Ю. М. Нагибин
На тетеревов
- Без Валета там делать нечего, - сказал охотовед Горин. Маленький, худенький, тонкогубый, страдающий язвой и все же пьющий водку, он обладал сильным, полным металла баритоном, легко, без напряжения покрывавшим любой шум. А за столом в охотничьей избе было порядком шумно. Мы только что пообедали консервами и ухой, хорошо выпили и, подобно всем охотникам на привале, не отличались молчаливой сдержанностью. На меня богатый голос Горина действовал гипнотически, я не понимал, как можно ему возражать.
- Я слышал, - сказал толстенький подполковник в отставке, - что в мхах тетеревей до черта, и собака не нужна.
- А вы можете по мхам ходить? - загремел Горин.
- Я сердечник…
- Вы сердечник, я, - Горин ткнул себя в грудь, - язвенник, он, - кивок в мою сторону, - после инфаркта, у Валерика радикулит.
- Ладно болтать! - огрызнулся усатый Валерий Муханов. - А разве вы в Щебетовке не держите спаниеля?
- Спаниель стойки не делает, - поглаживая рукой солнечное сплетение и морщась, говорил Горин. - Нешто это охота? Нужен настоящий лягаш… - Он вдруг надул щеки, шумно выдохнул воздух. - Матвеич, у вас соды не найдется?! - крикнул хозяину избы.
- Должна быть, - отозвался Матвеич, крепкий, гнутый в спине старик, небритый, нечесаный, в розовой застиранной рубашонке в роспуск поверх засаленных ватных штанов.
- Хоть и без стойки, а работал этот спаниельчик - будь здоров! - сказал подполковник. - Я его еще по Можайскому охотхозяйству знаю. За милую душу подымает чернышей.
- А почему мы не можем с ним охотиться? - робко спросил я. Горин жадно пил воду из кружки, держа ее двумя руками; он не мог ответить, лишь сделал большие предупреждающие глаза.
- Доконали собачонку, - ответил подполковник. Он, не разлучаясь с нами, как-то удивительно сумел оказаться в курсе всех здешних дел. - Лапы сбила.
- Охромела! - отняв кружку от губ, но в ее гулкость уронил Горин. - Короче, пока Толмачев с Валетом не явится, нам в Щебетовке делать нечего.
- А когда он явится? - спросил Муханов.
- Странный ты, ей-богу, Валерик! - загрохотал, ничуть не напрягая связок, Горин. - Ведь при тебе разговор был. Как обкомовские отохотятся, он тут же выедет. На протоке его ждет егерь Пешкин с мотором. Ну, чего тебе еще нужно?
- Толмачев устанет и завалится спать… - начал Муханов.
- Ни в жизнь! - Горин хлопнул кулаком по столу. - Раз ему охотовед приказал…
- Не в том дело, - вмешался подполковник. - Про Толмачева говорят - железо! Может не спать по трое суток. Солдат, пехота - царица войны…
Уже не впервые расточались похвалы Толмачеву, как и не впервые завязывался этот беспредметный разговор. Мы третий день томились в богом забытой деревушке Конюшково, ожидая Толмачева и Валета, и настроение у нас было неважное. Обычно споры кончались тем, что Матвеич натягивал ветхий кожушок и, высмеивая из глаз мелкие стариковские слезы, отправлялся "за маленькой".
Как ни мечтал я об охоте на боровую дичь, сейчас мне не без грусти думалось о чудесной, налаженной, простой и безотказной мещерской утиной охоте. За время, даром потерянное здесь, я успел бы насладиться всеми радостями охоты и плотно набить ягдташ.
- Валерик! - послышался густой, но умягченный нежностью голос Горина.
- Ну?
- А я видел тебя во сне.
- Правда, что ль?
- Да. Ты сидел на двух дубах и держал орла в зубах.
Это был их способ мириться после споров.
Я вышел из дома.
Ясный и чистый осенний день клонился к вечеру. Деревня стояла на острове, в глубокой заводи озера Могучего; наша изба была крайней, ближней к воде. Если не знать про озеро, то кажется, будто деревенька сползает по косогору к обычной речке - так узка полоса воды между островом и берегом "большой земли".
В горловине заводи остров соединен с берегом деревянным мостом, но мост изгнил, провалился, и теперь общаться с землей можно лишь лодками.
В пустоватой, затерянной меж большой водой и большим небом деревеньке люден и полон жизни прилегающий к воде край. Здесь на берегу сколачивают и смолят лодки, баркасы, сушат и чинят рыбацкие сети; отсюда отправляются на рыбалку мужики, по клюкву и бруснику - ребятишки, здесь греются на солнышке старики, судачат старухи и женщины стирают белье, глухо стуча вальками. Прямо передо мной - мостки, уходящие далеко в воду. На их дальнем конце стирает красивая Данилиха с седой прядью в жгуче-черных волосах. Из-за этой пряди Данилиха, вопреки правилам деревенского приличия, не носит платка. Данилиха - вдова, муж ее умер от ран вскоре после окончания войны, оставив ее с дочкой на руках. Дочка тоже на мостках, но ближе к берегу, помогает матери. Это смуглая тонкотелая девушка лет семнадцати. Худенькая, тоненькая, она все же очень похожа на свою дородную мать и чертами лица, и даже складом фигуры, крепкой, несмотря на тонину.
