Роман Юрия Смолича (1900–1976) "Мы вместе были в бою" посвящен борьбе советского народа с немецко-фашистскими захватчиками.
Содержание:
Первый день 1
Ветер с востока 6
На другой день 14
Путь на Запад 20
День третий 27
Ничья земля 33
Западный ветер 40
А помнишь… 44
Примечания 47
Юрий Смолич
Мы вместе были в бою
Первый день
Было душно. Солнце палило немилосердно. В надземных галереях вокзала стоял нестерпимый зной. Только на площадках лестниц, где оконные рамы вынесло взрывной волной, становилось немного легче от сквозняка. Легкий рюкзак на спине с двумя сменами белья и всякой мелочью казался таким тяжелым, словно в нем лежали сувениры всех четырех лет войны. Стахурский расстегнул ремни и бросил рюкзак на пол.
Людской поток бурлил вокруг Стахурского, и он отошел в сторону, ближе к выбитому окну. Получила ли его телеграмму Мария? Стоя на сквозняке, Стахурский осмотрелся по сторонам.
Окон в вокзале не было - ветер свободно разгуливал по всем галереям, неистово кружась в переходах. Посредине вестибюля второго этажа зияла огромная дыра. Внутренняя, когда-то застекленная стена, отделявшая галереи от верхнего фойе и зала первого класса, тоже была забита досками. Сквозь широкий пролом на том месте, где когда-то были двери, зал первого класса виднелся как на ладони. Он остался почти нетронутым: в глубине - буфет, заваленный сейчас ломтиками хлеба среди цветов в горшках, обернутых пестрой бумагой, а на всем протяжении зала - множество столиков с традиционными вазонами на каждом. За столиками сидели люди, изнывавшие от зноя, и пили пиво.
Стахурский почувствовал, что тоже хочет пить. Он подхватил рюкзак и пошел в зал.
Сейчас он выпьет киевского пива, как четыре года тому назад, до войны.
Пока подавали пиво, Стахурский смотрел на вазон. За этим столиком ему, возможно, приходилось сидеть и до войны. И тогда тоже - он припоминает - посредине стоял вазон. Быть может, этот самый. Потом началась война, длилась четыре года, закончилась, а цветок на столе остался. Он пережил сотни воздушных налетов на этот город и сотни тысяч погибших в этом городе людей. Стахурский взял вазон обеими руками, переставил на соседний столик, потом налил пива в стакан и сделал большой, жадный глоток.
Четыре года назад с этого самого вокзала, ночью, Стахурский уехал на запад, неведомо куда, и мир, до того знакомый и привычный, вдруг стал неузнаваемым и необычайным, весь как та первая ночь, в тревожном, красочном пунктире трассирующих пуль, в огненных полосах от полета снарядов, в ослепляющих вспышках от частых разрывов бомб. Потом миновали годы, и он раньше ни за что не поверил бы, что проживет такую длинную, неимоверную и неправдоподобную жизнь за это короткое время. А сейчас он допьет пиво, наденет на спину рюкзак и выйдет на привокзальную площадь. И снова увидит родной город. Стахурский слышал, что он разрушен, - милый, родной город. Много хороших, родных городов увидел Стахурский разрушенными за эти годы. Но завтра он уже снимет военную форму - и надо снова начинать мирную жизнь.
Мария, очевидно, не получила его телеграммы или ее нет в Киеве.
Стахурский отпил глоток пива и попробовал представить себе мирную жизнь.
Но это было удивительно трудно. Мирная жизнь не припоминалась никак. Какие-то странные образы возникали перед глазами, быстро исчезая. Например - бином Ньютона. Стахурский стоит перед черной классной доской и объясняет решение бинома пятидесяти юношам, сидящим за желтыми школьными партами. И это было тем более странно, что педагогом Стахурский никогда не был. Только раз в жизни, когда он сдавал аспирантский минимум, ему пришлось провести практический урок - разъяснять этот самый бином десятиклассникам в школе на Шевченковском бульваре.
- Стахурский?! - услышал он вдруг позади возглас.
Он обернулся и увидел девушку.
- Мария!
Она рассмеялась - тихо и радостно. Он поднялся, она схватила его руку и сжала ее с неожиданной для девичьей руки силой.
- Мария…
Она опустилась на стул против него. Стахурский глядел на нее как зачарованный. Мария все смеялась, радостно и счастливо, и он тоже не мог удержать улыбки.
Темно-синий берет - это все, что осталось от ее военного обмундирования. На ней был легкий серый плащ и белая кофточка, на шее тоненькая нитка кораллов. Впрочем, бусы Мария носила и под военной гимнастеркой на войне, как единственную память о том времени, когда еще не было гимнастерок на женских плечах и автоматов в женских руках.
- Ну, видишь, вот мы и встретились, - наконец сказал Стахурский.
