Конечно, по большому счету комсомолец Михаил Громов не должен был скрывать от своих товарищей истинную причину "семейных обстоятельств". Но вряд ли найдется на необъятной земле советской хоть один человек, который никогда не действовал бы рассудку вопреки. И ничего не нарушал.
Этим же можно объяснить, но отнюдь не оправдать и малодушие, которое проявил Михаил: с двух часов дня и до полных сумерек бродил он по набережным Москвы-реки и Яузы, несколько раз решительно направляясь к четвертому подъезду высотного дома и столь же решительно проходил мимо. До мелочей ясно представлял себе "блудный сын": вот он поднимается на лифте, осторожно открывает своим ключом парадную дверь, и, хотя старается не шуметь, конечно, сразу же в передней окажется мамочка, которая, ни о чем не расспрашивая, обнимет своего "Мишунчика", встревоженно заглянет ему в глаза и скажет что-нибудь вроде: "Боже мой, опять ты до сих пор не обедал".
А затем…
Вот того, что он скажет отцу и как посмотрит ему в глаза, Михаил представить себе не мог. Хотя и знал, что Иван Алексеевич не начнет первым этого разговора.
Почти неделю скитался Михаил Громов по приятелям, а 20 мая - этот поворотный день как бы зарубцевался в его памяти - Михаил отбыл, хотя и не в столь уж дальние края, но, как, по своему обыкновению, сыронизировал Феофан Ястребецкий: "Ты, Миша, ринулся, как аргонавт истинно советской формации, не за каким-то там золотым руном, а за бесценным трудовым подвигом!"
Вообще-то это шутливое определение в какой-то степени соответствовало истине: много пережив за эти дни и еще больше передумав, сильный, самолюбивый да и не лишенный упрямства парень действительно решил доказать всем, и прежде всего своему отцу, на что он способен.
Правда, с первых же дней после прибытия по комсомольской путевке на одну из приволжских новостроек Михаил испытал не то чтобы разочарование, а… все оказалось значительно проще, да и будничнее как-то. Ну, что его никто не встречал и приветствий не было - это понятно: сам по себе парень прибыл. Но странно, что никто даже не поинтересовался, почему во всем преуспевающий столичный студент пошел на такое… ну, конечно, самопожертвование! Ведь каждый год десятки тысяч молодых людей со всех республик и краев, в том числе и с берегов Волги, мечтают о том, чтобы провести лучшие годы своей жизни если и не в столице, то в одном из культурных центров страны и получить широкий доступ к сокровищнице знаний.
- Я прошу вас, товарищ Веретенников, направить меня туда, где больше всего нужна рабочая сила. Чернорабочим, - просто, однако не без достоинства изложил Михаил свои намерения инструктору Светоградского горкома комсомола.
Фридрих Веретенников, присадистый паренек с лицом по-мальчишески веснушчатым и пухлогубым, но уже озабоченным высокополезной деятельностью, без особой заинтересованности оглядел стоявшего перед его столом рослого и плечистого, на вид самоуверенного парня.
- Ну, в рабочей-то силе у нас все объекты нуждаются куда больше, чем в руководителях. Так что, товарищ Громов… - Веретенников еще раз взглянул на путевку и неожиданно хохотнул по-простецки: - Смотри, какой урожай сегодня на Михаилов: уже третьего устраиваем! А вот насчет чернорабочего… такое звание у нас в Советском Союзе уже давно ликвидировано. Черной работы, дорогуша, не бывает! А поскольку ты мужик, видать, не малокровный…
И под открытым небом спать не пришлось Михаилу: ему тут же был выписан ордер на койку в общежитии сезонников. И подъемных Михаилу тот же маломощный на вид, но "облеченный" Веретенников выплатил восемьдесят пять рублей с копейками из особого фонда, выделенного горкому комсомола. И пропуск в закрытую столовую выписал, поскольку с общественным питанием в Светограде дело обстояло не лучше, чем во многих городах и повыше рангом.
Громова даже удивила такая доверчивая заботливость.
Конечно, и обстановка в общежитии барачного типа с санузлом, оборудованным на отшибе, и меню "самоналивайки", как строители прозвали свою столовку, после отцовской квартиры и мамочкиных обедов показались Михаилу рассчитанными на весьма неприхотливый вкус, но…
"Впроголодь придется жить, под открытым небом спать - пожалуйста! Камни ворочать с утра до вечера - свалюсь, но не смирюсь!"
Хотя они и не были высказаны вслух, эти горделиво-решительные слова, но ведь и самому перед собой предстать малодушным - ущемительно.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
Камни не камни, но с кирпичиками Громову пришлось повозиться в первый же "разнорабочий" день, хотя и не с раннего утра до позднего вечера, но полную смену, обслуживая подъемный кран в комплексной бригаде.
