Слова отца прозвучали как гром среди ясного неба. Ваня сжался и опасливо посмотрел на сидящего рядом Толика. Тот бойко налегал на "селедку под шубой", все ближе придвигаясь к лежавшему на его тарелке куску куриной ноги. Перед носом именинника оказалась тарелка с горкой пюре и золотистой куриной шеей, обильно политой маслом. Ваня скривился при виде масла. Внимательно посмотрел на куриную шею. Неужели эта та самая шея? Сейчас она такая маленькая и сморщенная. А была розовато– белая с пупырышками и несколькими прилипшими пушинками и волосками. И еще отвратным запахом сырого мяса. Он коснулся ее пальцем и тут же отдернул руку. Отодвигая тарелку, захныкал:
– Не хочу…
– Вот, говно! Все едят и ты ешь! Толик вон как ест! А этот… – Константин сверлил глазами сына. – Толик вон уж в два раза тебя шире!
Ваня чувствовал, что ему все равно, что Толик отличается от него размерами, но в страхе увидеть осуждение, провез глазами по широкому кругу взрослых.
– Жри! – прозвучало вновь грубо над головой.
Рубашка отца показалась неестественно черной, как и мощные кулаки с кустами темных волос на пальцах. Еще страшнее было поднять глаза на широкие и косматые брови, черный колючий взгляд на мгновенье слился с его и Ваня тут же отвел взгляд в сторону. Воображение легко пририсовало к только что увиденному ужасный кроваво-красный шрам, змеившийся по всему лицу отца и черную повязку, наглухо закрывающую один глаз. Взгляд на секунду задержался на самодовольно ухмыляющейся физиономии Толика… Ваня тихо придвинул тарелку и со слезами на глазах начал есть.
– И нечего реветь, как девчонка! – прогремел голос отца, – Посмотри! Все над тобой смеются!
Заметив несколько улыбающихся лиц, о чем-то переговаривающихся шепотом друг с другом, Ваня заплакал навзрыд.
– Ну-ну, не плачь, маленький, – не выдержала мама Толика и бросилась к имениннику с объятьями, пахнув на него цветочным ароматом духов. Но тот вырвался и с криком "Я не маленький!" выбежал на кухню.
Когда Варвара вышла к сыну, то увидела в его ладошке мертвую куриную голову, а рядом на полу – издающую вонь лужицу. На кухне вновь раздалась звонкая затрещина.
– Господи! Не ребенок, а сущее наказание! Весь новый костюм облевал! Не двигайся, – сейчас тряпку принесу.
Глава 3
Варвара и Константин Воронцовы переехали в Липецк в поисках лучшей жизни год назад с Украины, с районного центра. Обоим было за тридцать, а жизнь все казалась неустроенной. И слишком тяжелой. Женщина крутилась как могла по хозяйству, со скотиной во дворе, обшивала соседей и подруг, а ее взрывной по характеру муж, в пух и прах разругавшийся с председателем колхоза, заработав ко всему увольнение по статье, долго сидел без работы. Воронцова жалела горе-мужа, у которого отношения ни с кем из близких и сослуживцев не складывались. Что и говорить – ни практической смекалки, ни умения добиться своего или договориться у Константина не было. Да еще начальство при увольнении высказало все ему прямо в глаза – кому приятно? У Константина со временем образовалась больная мозоль, которую жена бередить боялась и старательно обходила все острые углы стороной. Боясь, что муж сопьется от горя или безделья, Варвара стала уговаривать его переехать к дальним родственникам в Липецк и через полгода ее настойчивых причитаний Константин кивнул. Весь их скарб поместился в два баула и семья, в которой через три года брака появился долгожданный сын, отправилась в чужие края. Муж с помощью тех же родственников устроился на мясокомбинат, а жена продолжала сидеть дома, за швейной машинкой, слепо всматриваясь в стежки и цвет ниток.
Первое время были частные квартиры, затем появился небольшой домишко, ставший для подрастающего Ванечки источником чудес и тайн. Скрипучие деревянные половицы, сладко пахнущая фанера под окошком, морозные узоры на стекле, которые быстро таяли от прикосновения маленьких ладошек и горячего дыхания. Огромный по детским представлениям чердак, доверху забитый тюками, ящиками с гвоздями, веревками и воробьиное гнездо под козырьком, – здесь фантазии накрывали мальчика с головой, становились полем чудес и героических свершений. И еще палисадник, где рос лук, картошка и колючие кусты сладкой малины. Туалет во дворе, санки и бельевые веревки, на которых ветер из простыней, наволочек и жестких полотенец раздувал настоящие морские паруса. Отталкивающий, но уже привычный запах от рубашек и штанов отца, от вывернутой наизнанку холщевой сумки, вручную постиранной матерью. В палисаднике он представлял себя то знаменитым и неуловимым шпионом, то капитаном корабля – ловкой и быстроходной шхуны или гордого фрегата, то начальником отряда партизан, в смертельной схватке на палках побеждающий врага, заставляя безжалостных немцев молить о пощаде… Совсем как в том фильме о войне, который отец смотрел без отрыва по вечерам. А Ваня тихонько пристраивался сзади, мечтая, чтобы отец не обратил на него внимания. Но это получалось не всегда.
