Весь первый класс я пела в хоре и ходила на гимнастику. Но ни певицы, ни гимнастки из меня не получилось. Прошел год, геологический институт наконец-то достроил дома в Лесной Дороге, родителям дали квартиру рядом с работой, и меня перевели в новую школу поближе к дому. А там таких кружков уже не было.
Я упросила маму снова записать меня на музыку, благо в ДК устроилась еще одна женщина-музработник, а Героида в то время отсутствовала и помешать моим устремлениям не могла.
- Господь с тобой, иди, - сказала мама, и я возобновила музицирование.
Моей новой учительницей оказалась веселая пышноволосая тетка; она не имела привычки стучать ручкой по клавишам, а ее ногти всегда были образцово подстрижены и не отвлекали девчачьего внимания мерцанием и блеском перламутра. К тому же, в отличие от жгуче-черной Венеры-Одиллии, она была сахарной блондинкой-Одеттой. Совсем нестрашной.
Возможно, у новой музычки было больше педагогического таланта, а может, лучше подвешен язык - короче, что такое паузы, она объяснила в два счета. У нее-то я в результате и доучусь до джазовых пьес Бриля и додекафонных Шенберга, но все это будет гораздо позже, а пока мне суждено несколько лет играть гаммы и хохотать на уроках с доброй Одеттой.
Иногда в коридорах ДК я встречала Венеру Альбертовну и, опустив в пол глаза, буркала: "Здрась…". Она кивала в ответ, не замедляя шага, проходила мимо и никогда ни о чем не спрашивала.
Однажды мы с мамой встретили ее на автобусной остановке. Мы ехали в Гороховку, в загс, регистрировать новорожденного брата. Бывшая мучительница - я узнала ее издалека по синей шляпке с вуалью, - стояла в обнимку с мужчиной.
- Смотри, мам, Венера Альбертовна. А кто это с ней?
Молодой, а волосы с проседью. Лицо обветренное, и цвет какой-то странный, кофе с молоком. В углу тонких губ сигарета, он так и курил, не вынимая ее изо рта, и только прищуривался на дым, ну прямо как дедушка. Да это же "Мальборо"! - вон из нагрудного кармана торчит пачка. Я сразу узнала красные зубцы - такое сокровище было у Коляна, он поменялся с Владиком Макашовым на перочинный ножик. Узкие брюки отутюжены - мне бы научиться так стрелки наводить. Остроносые фирменные туфли на ранту, тоже тщательно надраенные, я заметила, были ему велики.
- Знакомый, наверное. - Мужа у Венеры не было, а мама старалась не врать даже в воспитательных целях.
Парень тяжело, мрачно взглянул в нашу сторону и ловко сплюнул сквозь зубы. Венера отвернулась.
- Давай-ка мы за остановкой постоим, там ветра меньше, - сказала мама и уже из укрытия язвительно прошипела: - Ишь ты, ковбой! "Мальборо" курит!
В это время подошел автобус.
- Наш, гороховский, - обрадовалась мама. - Ой, как хорошо.
Мы влезли, а Венера и ее знакомый остались.
- Сидел парень-то, - сказала мама, задумчиво глядя на удаляющуюся остановку. - Красивая она, да?
- Где сидел, мам? В тюрьме?
- На диете, - усмехнулась мама и воскликнула: - Ой, смотри, лошадь белая пасется!
- Где?
- Во-он, у опушки.
- Не вижу…
- Все, проехали уже. На обратном пути посмотришь.
По дороге я думала о том парне и о жизни вообще. Мамин папа, дедушка Николай, тоже сидел "на диете", похудел за десять лет на тридцать шесть килограммов. Мама рассказывала, как отправляла ему в посылках сахар и топленое масло - только маминым рафинадом дедушка и выжил. Когда я родилась, его дубровлаговский друг дядя Толя стал моим крестным. А вот брата не будут крестить: Героида с папой против. И именин у него, значит, не будет. Мне-то дядя Толя каждый год дарит платья, кукол, раскраски…
В загсе мы оказались единственными посетителями. Прошли в просторный кабинет, мама протянула регистраторше справку из роддома, та взяла с полки папку-скоросшиватель и достала чистые бланки.
- У вас мальчик? Поздравляю. Как назвали?
- Владимиром.
- Четвертый за сегодня, - сказала регистраторша.
- У нас первый, - ответила мама.
Получив темно-зеленую, пахнущую новыми деньгами корочку свидетельства о рождении, мы вернулись на маленькую площадь с доской почета и голубыми елями. Было около шести вечера, магазины еще работали.
Весь первый этаж соседней с загсом пятиэтажки занимало районное сельпо, "Промтовары". Мне очень захотелось заглянуть туда и хотя бы одним глазком посмотреть, что продается в отделе для детей, раз уж мы здесь.
- Давай зайдем, - потянула я маму за рукав. - На минуточку! Пожалуйста!
Но мама, сославшись на то, что пора кормить грудного ребенка, решительно повернула в сторону остановки.