Когда Данилиху видишь одну, она кажется молодой и привлекательной, но рядом с дочерью резко проигрывает. Из-за их схожести особенно остро и печально видишь неизгладимую печать времени на лице ее и стане: щеки чуть провисли, круглая шея обрюзгла, в груди и плечах усталость.
Данилиха стирает белье для охотничьего домика. Она сидит на корточках, юбка задралась, обнажив круглые смуглые колени; движения ее сильны, размашисты и плавны, Люда нежно враждует со своим чуть неудобным ей, как новая одежда, молодым телом. Она полощет какую-то белую тряпицу, но поминутно отвлекается, чтобы потрогать себя между лопатками, коснуться то плеча, то шеи, то бедра. Вдруг платье начинает жать ей в груди, и она двигает плечами, чтобы избавиться от тесноты, боязливо подталкивает груди ладонями.
Мимо меня к мосткам с пустой поллитровкой прошел Матвеич. Он окликнул Данилиху - магазин располагался у нее в доме, - и та сразу поднялась, одернула подол, сделала несколько шагов по мосткам к берегу и кинула Матвеичу ярко взблеснувшую связку ключей. Матвеич не поймал их, ключи упали под берег. Он затрясся от смеха, тяжело опустился на колени и нашарил ключи в мелкой воде.
- Недотепа! - крикнула Данилиха. - Тебе сколько нужно?
- Одну…
- Брал бы сразу ящик, все равно опять пошлют! Деньги положи под счеты, а посуду оставь в сенях!
- Будет сделано, товарищ начальник!
Матвеич двинулся было прочь, но вдруг обратился ко мне:
- Книжка там на подоконнике лежит - ваша?
- Шмелева? "Человек из ресторана"? Моя.
- Продайте мне. Тут не достать.
- Берите так.
- Неудобно. Лучше продайте.
- Возьмите на память.
- Ну, тогда спасибо.
Если забыть об охоте, то мне все нравилось здесь. Нравилась эта деревушка, невесть зачем построившаяся на островке, странноватые, беспечно-приветливые люди, легкий налет бессмыслицы на всем здешнем существовании. Ведь куда проще было переселиться на "большую землю", чем терпеть все тяготы островного существования. Куда проще отремонтировать мост, чем держать целую флотилию лодок для связи с остальным миром. Но, похоже, здешним жителям нравилась их уединенность, затруднения, необычная жизнь. На лодках отправлялись они работать в поле; тесно набиваясь в узкую плоскодонку, отплывали в школу ребятишки; на моторе доставляли сюда почту, на баркасе - продукты и товары в магазин. Здешние девушки, верно, грезили о суженом на манер гриновской Ассоль: он мог явиться сюда лишь под алыми парусами. И так характерна была разыгравшаяся на берегу сцена: продавщица бросает ключи от магазина покупателю, спокойно полагаясь на его совесть; старик не задумываясь покупает приглянувшуюся ему книгу, хотя сам гол как сокол. Такую вот беспечную широту ощущаешь здесь на каждом шагу. Мучаясь язвенными болями, Горин сказал вчера: "Мне бы куриного бульону для желудка хорошо". Работавший поблизости плотник тут же словил молодого петуха и обезглавил. От платы он наотрез отказался, хотя Горина едва знал. Надо еще выяснить, чей это петушок, - пояснил плотник, - да и неизвестно: возьмет ли хозяйка деньги, потребует ли другого петушка взамен, а то, может, и так это дело переживет.
Но, пожалуй, с особой чистотой местный характер воплотился в нашем хозяине, Матвеиче. Начать с того, что хозяином избы числился он лишь по старой памяти. Изба давно отошла охотбазе, которая укрепила и капитально отремонтировала ветхое строение. Не было здесь, кажется, ни одной лично принадлежавшей Матвеичу вещи. Свою крошечную зарплату, которую ему платило охотхозяйство, он частично пропивал с охотниками, частично тратил на липкие конфеты для соседских ребятишек, на лавровый лист, перец и соль для общей ухи.
Впрочем, одна вещь, и даже ценная, до недавнего времени у Матвеича была. Он чистил рыбу на темной потрескавшейся доске в чуть приметных золотистых и синих пятнах. Один из приезжих охотников, художник, заинтересовался как-то этой доской. Он потер ее тряпочкой, поскоблил и обнаружил старинную икону суздальского письма. Художник задумал хитро выцыганить ее у Матвеича, но тот, догадавшись о ценности старой доски по алчной заинтересованности гостя, тут же подарил ему икону.
Эта история навлекла на Матвеича кличку "набожный старик". За обедом между Матвеичем и Гориным состоялся разговор на религиозную тему. Припомнив прозвище Матвеича, Горин сказал:
- Встречал я набожных людей, но таких, чтобы на иконе ершей шелушить, еще не попадалось.
- Кабы знал, что вещь ценная, сроду бы себе этого не позволил, - сокрушенно отозвался Матвеич.