- Поразмяться надумали малость?
Таким явно подкусывающим вопросиком встретил бригадир Тимофей Донников - степенно окающий нижегородец, один из лучших мастеров кирпичной кладки по всей округе - Михаила, прибывшего на строительную площадку в новехоньком тренировочном костюме и кедах. Бригада завершала кладку очередного четырехэтажного дома на пока что безымянной улице города нефтяников.
- Поживем - увидим, - со сдержанным достоинством отозвался Михаил, хотя слова Донникова ему не понравились. И почему-то особенно задело словечко "малость".
Да и другие члены бригады отнеслись к свежеиспеченному подсобнику настороженно, как к человеку, случайно затесавшемуся в неподходящую компанию. Это особенно ясно прозвучало в словах крановщицы Марии Крохотковой, "Маши-крохотули", как прозвали комсомольцы стройуправления эту миниатюрную, верткую девушку, по виду чуть ли не школьного возраста.
- На практику прибыл? - спросила Маша, с беззастенчивым любопытством оглядывая представшего перед ее светлыми, чуть подведенными очами щеголеватого парня.
- Нет. Работать.
- Ну да?!
"Пигалица!" - так окрестил мысленно Крохоткову Михаил.
Кажется, не хитрое дело укладывать "елочкой" кирпичи в поддон контейнера, которому строители присвоили более свойское наименование - бадья. Да и отдельный кирпичик весит для здорового парня сущие пустяки. Однако когда два подсобника начали загружать в очередную спущенную им Крохотковой бадью девятую тысячу, не только каждый кирпич, но и собственные руки стали казаться Михаилу неимоверно грузными и строптивыми. Но все-таки, когда его напарник - на вид более слабосильный, но уже "обмявшийся" башкир Ярулла Уразбаев - вскоре после обеденного перерыва предложил: "Ты, Мишка, не стесняйся: устал - присядь вон на бревнышко и отдышись. По себе знаю", - Михаил даже возмутился. Впрочем, не очень искренне. А удары колотушки о подвешенный в оконном проеме первого этажа рельс, возвестивший о конце смены, прозвучали для него как для богомольной старушки благовест.
Правда, умиротворенность Михаилу снова подпортила Маша-крохотуля, с беличьей ловкостью спустившаяся по узкой железной лесенке со своего "скворчиного кабинета".
- Никак устал, болезный? - спросила девушка.
- Устал, - простодушно признался Михаил, не обратив внимание на ехидинку, прозвучавшую в вопросе.
- Вот и прелестно, прелесть какая!
- Чего же тут прелестного? - спросил, подозрительно скосившись на Крохоткову, Ярулла.
- Ну, как же: ведь еще Алексей Максимович Горький говорил, что ничто так не облагораживает человека, как самоотверженный труд! Сразу-то, конечно, не облагородишься…
- Смеешься? - у Яруллы еще более сощурились и без того суженные глаза.
- Какой же тут смех? Вот если бы вам пришлось не только перекладывать с места на место, а поднять на четвертый этаж столько кирпичей, сколько я - слабосильная барышня! - за восемь часов перетаскала, - наверное, потребовался бы не дуэт, а добрая сотня таких… перворазрядников!
- Репьяк ты настырный, а не барыня! - сказал уже не на шутку озлившийся Ярулла. - Мы грузили, кран таскал, а она… Тьфу!
Очевидно, под влиянием этого обидевшего его разговора Уразбаев, после того как они с Михаилом, сполоснувшись под переносным душем, направились в столовку, сказал доверительно:
- Ка-анешна, к настоящему делу нас с тобой сразу не допустят, но и на кирпичах да на растворе пускай ишачат сезонники. А нам надо к бетонщикам тулиться. А еще интереснее… Здесь мой земляк работает по арматуре, Нажмеддинов Мустафа. Только в апреле курсы кончил, а… сколько, думаешь, он сюда положил в эту получку?
Уразбаев выразительно шлепнул по карману.
- Дело тут, Ярулла, даже не в заработке, - начал было Михаил, но Уразбаев не пожелал дослушать.
- Э-э, и я так рассуждал, пока с папашка да мамашка жил и за обед с меня и гривенника не спрашивали. А сейчас, вот сядем с тобой за стол… ты чего хочешь скушать - котлетку с подливкой или сухарь?
Михаил рассмеялся.
- Я, дорогой Ярулла, сейчас не то что сухарь, наверное, еловую шишку скушал бы с превеликим удовольствием. И без всякой подливки!