Всякий раз, когда я прохожу мимо вывески "Промтовары", мое сердце обливается кровью - не дает покоя история с джинсами. Прошлым летом в гороховское сельпо завезли детские джинсы, классические темно-синие "пять карманов" с желто-рыжей отстрочкой, мэйд ин Индия, под названием "Авис". Таньке сразу же купили такие, и она целыми днями торчала на улице, демонстрируя двору обновку.
В то лето мы жили с папой одни, мама уехала в геологическую экспедицию. Я уговорила отца съездить в Гороховку за "пятью карманами"; он согласился. Но Господу Богу было угодно лишить невинное дитя этих джинсов, ибо произошло следующее.
Накануне намеченной поездки ко мне заходила Танька - теперь она жила со мной в одном подъезде, - и мы долго играли в детское лото. А утром папа объявил, что пропали все деньги.
- Водишь тут всяких! - сказал он. - Все! Осталась без джинсов.
Какой ужас, неужели Кочерыжка нашла и украла наши сбережения?! И когда она только успела, мы же весь вечер просидели за столом.
Ночью я не могла заснуть и всеми мыслимыми и немыслимыми способами убивала Таньку.
Я изобретала хитроумную ловушку, которая крепилась над входной дверью Танькиной квартиры и срабатывала, как только та переступала порог.
Я выходила к пойманной, наложившей от страха в штаны Кочерыжке из недр ее спальни, прекрасная и беспощадная, облаченная в красно-золотую тунику римского легионера.
Я шла босиком по залитому солнцем паркету, приближалась к ловушке с добычей - и сносила ей кочан дедушкиной острой косой, и после варила из него щи!
Затем я представляла Кочерыжку в летающем гробу - в Дом культуры Лесной Дороги только что привозили кинофильм "Вий" Константина Ершова, - я, как Хома Брут, стояла в центре некоего сценического пространства - но не боялась, нет: я дирижировала летающим гробом с синюшным разлагающимся трупом. Мсье Жиль де Рэ и мсье Гильотен, без сомнения, признали бы во мне родственную душу.
Я расфантазировалась до дрожи - в прямом смысле слова, у меня даже подскочила температура, картины кочерыжкиной смерти сменялись, как в калейдоскопе, одна ужаснее другой, я чувствовала запах крови, сопротивление и трепет пронзаемого тела, слышала крики и стоны… В таком горячечном, полуобморочном состоянии я встретила лучи восходящего солнца - и тут же забылась здоровым, сытым, богатырским сном. Это был первый в моей жизни опыт сочинительства и режиссуры.
Через неделю деньги нашлись - папа их просто куда-то засунул. Какое счастье, что у него хватило ума извиниться и об этом сказать, - иначе бы я потом всю жизнь покупала и покупала себе джинсы. В сельпо мы, конечно, поехали - в тот же день, но там, увы, были одни пустые полки. И я продолжала ходить в своей красно-синей клетчатой юбке-шотландке с огромным неотстирывающимся пятном от клея "Суперцемент" на подоле.
Чтобы загладить эту историю, папа подарил мне магнитофон, переносной кассетный "Романтик", - с оказией купив его у соседа по гаражам. Стоит ли говорить, как я обрадовалась: такая взрослая штука была только у двух больших парней из нашего поселка - я часто видела, как они с дружбанами собирались на скамейках у клуба и развлекались тем, что, усадив на колени по котлетке-восьмикласснице, врубали на полную катушку "Модерн токинг", курили "Приму", лузгали семечки и пили спирт, который канистрами продавался из-под полы в институтских лабораториях.
Доставшийся мне в результате перипетии магнитофон был почти новым, в нем не работала только одна кнопка: "пауза".
Если бы я была старше, я бы всерьез задумалась над тем, что такое карма.
Впрочем, что касается магнитофона, - для воспроизведения это было не важно.
Стоял погожий сентябрь восемьдесят шестого года, когда Лесную Дорогу взбудоражило из ряда вон выходящее событие.
Венеру Альбертовну Харисову нашли мертвой у собственного подъезда. Она жила на девятом и выпала из окна. Поговаривали, ее сбросил любовник. Для детей, разумеется, выдвигалась другая версия: мыла окна.
В тот день я вернулась с продленки в приподнятом настроении, потому что заняла первое место на конкурсе вязания крючком и получила воистину ценный приз - кубик Рубика. Бросив в прихожей портфель, я побежала на кухню хвастаться боевыми заслугами. Но разговор свернул совсем в другую сторону.
- Венера-то ваша, - слыхала? - из окна выпала. Насмерть разбилась… - сказала, вращая ручку мясорубки, мама. Она только что пришла с прогулки с братом и теперь, уложив его спать, спешно крутила котлеты. - Вчера похоронили. Их прямо так, сидя хоронят… Без гроба.
- Кого "их"? - не поняла я.
- Мусульман. И ведь совсем молодая была… Красавица… - мама вздохнула: ее явно расстроило это печальное происшествие.
- Без гроба? - поразилась я. - Как это без гроба?
- Завернут в простыню - и хоронят. Уроки все сделала? - мама вдруг спохватилась, что сказала что-то не то.
Уроки я сделала все.
- Я погуляю, мам, - сказала я.
- Поешь сначала.
- Я в школе обедала.
- Ладно, иди.