Она снова счастливо засмеялась.
- А помнишь…
- Нет, - перебил ее Стахурский, - не говори "а помнишь". У нас впереди целая жизнь, и еще будет время для воспоминаний.
- Пить, - попросила Мария.
Стахурский оглянулся, ища официантку, чтобы попросить еще стакан, но Мария протянула руку, взяла его стакан и начала жадно пить. Потом стукнула опорожненным стаканом по столу.
- Стахурский, - сказала она ясно и радостно, - как я благодарна тебе за телеграмму! Ты знаешь, я не могу представить себе, как жить на свете без тебя. Это я поняла еще в Вене или в Мукачеве, а может быть, в Подволочиске. Только разве я могла тебе тогда сказать об этом? Не красней, пожалуйста. Пусть это будет признание.
Мария уже не смеялась, а глядела на него серьезным, потемневшим взором. Это было особенностью ее светлых глаз - внезапно темнеть.
- Это признание, - повторила она. - Может быть, в другое время я никогда бы не отважилась сказать это тебе. Но сейчас я так рада, что тебя увидела, и не могу не сказать. Смотри на меня серьезно, как и раньше. Разве тебе когда-нибудь приходилось смотреть на меня не серьезно?
Им, и вправду, никогда не приходилось не серьезно говорить друг с другом. Их жизненные пути скрестились в ту минуту, когда они оба стояли перед лицом смерти.
- Ты еще не демобилизован?
- Демобилизован. Вот приехал домой.
- У тебя кто-нибудь есть в Киеве?
- Нет.
- Твоя квартира цела?
- Нет.
- Где ты будешь жить?
- Не знаю. Я еще не думал об этом. Понимаешь, я вообще еще не почувствовал себя после войны. Ты тоже будешь жить в Киеве?
Она ответила не сразу.
- Нет. Я еду в Алма-Ату.
- Куда?
- В Алма-Ату.
- Когда?
- Сегодня ночью. Только что закомпостировала билет.
Он помолчал.
- Ты будешь там жить?
- Там моя мама, но я не получаю от нее писем. Она осталась там на работе после эвакуации. Я списалась с Москвой и вот получила назначение в Геологическое управление в Казахстан, в Алма-Ату… Я ведь географ! - Она радостно улыбнулась. - Я теперь снова географ, как и до войны! Ты понимаешь это? Война кончилась! Мирное время! Я буду работать очевидно, в георазведке в Голодной степи, в пустыне Бет-Пак-Дала!
Глаза ее сияли счастьем.
Стахурский посмотрел в стакан.
- Да, - сказал он, - какая радость овладела мной, когда я узнал, что война кончилась! Право, я думал, что не переживу этой радости: мы победили!
- Ты это так говоришь, словно теперь уже не чувствуешь этой радости.
- Ты неверно поняла меня, - сердито возразил Стахурский. - У нас не было другой цели все эти годы, как победить, и вот благодаря нашим усилиям гитлеризм уничтожен. Тысячи наших товарищей отдали за это свои жизни. Но знаешь ли ты, что происходит на свете? Ведь ты побывала в нескольких европейских странах, видела американских и английских политиков. Они собирают фашистских последышей и готовят почву для реакции.
Он замолчал, но остался в той же позе, склонившись к Марии через стол.
- Знаешь, - промолвила Мария, - ты сейчас похож на вратаря, готового броситься от ворот навстречу мячу.
- Не смешно.
Мария молчала некоторое время. Глаза ее смеялись. Потом она снова заговорила:
- Стахурский! Ты все-таки пойми: на свете нет войны!
- Почему - нет? - пожал плечами Стахурский. - Война есть, например, в Индонезии, Греции, Китае…
- Ах, подожди! - перебила его Мария. - У нас нет войны. Эти три месяца после демобилизации я жила, как в чаду. Ежедневно с самого утра я убегала на Днепр. Вода, песок, надо мной небо, а вокруг зеленые луга, и никто не стреляет. Потом я бежала за город, на Черниговское, на Брест-Литовское, на Куренёвское шоссе, останавливалась посреди дороги и просилась на попутную машину - все равно куда: за пятьдесят километров или только за пять. Там я слезала и шла куда глаза глядят. Тоже безразлично куда - в поле, в лес, в село или по улице провинциального городка: я болтала со всеми и не могла наговориться вдоволь. - Мария улыбнулась. - А Киев я весь исходила. Нет улицы, на которой бы я не побывала несколько раз. Я подружилась с милиционерами на всех перекрестках, и меня охотно подвозит даже шофер старшего инспектора РУД, ведущего беспощадную борьбу с шоферами, работающими "налево".
Она засмеялась своим заразительным смехом, и Стахурский тоже не мог удержать улыбки.
- Не понимаю, как ты все это успеваешь.