Роман "Доктор Сергеев" рассказывает о молодом хирурге Константине Сергееве, и о нелегкой работе медиков в медсанбатах и госпиталях во время войны.
Содержание:
Часть первая - Ленинград 1
Часть вторая - Фронт 20
Часть третья - Урал 41
Семен Розенфельд
Доктор Сергеев
Часть первая
Ленинград
I
На душе было светло и радостно. То, что в течение шести долгих лет держало властной рукой - лекции, анатомичка, лаборатории, клиника, зачеты, экзамены, - сейчас сразу отошло. Годы института позади, в кармане пиджака - диплом, тут же выписка из протокола Ученого совета - оставить при кафедре внутренних болезней. Впереди - шесть недель отпуска, потом, с открытием клиники, - работа в институте.
Костя Сергеев незаметно прошел добрый десяток кварталов - от института до набережной Невы. И вот уже Летний сад, с детства знакомый, огражденный со стороны реки тонкой, как кружево, ажурной решеткой. Сколько раз он приходил сюда - то с толстой книгой Ланга - "Сердце и сосуды", то с объемистым томом "Фармакологии" Граменицкого или с другим учебником, и в мягкой тени старых деревьев, в тиши спокойного сада читал очередную главу.
Вот угол, соединяющий широкую светлую Неву с тихой желтовато-мутной Фонтанкой, вот горбатый мост, захватывающий обе реки сразу, вот в углу сада, у самого входа в Летний дворец Петра, старая зеленая скамья, дававшая на протяжении многих лет приют и отдых в нежной тени густых деревьев.
Костя с удовольствием опустился на любимую скамью. Впервые за несколько лет он мог сидеть здесь не с учебником в руках, не усталый, а просто так, только отдыхая и радуясь.
Он наслаждался всем - солнечным теплом, светом, тишиной, тенью старых, густых, высоких деревьев. И только улавливая краем уха доносящиеся издалека короткие отрывки последних известий по радио о фашистских бомбардировках и обстрелах мирных городов, он смутно ощущал где-то в глубине сознания тяжелую тревогу. Но, как ни старался Костя, он не мог представить себе воочию, реально ужасы того, что делается сейчас во Франции, в Бельгии, в Югославии, в Греции… Как ни достоверны были все сообщения, как ни взывала к человечеству страшная правда - она казалась невозможной, непостижимой, она не укладывалась в сознании Кости - слишком уж ярко светило солнце, слишком нежна была зелень, слишком приветливо синело высокое небо.
Две девушки, скромно заняв уголок скамьи напротив, склонились над книгой, и Костя, в душе снисходительно-ласково одобрив их прилежание, тут же посочувствовал: "Трудновато перед экзаменами…"
Посидев немного, он вышел из сада, прошел к мосту, остановился на подъеме и долго смотрел то вдоль реки, то в глубину Петроградской стороны, то оглядывался назад, словно все это он видел впервые.
Как всегда, когда он проходил здесь, ему хотелось охватить взглядом все сразу - и бесконечную даль проспекта Кирова, и зеленовато-голубую мозаику мечети, и золотой шпиль Петропавловской крепости, и далекие контуры Биржи, и Ростральные колонны - старинные маяки у морских ворот Невы.
Он посмотрел на часы - скоро встреча с Леной и театр. Балет - "Лебединое озеро" - раньше был почти недоступен: вечера были заняты, а свободные - редко совпадали со спектаклем. Вместе с Леной и вовсе не удавалось его посмотреть. И вот сейчас, в последние дни театрального сезона, они решили все вечера отдать театру.
Миновав Зимний дворец, Костя остановился и долго смотрел на фальконетовского Петра, на бело-желтое здание Сената и Синода, на великолепный гранит Исаакия. И решетка узкой Мойки, и подстриженные липы, и застывшая, почти черная вода канала - все показалось ненастоящим, возникшим в усталом мозгу, как воспоминание о стариной гравюре или затуманенной временем декорации забытого спектакля. Но все было подлинным, и Костя с наслаждением вдыхал сырой, немного болотный запах канала, едва уловимый аромат деревьев и подставлял открытую голову мягкому, предвечернему ветерку.
До встречи с Леной оставалось пятнадцать минут, до начала спектакля - полчаса.
У памятника Глинке Костя сел на скамью и сразу же, следуя привычке многих лет, потянулся за учебником, и улыбнулся, вспомнив, что никакого учебника с ним нет.
"А жаль, - подумал он, - пятнадцать минут пропадут зря…"
Он привык работать и скучал без дела. Он был жаден к новым знаниям, и с истинным удовольствием читал все, что хоть немного приоткрывало тяжелую завесу, ревниво охраняющую таинственные законы животного организма. Нормальная клетка, ткань, мышцы, кровь, нервы, сосуды, работа сердца, деятельность мозга - все это огромный, безгранично сложный, неохватный мир, и узнать его хочется как можно скорее, как можно глубже.
