Повесть о современном подростке, о выборе жизненного пути и профессии.
1
Зал был просторен и неестественно светел. Цепенящим холодом веяло от белизны стен, потолка, постамента. Одна стена, сплошь застекленная, открывала вид на широкое поле, очерченное по горизонту темной полосой хвойного леса.
Ярко-синее небо глядело сквозь стеклянную стену, и от его сверкающей синевы было особенно жутко. Сияние неба, белизна зала, тихая музыка и…
В гробу странно белое лицо отца с глубокими впадинами под глазами было пугающе чужим. Мертво сомкнуты губы. Строгая успокоенность в окаменелых чертах. Неужели отца больше нет? Как нет? Вот он. Нет, не он. Чужой. Это и есть смерть? Не быть, не видеть, не знать?
Что-то говорит Красовицкий. "Папа! Ты не слышишь, тебе все равно. Ты не знаешь, что сегодня пятнадцатое сентября, а небо летнее, но ты не видишь, тебе все равно"…
- Прощай, товарищ! - говорит Красовицкий. - Ты был чистым, бескорыстным человеком. Вся душа твоя целиком была предана делу. Твой талант оригинален… Умереть в сорок три года! Сколько осталось несделанного! После Красовицкого еще кто-то говорил о бескорыстии и таланте отца, но он не слышит. Народу на похороны приехало мало. Панихида тянулась недолго.
Зал от малолюдности казался еще просторнее и холоднее. Просторный, высокий, неестественно светлый зал. На постаменте посреди зала гроб. За дверью, в соседнем зале, ожидают очереди другие гробы.
- Прощайтесь, - сказала служительница крематория, держа молоток и гвозди в руке.
Музыка тихо звучала над залом.
Красовицкий взял Антона за локоть:
- Простись.
Антон приподнялся на ступень постамента, неловко перегнулся через край гроба, притронулся губами к папиному лбу. Ледяной ужас пронизал его.
Мама с плачем упала на грудь отца. Ее подняли, держали под руки. Мама мотала головой из стороны в сторону.
- Не верю! Не верю! Совсем недавно был жив и вдруг…
Деловито застучал молоток, вбивая гвозди в крышку гроба. Гроб медленно стал опускаться вниз… Медленно задвинулись створки над ямой.
Оркестр бодро заиграл марш, славя жизнь.
2
- Он был преступно скромен. Не понимаете? Преступно перед собой, перед нами, мною и сыном. Всегда где-то позади, в стороне, оттесненный другими. У других признание, слава, деньги, а у него… И хоть когда бы пожаловался, кого-то укорил, обиделся, взбунтовался. Нет. Если хотите знать, он… был, он… был…
- Не нужно, - тихо остановил Яков Ефимович.
Мама говорила громкой скороговоркой, красные от слез глаза щурились, словно пытаясь разглядеть что-то, не видное другим. Антон впервые видел маму такой возбужденной и шумной. Выпила залпом полстакана, водки и говорит, говорит, выкрикивает что-то, жестикулирует.
Когда, в редких случаях, папа, наверное-чем-то расстроенный, выпивал две-три рюмки, то прятался смущенно в свой угол за фанерной перегородкой. А мама буйствовала, стучала кулаком по столу. Вообще-то она не пила. Сегодня едва ли не впервые.
- Почему другим даются успехи, а ему нет? Ведь вы говорите, он был талантлив? - с вызовом спросила она.
Потом смолкла и, вспомнив, что за ее столом собрались на поминки по мужу, Виталию Андреевичу, который всего три дня назад бесшумно расхаживал из угла в угол здесь по комнате, дымя сигаретой, обдумывая свои несбыточные фантазии, вспомнив, что пришли люди его почтить, затихла и упавшим голосом выронила:
- Я его погубила.
- Несуразицу несете, душенька моя, - благодушно возразил Красовицкий.
Он принимал активное участие в организации похорон, был доволен, что выполнил товарищеский и общественный долг, и сейчас, первым произнеся, как и в крематории, поминальное слово, аппетитно закусывал и выпивал. "Жалко Виталия, рано свалился, и верно, скромным был человеком, но что значит "преступно скромен"? Что она имеет в виду? Впрочем, не будем придавать значения. Все в прошлом".
- Ты был настоящим человеком, Виталий…
- Если что его погубило, Татьяна Викторовна, - обращаясь к матери Антона, заговорил Яков Ефимович, - если что его погубило…
Он кивнул на картину в деревянной раме, висевшую против стола.
Среди других картин, набросков, этюдов, почти сплошь заполнивших стены, она выделялась.
Цветущий луг. В жизни Антону не встречались такие луга, такое обилие радостных, необычайной окраски цветов! Странное облако плывет над лугом, похожее на печальную птицу. На востоке пламенными стрелами вырываются лучи восходящего солнца, а с другого края что-то тяжелое, тупорылое вступает на луг, и, срезанный железной челюстью, падает пестрый вал трав.