– Чем занимаешься?– недовольно обратился к сыну Константин, который недавно вернулся с работы и уже успел поужинать жареной картошкой.
– Ничем, -раздалось в ответ. При этом Ваня втянул голову в плечи и сделал шаг назад, желая превратиться в удалого комара и улететь.
– Не сутулься! Стоит, как пришибленный…Иди сюда! Послал Господь урода на мою голову…
– Кость… – укоряющим тоном встряла мать.
– Что, "Кость"? Заткнись, дура! Лезет вечно не в свое дело…
Мать, тяжело колыхнув холмами грудей, уткнулась глазами враспоротый шов юбки. Ее руки беспокойно затеребили наметку, а на лицо легла мрачная тень. Константин повернулся к сыну и спросил:
– Что тебе твоя воспиталка сказала? Что выучить?
– Букву "А". Выучить и нарисовать.
– Нарисовал?
– Нет еще...
Константин угрюмо уставился на часы, показывающие начало девятого, затем на сына. Ваня в поисках защиты взглянул на мать, с которой они весь вечер просидели у тети Гали. Мама строго-настрого запретила рассказывать о том, где они были. Руки мальчика сцепились в замок за спиной, и пальцы непроизвольно задрожали. Варвара застыла, ожидая нагоняя от мужа….
– Ладно, тащи свою тощую задницу за стол. Рисуй, давай!
Сын потянулся за фломастерами. На мгновенье сознание отметило радость отца от его беспрекословного подчинения, какое-то скрытое удовлетворение. Но уже белобрысая макушка на тонкой шейке склонилась на бок, язык сам собой припал к небу, голубые глаза заблестели… Мягко и плавно лег завиток, и линия с легкостью полетела ввысь, в верхний угол листка, затем с красивым изгибом понеслась вниз и аккуратная петля закончила рисунок. Сложив руки чинно на коленях и опасаясь резкого движения напротив, сын из – под ресниц наблюдал. Константин склонился над рисунком и недовольно пробурчал:
– Ммм… Неплохо… Может и правда тебя в художественную школу отдать?
Из-за швейной машинки тут же донеслось:
– Воспитательница его рисунки всегда хвалит! И память, говорит, у него отличная…
Мать оторвалась от шитья, что-то припоминая и неожиданно радостно выдала:
– Вот, голова дырявая! Мой ж прадед художником был!
– Художником?! Гляди ка… – Константин растерянно глянул на жену, затем на сына, но тут же зло оборвал. – Малюют только дармоеды! Пусть идет на завод! Дура – эта воспиталка твоя и жопа у нее подкачала. Только сиськи ниче…
– Кость!
– Заткнись… – устало оборвал жену Воронцов. – Иди, постель лучше разбери!
Варвара вздохнула, выбралась из-за стола и тяжелой, шаркающей походкой направилась к шифоньеру за бельем.
Темнота за окном разливалась плотным тягучим желе, заполнила собой все небо и землю. Резкие, неровные звуки храпящего Константина, спокойное, глубокое дыхание Варвары вскоре слились с общей темнотой, исчезли из мира звуков. Ваня же изо всех сил старался не заснуть, опасаясь, что страшный сон повторится, – сон, в котором мужчина в темном пальто тихо открывает дверь и, пока все спят, пихает его сонного в мешок. За окном гудел ветер, и снег легко постукивал по стеклу, рассеянное сознание рисовало все четче любимого медведя, затем воспитательницу, от которой всегда так вкусно пахнет молоком и свежестью. Вот он уже вместе с остальными ребятками поет в хоре и из всех сил старается петь как можно лучше – чтобы воспитательница улыбнулась, ласково коснулась его макушки и похвалила... На худеньком личике сквозь сон проступила счастливая улыбка.
Глава 4
Александра Смирнова поднялась на пятый этаж пешком, – лифт который день не работал. Забросила сумку на верхнюю полку гардероба, затем заглянула к сыновьям в детскую комнату. Старший сын лежал, развалившись на кровати, и смотрел фильм – громкость была включена до предела. Младший же возился на полу, сооружая бумажные самолетики и раскрашивая потом акварелью. Трудиться начал он давно, о чем свидетельствовала гора резаной бумаги. Мать спросила:
– Отец дома?
– Еще не приехал, – хамовато ответил старший.
– Убавь звук! И пропылесось! Ждешь, что мать все уберет?! И не стыдно? Два лба!
– Мам! Потом, а? Иди уже!
Александра покачала укоризненно головой, затем прошла на кухню. Хлопнула холодильником, достала из морозилки куриную ногу. Немного поразмыслив, бросила в мойку несколько картофелин и луковицу. Когда раздался звонок в дверь, она крикнула:
– Откройте! Откройте, говорю!
Но из комнаты никто не появился. Ругаясь про себя, женщина быстро подошла к порогу, повернула в замке ключ и увидела припорошенного снегом супруга.
– Ты ключи че не взял?!! Твердишь, твердишь одно и то же…
– Забыл, Сань. Закрутился совсем с работой. Начальница меня в конец заездила. Как ты?