Костя и теперь еще нередко вспоминал свои первые дни в анатомичке, - тяжелое раздвоение терзало его в течение многих часов работы над трупами. Ему хотелось бежать из института, из мрачной атмосферы анатомички, из душных лабораторий, от учебников, наполненных описаниями болезней, горя, страдания, смерти. Ему хотелось поступить в другой институт, но острое, страстное желание побеждать болезни, боль, страдания было настолько сильно, что он вскоре полюбил свою работу.
Когда же начался курс физиологии и биологической химии, Костя уже по-настоящему увлекся учебными занятиями. Знакомство с физическими и химическими процессами, совершающимися в живых организмах, открывало перед ним новый мир, новые, до этого незнакомые явления, полные глубочайшего смысла. Костя вспоминал еще и теперь, с каким увлечением, иногда опережая программу, он читал учебники биологической химии Палладина или нормальную физиологию Бабского или медицинскую биологию Гамалея.
- Ты их глотаешь, словно это не учебники, а романы, - улыбаясь, говорила ему Лена, не без труда, нередко скучая и позевывая, одолевавшая очередную главу.
В ту же минуту, как только Костя вспомнил о Лене, он вдруг увидел ее почти у самого входа в театр и быстро направился к ней.
Он смотрел на ее высокую фигуру в светлом костюме, на золотистые волосы, освещавшие тонкое лицо, на улыбку больших серо-зеленых глаз - и сам, как всегда при встречах с ней, нежно ей улыбнулся. Потом, смущаясь и краснея, сказал: "Здравствуй, Ленок" и, взяв ее под локоть, ввел в вестибюль.
После яркого блеска летнего солнца свет в фойе и в зале показался тусклым. В театре преобладала молодежь. На фоне глухого гула слышались звонкий смех, восклицания, громкие выкрики. Внезапно погас свет, и сразу же наступила тишина, такая всегда волнующая и торжественная перед началом спектакля. Костя даже забыл о своей спутнице и не ответил на какой-то ее вопрос - так напряженно ждал он вступления оркестра Романтическая мелодия гобоя или английского рожка - он плохо различал эти очень схожие по тембру инструменты - сразу вводила в мир поэтической любви, в царство сказочной фантастики. И желтая листва осеннего парка, и тихое озеро с проплывающими лебедями, и мгновенно вспыхивающая влюбленность экзальтированного юноши в девушку-лебедя, в девушку-мечту - все было уж очень наивно, несерьезно, совсем как в детской сказке. А между тем все это волновало. Высокое искусство любимых артистов - Улановой и Сергеева, и гармоничный рисунок лебединых групп, и финальный их уход, сопровождаемый патетической мелодией, - все захватило Костю и держало в своем плену еще долго после окончания действия.
- Прекрасно, прекрасно… - говорил он шепотом, наклоняясь к уху Лены. - Правда?
- Чудесно… - соглашалась она.
После спектакля, возвращаясь по тихим улицам еще не уснувшего Ленинграда, Костя долго вспоминал то один, то другой эпизод балета.
- Жаль, что сезон кончается, - повторил он, - я бы еще раз пошел.
Белые ночи были уже на исходе, но дни оставались все такими же длинными и лишь ненадолго переходили в сиренево-серую мглу, чтобы вскоре разгореться вновь. Едва на западе последние багровые, изумрудные, дымчатые облака сменялись плотной синевой, как на востоке уже занималось золото зарева. В такие ночи не хотелось уходить домой, особенно с набережной Невы, где все очарование этих часов раскрывалось бесконечно щедро.
Стоя с Костей у ворот своего дома, Лена медлила позвонить дворнику, словно боясь расстаться с красотою нового рассвета, с огромным простором города: Гагаринская как бы слилась здесь в одну линию с Большой Невкой, образующей с Невою гигантский крест.
Они прощались, и вдруг что-то припоминали и продолжали говорить, и снова прощались, и снова находили повод возобновить разговор.
И лишь тогда, когда старый дворник сам открыл калитку и выкатил тележку со шлангом для поливки улицы, они наконец разошлись.
Костя не чувствовал усталости. Он охотно хоть сейчас совершил бы прогулку на пароходе по гладкой, как стекло, реке, по сверкающей золотом широкой дорожке, отражающей только что выплывшее огненно-красное солнце. В голове было ясно, будто он только что встал после долгого и крепкого сна. Только одна мысль мешала ему думать о неделях отпуска, о предстоящей работе в институте. Эта мысль возникала всегда, когда Костя слушал хорошую музыку или в дни каких-либо "неприятностей с медициной". За пять лет она в тысячный раз заползала и голову и всегда выливалась в готовую короткую фразу: "Надо было учиться музыке, а не медицине".