры, которые удержались на равнине, жили перепродажей перно или опиума и покупали соучастие земельных чиновников, выплачивая им долю со своих нерегулярных - "нелегальных", как те говорили, - доходов.
Праведный гнев матери не избавил ее два года спустя от первой земельной инспекции. Эти инспекции, чисто формальные, сводились к посещению владельца концессии, дабы освежить ему кое-что в памяти. Ему напоминали, что первый срок истек.
- Ни один человек в мире, - молил несчастный, - не мог бы ничего вырастить на этой земле…
- Неужели вы полагаете, - вопрошал чиновник, - что правительство колонии могло выставить на продажу участок, непригодный для обработки?
Мать, которая уже начала кое-что понимать в тайнах коррупции, выдвинула в качестве довода существование бунгало. Оно было недостроено, однако бесспорно представляло собой начало освоения земли, что давало право на продление срока. Чиновники вынуждены были это признать. Впереди у нее оказался год. Этот год, третий по счету, она решила не тратить на бесплодные труды прошлых лет и предоставила океану полную свободу. Впрочем, если бы она и захотела сеять, у нее не нашлось бы на это средств. Чтобы довести до конца постройку бунгало, она уже раз или два обращалась за кредитом в банк. Но банки ничего не предпринимали, не запросив земельное ведомство. Получить кредит матери удалось лишь под залог недостроенного бунгало, для достройки которого она и просила денег. Бунгало, по крайней мере, принадлежало ей, было ее полной собственностью, и она каждый день радовалась, что затеяла это строительство. Чем больше она нищала, тем большую ценность приобретало бунгало в ее глазах.
За первой инспекцией последовала вторая. Это произошло через неделю после крушения плотин. Но Жозеф был уже достаточно взрослым, чтобы вмешаться. И отлично владел ружьем. Он хорошенько пугнул им инспектора, тот сразу сбавил тон и укатил прочь на маленьком автомобильчике, на котором обычно совершал свои разъезды. С этого дня они на время оставили мать в покое.
Получив, благодаря бунгало, отсрочку, мать осмелела и поставила в известность чиновников Кама насчет своего нового проекта. Она задумала предложить крестьянам, прозябавшим в нищете на соседних участках, организовать вместе с ней строительство плотин против морских приливов. Это выгодно всем. Плотины протянутся вдоль океана и вверх вдоль реки до границы июльских приливов. Чиновники удивились, сочли затею невыполнимой, но возражать не стали. Ей было дозволено изложить свой план в письменной форме и выслать им почтой. В принципе, заявили они, осушение земель находится в компетенции правительства, но, насколько они знают, нет такого закона, который запрещал бы людям строить плотины на своем участке. При условии, однако, что Генеральное управление поставлено в известность и местное земельное ведомство дало соответствующее разрешение. После нескольких бессонных ночей, проведенных за составлением этой бумаги, мать отослала ее и стала ждать разрешения. Ждала она очень долго, не отчаиваясь, потому что уже привыкла к таким ожиданиям. Эти ожидания были единственными незримыми ниточками, связывающими ее с могущественными силами внешнего мира, от которых она зависела целиком и полностью, - с земельным ведомством и с банком. Прождав много недель, она решила сама отправиться в Кам. Да, служащие земельного ведомства получили ее проект. А отсутствие ответа объясняется тем, что осушение ее участка их совершенно не касается. Тем не менее они дали молчаливое согласие на строительство. Мать уехала, гордая достигнутым результатом.
Для плотин нужны были бревна. Эти расходы она, естественно, полностью взяла на себя. Она как раз только что заложила недостроенное бунгало. Все деньги, полученные в банке, ушли на покупку бревен, и достроить бунгало так и не удалось.
Доктор был не так уж неправ. Вполне вероятно, что именно с той поры все всерьез и началось. Да и кто, в самом деле, мог бы сохранить хладнокровие и смотреть, не впадая в отчаяние и ярость, как эти плотины, трепетно возводимые сотнями крестьян, пробужденных наконец от тысячелетнего оцепенения внезапной и шальной надеждой, рушатся как карточный домик, прямо на глазах, за одну ночь, под стихийным и неумолимым натиском океана? И, не желая задумываться о том, как вообще могла возникнуть столь безрассудная надежда, любой, наверно, склонен был бы объяснить всё - начиная с извечной нищеты этой равнины и кончая болезнью матери - событиями той роковой ночи и держаться за это поверхностное, но соблазнительное объяснение, свалив всю вину на разрушительные силы природы.
Обычно Жозеф заставлял Сюзанну купаться подолгу. Он хотел, чтобы она научилась как следует плавать и могла купаться вместе с ним в море, в Раме. Но Сюзанна уклонялась. Иногда, особенно в сезон дождей, когда весь лес затопляло за одну ночь, течение несло трупик какой-нибудь утонувшей белки, мускусной крысы или птенца павлина, и это действовало на нее угнетающе.
Поскольку мать не прекращала свое нытье, Жозеф вышел из воды. Сюзанна оторвалась от ожидания автомобилей и последовала за ним к бунгало.
- К черту все это дерьмо, - сказал Жозеф, - завтра едем в Рам.
Он посмотрел издали на мать.
- Мы идем, - крикнул он. - Не ори так!
Он перестал на время думать о лошади, потому что думал о матери. Он торопился к ней. Мать стала плаксивой с тех пор, как начала болеть. Она стояла вся красная и продолжала жаловаться.
- Чем ругаться, ты бы лучше таблетки приняла, - сказала Сюзанна.
- Чем я прогневила небо, - вопила мать, - почему у меня такие паскудные дети?
Жозеф прошел мимо и поднялся по лестнице в бунгало, потом спустился со стаканом воды и таблетками. Мать, как обычно, сначала стала отказываться. И как обычно, в конце концов приняла. Каждый вечер после купания им приходилось давать ей лекарство, чтобы ее успокоить. Потому что в глубине души она не могла вынести, когда они хоть ненадолго отвлекались от тягот их общей жизни на равнине. "Она стала вредная", - говорила Сюзанна. Жозеф молчал, ему нечего было возразить.
Сюзанна пошла в кабинку для мытья, облилась водой из кувшинов и оделась. Жозеф не обливался; он так и оставался в плавках до следующего утра. Когда Сюзанна вышла из кабинки, на веранде играл патефон, Жозеф лежал в шезлонге и уже не думал больше о матери, а снова думал о лошади, поглядывая на нее с отвращением.
- Невезуха, - сказал Жозеф.
- Продай патефон и купи себе другую, хорошую, тогда ты сможешь делать три ездки вместо одной.
- Если я продам патефон, я свалю отсюда в тот же день.
Патефон занимал серьезное место в жизни Жозефа. У него было пять пластинок, и он заводил их каждый вечер после купания. Временами, когда ему делалось совсем тошно, он крутил их без конца одну за другой чуть ли не до полуночи, пока мать не вставала во второй или в третий раз и не грозила выкинуть патефон в реку. Сюзанна взяла кресло и села рядом с братом.
- Если ты продашь патефон и купишь лошадь, то через полмесяца ты купишь себе новый.
- Полмесяца без патефона - и я сваливаю!
Сюзанна отстала от него.
Мать готовила в столовой ужин. Она уже зажгла ацетиленовую лампу.