"Ведь я видел картину, почему же только сейчас стало жаль цветной луг?" - тревожно подумал Антон.
Чепуха. Сентименты.
В их девятом классе "акселераты" (почти все на несколько сантиметров выше ростом его ста шестидесяти шести) презирали сентименты. Жаль луг? А кормить коров надо? Молочко любишь?
Но все же, что отец хотел сказать картиной?
- Сенокос. Так Виталий увидел сенокос в наше время, когда сельское хозяйство требует всеобщего особого внимания, пропаганды, поэтизации!! - пожимая плечами, сказал Красовицкий.
- Сенокос ни при чем, - возразил Яков Ефимович. - Условность. Природа прекрасна, а машине безразлично - вот что он говорит. А человеку дорого. Не губите красоту. Берегите! Вот что говорит талантливая неожиданная картина Виталия. При жизни кто-нибудь ему это сказал?
- Словом "талант" не бросаются, - недовольно буркнул Красовицкий.
- Мы бессовестно скупы на признание… не себя, себя-то мы не забудем. Если что убивало Виталия, так это наше молчание, - повторил Яков Ефимович.
Антон его не знал. Может быть, отец когда-то что-нибудь о нем рассказывал, Антон не запомнил. Яков Ефимович понравился ему не только оттого, что сейчас заступился за картину отца. Высокий, тонкий, узкоплечий, с густыми темными волосами, удлиненным лицом, притягательно грустноватой улыбкой, он вообще ему понравился.
- Наше молчание убивало Виталия… - настойчиво повторил Яков Ефимович.
- Ерунда! - вспыхнул Красовицкий. - Если бы из-за каждой неудачи падали с инфарктом, половина Союза художников лежала бы на кладбище.
- Что вы говорите? О чем? - разволновалась мама.
- Не стоит ворошить, - миролюбиво и в то же время неспокойно сказал Красовицкий.
- Стóит. Скажешь, плохо? - снова кивнул Яков Ефимович на картину.
- Неплохо, но смесь реализма с какими-то неопределенными новациями. Во всяком случае, на обсуждении так высказывались многие. Может человек сказать свое мнение? Имею я право быть реалистом, чистейшим реалистом, не страшась критических ухмылок всяких наших модернистов, новаторов? - разгорячился Красовицкий. - Зачем красные маки? Ты видел когда-нибудь на наших лугах красные маки? Что это? Франция? И что за машина без водителя? Эклектика, идейная неясность.
- У нас чуть что пооригинальнее, сейчас же ищут идейную неясность, - насмешливо скривил губы Яков Ефимович. - Когда последний раз выставкой отбирал картины, Новодеева даже не позвали показать его луг. Так вы, "реалисты", обрисовали его работу…
- Эх, Яков, мы, "реалисты", хоть во всеуслышание заявили, что картина на профессиональном уровне.
- Сказать о картине, что она на профессиональном уровне - и ничего больше, значит, угробить.
- Эх, Яков, Яков! А ты чего воды в рот набрал? Мог бы защищать, отметить живописные качества.
- Я не член выставкома. И вообще, слишком вдалеке от руководящих товарищей. Но мог бы, конечно, мог и должен был спорить, доказывать. Не оправдываюсь. Плохо, что не вмешался. Всё свои заботы, до других дела нет, если даже товарищу худо, - возбужденно твердил Яков Ефимович.
Красовицкий налил новую рюмку. Мама, нахмурив лоб, враждебно молчала. Антон подумал: значит, у гроба отца врали, называя талантливым? Но неужели он верно совсем не талантлив? Но ведь этот луг, весь в цветах, так хорош! Почему же так печально на него смотреть? Прав Яков Ефимович, отец боролся за красоту. Отец был печальным человеком. Облако, похожее на белую птицу, это папина печаль. А если бы его хвалили, прославляли, посылали за границу? А если бы при жизни ему сказали - талантлив? Он купил бы конфет и шампанского, и они веселились бы весь вечер. И завтра, и каждый день. Папа редко смеялся…
- Да, не всегда Новодеева встречало признание, - сочувственно произнес Красовицкий.
- Не всегда?! - возмутился Яков Ефимович. - То-то и дело, что в давнее время много неудач, и незаслуженных. Хотя бы этот луг… что и убило его.
- Яков, давай не будем говорить о том, чего нет. Ты ведь знаешь, и вы, Татьяна Викторовна, знаете медицинское заключение. Он перенес инфаркт на ногах. Его из поликлиники, когда наконец он туда явился, немедля отправили в больницу. Он умер, не протянув суток в реанимации. Яков, зачем ты кого-то и что-то понапрасну винишь в его смерти? Разве мало умирает от инфаркта счастливых людей? Разве определишь точно причину? Разве…
- Извините, мне пора, - поднялся Яков Ефимович. Поцеловал руку Татьяне Викторовне, Антону негромко: - Держись.
Красовицкий остался делить еще некоторое время одиночество осиротевшей семьи.