2
Редактора я знал: Глухомань - место тесное, в нее вся Россия вмещается. Знал, но, признаться, не дружил с ним. Когда-то приятельствовали, но после африканской турпоездки - как отрезало. Так - "здравствуй-прощай", не более. Ну, не нравился он мне, а почему не нравился, и сам толком объяснить не могу. Не нравился, и все тут. С первого знакомства и с первого его объяснения.
- Фамилия у меня - Метелькин, а не Метелкин, - предупредил он меня при знакомстве. - Я - сын метели, а не метлы. Тонкость, а? Тонкость, земляк, тонкость русского языка!
Вот к этой тонкости русского языка я и пошел на следующее утро. От болтовни типа "то-се" отказался с порога, сразу и весьма напористо приступив к делу:
- Тебе, товарищ Метелькин, скажу первому: в совхоз "Полуденный" привезли тело погибшего героя. Первого героя нашей Глухомани.
- Какого героя?
- Который погиб, прикрыв командира.
- Как так - прикрыв?
- Собственным телом. Упал на гранату, которая со страху сама собой вывалилась из руки необученного новобранца. И принял весь удар на себя. То есть не весь удар, а все осколки.
Прищурился Метелькин:
- Документ имеется?
- Имеется. С ним весь полк прощался со склоненным знаменем. Командир полка речь говорил, троекратный салют дали и прохождение роты почетного караула перед гробом.
- Ну, а документы где?
Спросил редактор и перстами потер при этом. Будто взятку требовал. Я разозлился, и это - помогло:
- Дураком хочешь район показать? Спасенный им командир роты старший лейтенант Потемушкин с ними в Москву поехал, чтобы к ордену парня представили!
Сын метели задумчиво отмалчивался, и я выложил козырного туза, чтобы сдвинуть с места его привычную осторожность:
- И чтобы рассказали о нем в программе теленовостей! В хорошей мы луже окажемся, если ты, товарищ редактор, с заметкой опоздаешь.
- Вот это верно, - озабоченно сказал Метелькин и придвинул лист бумаги. - Диктуй.
Я, признаться, этого не ожидал, но отступать было некуда. С хода надиктовал целую заметку: как прощались с героем его боевые друзья, как до земли склонялось знамя и рыдал седой командир полка. И уже на следующий день свеженькая газетка "Путями Ильича" лежала на столе первого секретаря.
Славика похоронили по-советски, но в закрытом гробу. Как уж там Ким уговаривал осиротевшую мать, я не знаю, но остальное было, как должно было быть. И оркестр, и цветы, и секретари райкома и райисполкома со всеми замами и помами, и их прочувствованные речи. И - цветы. Весь могильный холмик ими завалили, девушки совхозные постарались. А я на своем макаронно-патронно-винтовочном предприятии солдатский обелиск сварил. Со звездой наверху.
На поминках в совхозной столовой много было теплых слов, горьких слез и добрых рюмок, а когда уж и шумок поднялся, слово попросила осиротевшая мать. Совхозная медсестра Вера Иосифовна. И все сразу примолкли.
- Я знаю, что в городе Иерусалиме есть Стена Плача. Я никогда не понимала, что это такое - Стена Плача. Мы в России знаем, что такое подушка плача. К утру мокрая, хоть выжми… А тут - поняла. Славочка мой понять мне помог. Стена Плача - это когда дальше идти некуда. Некуда идти, не к кому и незачем. Мы в нее утыкаемся, в Стену Плача. Утыкаемся. Всех моих родных фашисты в Бабьем Яру расстреляли. Всех, до единого человека, даже трехмесячную Розочку, мою племянницу, не пожалели. Я их всех часто во сне вижу на русском языке. И никуда от вас не уеду. Вы уж простите меня, я горем вашим останусь. Здесь - Славочкина могилка. Моего единственного сыночка могилка…
Она замолчала. Губы кусала, кровь по подбородку текла. И все молчали. А потом - встали. Как один. Ким первым встал, а за ним - все. Даже секретари со своими замами.
- Спасибо вам… - Вера Иосифовна поклонилась. - От всего осиротевшего сердца моего…
Рухнула на стул. Лидия Филипповна обняла ее, целовала, шептала что-то. А первый наш рюмку поднял:
- За ваше горе материнское…
3
Тут кончилось все, расходиться стали, но - тихо и аккуратно. Ким Веру Иосифовну своей супруге поручил, попрощался со всеми и увел меня в свой директорский кабинет. До-стал припрятанную бутылку коньяку, плеснул в стаканы.
- Пусть ему чужая земля пухом будет. - Директор выпил, аккуратно поставил стакан на стол, спросил вдруг: - Почему нескладно живем? Почему убиваем тишком, хороним тишком, народы целые высылаем тишком? Почему, объясни ты мне! Тишок -то откуда идет?
- Жизнь подешевела. Не личная и не торговая. Общей жизни - копейка цена в базарный день.
- Из гнили тишок идет, - не слушая, продолжал он. - Когда пожар - треск стоит, рев, пламя. Когда потоп - тоже шума хватает. Когда землетрясение - и говорить от грохота невозможно. А когда все тихонько-гладенько - значит, гнием. Заживо гнием, друг.
Я плохо его слушал. Я больше думал, как ему сказать о верном, но уж больно страшноватом совете райвоенкома. Пока Ким занимался похоронами, не говоря уж о посевной, я потолковал с райвоенкомом по душам. Это было не очень-то просто после моего африканского сафари.
- А почему ты просишь о переводе Андрея Кима? - спросил он. - Какие аргументы?
Реальные факты я открывать ему не мог, а потому сказал единственное, что тогда пришло в голову:
- Трудно ему там будет после смерти друга.
- А, понимаю, понимаю, - солидно сказал военком. - Понимаю и подумаю. Пощупаю почву.
Почву он щупал убыстренно и в день похорон тихо доложил:
- Существует только один способ. Жесткий, но зато - на все сто процентов с походом.
- Какой?
- Есть вариант послать его в Афган. По добровольному желанию, что будет оформлено соответствующим образом. Он - здоровый парень?
- Вполне. Почему спрашиваешь?
- Потому что имеется разнарядка в воздушно-десантную часть. Два месяца учебки и - в состав ограниченного контингента.
Вариант бесспорно был безошибочным, но как к нему отнесется Ким, я не знал, а потому и плохо слушал военкома.
- Это верняк, - сказал военком, когда мое молчание стало затяжным. - Никаких вопросов, а доброволец в боевую точку - сам понимаешь, как это потом для него скажется.
- При условии, что вернется, - я вздохнул, но руку военкому пожал с чувством.
А Ким тем временем продолжал свое. Наболевшее.
- Нас, корейцев, с Дальнего Востока в Казахстан депортировали, это тебе известно? Два часа на сборы и - пожалуйте в эшелон. А мы же - огородники. Огородники! Чем мы в степях Казахстана заниматься будем, об этом хоть кто-нибудь подумал? Я, например, сурков ловил с шести лет и сурчиной питался. Сосед-казах научил и ловить, и шкурки снимать, добрый человек был, царствие ему небесное. Я ловил капканами, шкурки сдавал, жир вытапливал, чтоб зимой мать с сестрами могли хоть чем-то кормиться, а сурков варил и суп хлебал.
Ким плеснул в стаканы, чокнулся, выпил. Сказал с то-ской:
- Мы же - огородники. Лучшие в мире огородники!..
- Слушай, огородник, - решился я. - У райвоенкома есть предложение насчет Андрея. Готов все сделать, но решать тебе. И сейчас - завтра у меня с ним встреча по этому поводу.
- Что за предложение?
- Суровое.
- А все же?
- Афган. Оформят как добровольца, военком обещал.
Ким задумался, и разливать коньяк пришлось мне. Я налил и ждал, за что будем пить.
- Дельное предложение, - он не удержался от вздоха. - Бог не выдаст, свинья не съест. Лидии пока не говори, сам потом объясню.
- Афган, - я тоже не удержался от вздоха. - Афган, Альберт, - дело серьезное.
Ким горько посмотрел на меня. С корейским прищуром и полновесной русской тоской.
- Я своего первенца корейцем записал. Хотя выбор был: мать у него русская, сам знаешь. Остальных - Володьку и Катю - русскими, а его не мог. Предки мне не позволяли. Те, что в душе у каждого из нас сидят. И следят, чтоб не лгали!..
- Ну и что?
Спросил, как идиот. С полновесным советским идиотизмом.
- А то, что Славик покойный был евреем. И нам, любимым младшим братьям в братской семье народов - евреям, корейцам, немцам, калмыкам, чеченцам и так далее по списку, - приходится выживать, а не жить. Выживать. Я - кореец с орденом Ленина за целину, и я - директор совхоза. А остальные корейцы где? В шахтах, на лесоповале, в лучшем случае - за баранкой. - Ким неожиданно улыбнулся. - Это я выступление репетирую. Перед собственным сыном.
Вот какие абзацы, ворвались в нашу глухоманную жизнь. Сплошные абзацы, и все - ступеньками вниз.
Как там дальше происходило - подробностей не знаю, но на проводы Андрея Ким меня пригласил. Шепнул при входе, пожимая руку:
- Для матери он в учебную часть уезжает, учти. Так и будем пока считать.
- А он и вправду сначала в учебку.
- Почему - в учебку? Он же второй год солдатскую лямку тянет.
- А потому, что из него за два месяца десантника сделают.
Ким помолчал, вздохнул. И сказал:
- Про десантников Лидии - ни слова. Просто - переведен в учебную часть.
Лидия приветливо улыбалась, стол ломился, с младшими познакомили и тут же отправили их в другую комнату, что мне, признаться, понравилось: не люблю, когда дети сидят вместе со взрослыми за водочным застольем. Хорошо время пролетело - и весело, и незаметно. А потом глава семейства вышел меня провожать вместе со старшим сыном. И сказал:
- Вот твой крестный отец, Андрей. Как бы там дальше ни сложилось, ты это запомни.