- А она - ждет, - не глядя, сказал Иван. - Не знаю, конечно.
- Подождет да перестанет, - равнодушно сказал Сергей. - Это, капитан, все равно что с керосиновой бочкой обниматься.
- Не надо, - тихо сказал Иван.
- Чудак ты, Трофимыч! Ну, не буду, не буду, не хмурься.
Они отогнали катер к Никольским островам, зачалили за плот. Еленка осталась в кубрике, а мужчины и Вовка перебрались на мерно колыхающиеся пучки бревен. Иван выбрал место, показал мальчику, как ловить на кольцовку, забросил ему снасть…
Утром, отправив Вовку с уловом домой, Иван сходил в диспетчерскую, но там велели ждать: должен был прийти художник. Иван вернулся на катер, надел праздничный костюм и пошел к директору.
- У Юрия Ивановича оперативка, - сказала секретарша.
Иван потоптался, хотел было уйти, но тут из кабинета выглянул директор, отдал секретарше какие-то бумажки, спросил:
- Вы ко мне?
- К вам, - сказал Иван. - Я насчет Никифорова.
- Да, да. - Директор вздохнул. - Большое несчастье, Иван Трофимыч. Проходите.
- Ссуду он брал, когда строился, - еще на ходу начал Иван.
- Сколько, не знаете?
- Да тыщи две, наверно. На десять лет, что ли.
- Так. - Директор сделал пометку на календаре. - В постройкоме?
По одному, по двое собирались на оперативку производственники: начальники участков, мастера, снабженцы. Здоровались с директором, с Иваном, рассаживались вдоль длинного стола, шептались, шуршали газетами. Иван умолкал, потом начинал рассказ снова, сбивался, но все-таки изложил главное: как бы скостить с Никифорова долг.
- Это возможно? - спросил Федоров у главбуха.
- В принципе есть один ход: взять на себя задолженность за счет месткома вашего фонда, премиальных.
- Подработайте. - Федоров опять записал что-то на перекидном календаре. - И скажите Пронину насчет подарков семье.
От директора Иван пошел в бухгалтерию, получил премиальные на экипаж. Настроение у него было почти праздничное, и он тут же решил, что и он и Еленка должны отдать свои премии Федору.
Когда он вернулся на катер, художник уже кончил подкрашивать бортовые надписи. Иван полюбовался новым названием "Волгарь", выведенным на носу и на семи ведрах, стоявших на крыше рубки, - по букве на каждом ведре. Теперь художник выписывал это слово на спасательных кругах. Он пожал Ивану руку и молча протянул свернутые в трубку листы:
- На память.
Иван развернул: это были портреты команды, еще вчера висевшие возле конторы. Скуластые лица сурово глядели вдаль.
Потом они с помощником спустились в моторное отделение и долго возились, регулируя двигатель. Закончив, отогнали катер к затопленной барже и пошли в столовую, потому что Еленка уехала со стариками покупать долгожданную телку.
В столовой было шумно. Потолкавшись в очереди, долго блуждали с подносами, выискивая свободный столик.
- Иван Трофимыч! А Иван Трофимыч!…
Из угла махал незаметный морщинистый мужичонка неопределенного возраста, одетый в старенькую рубаху, аккуратно застегнутую до самого горла. У ног его лежал ватник, в швы которого навеки въелась древесная пыль, и большой ящик с плотницким инструментом.
- Здорово, Михалыч, - сказал Иван, подходя. - Что-то давно не виделись.
- На запани работал, - очень радостно объявил Михалыч, торопливо глотая второе. - Ты садись, Трофимыч, а я стоя похлебаю: стоя-то скорее выходит.
Он вскочил было, но Иван нажал ему на плечо и усадил на место.
- Успеется, Михалыч, жуй не спеша. Дома-то все в порядке?
- Слава богу, Трофимыч, слава богу. И корова справная, очень справная коровка попалась, так что не внакладе я оказался.
Он торопливо подхватил последний кусок и встал, освобождая Ивану место.
- Игнат Григорьич телка покупает, слыхал? - спросил Иван, садясь. - Козу-то Машку продали они.
- Стало быть, сенцо понадобится, - понизив голос, сказал Михалыч. - А понадобится - так ты, Трофимыч, мне свистни. Я теперь тут работаю, при мастерских: свистни, и я враз прибегу. Я на косьбу гораздый, не гляди, что мослы рубаху рвут. Семижильный я, Трофимыч, право слово, семижильный!
- Может, и свистну, Михалыч. Как шкипер скажет.
- Тебе, Трофимыч, всегда - с дорогой душой. В полночь-заполночь дочку родную отдам.
- Вот и столковались! - улыбнулся Иван, пожимая Михалычу руку. - Жене поклон, Михалыч. Заходи.
Михалыч ушел, волоча тяжелый ящик. К этому времени стол освободился, Сергей расставил тарелки и отнес поднос к раздатке.
- Смешной мужик, - сказал он, воротясь.
- Тихий, - улыбнулся Иван. - Тихий да невезучий - горемыка, словом. А плотник - золотые руки. Прямо артист.
- Глядел на тебя, как на икону. Должен, что ли?
- Нет, - сказал Иван. - Просто вышло так. Этим мартом медведь у него коровенку задрал: словно нарочно искал, кого побольнее обидеть. Ну, мужик и руки опустил: вроде пришибленный ходит и молчит. Расспросил я его, а он - заплакал, представляешь? Ну, мы и скинулись с получки, кто сколько мог, по совести.
- Ты все и провернул?
- Ну, при чем я? Работяги…
- Здоров, Бурлаков!
К столу, косолапя, шел Степаныч. Тарелка с борщом пряталась в огромных ручищах. Сел, расставил ноги, хлебнул.
- Дерьмо. Воруют, поди, гады! - Он вдруг подмигнул Сергею. - Вместо Никифорова, что ль? Подвезло.
Иван молчал. Сергей глядел равнодушно, но когда Степаныч бесцеремонно передвинул его тарелку, он спокойно вернул ее на место.
- Ну, как там Никифоров? - спросил Степаныч. - Все пластом, да? Дура Прасковья-то: в суд подать надо. А что? Точно, в суд. Пострадал на производстве - значит, производство обязано деньгу гнать по гроб жизни. Я ей говорил, а она, дура, боится. А чего бояться-то, Бурлаков? Верно я говорю?
- Не знаю, может, и верно, - сказал Иван.
- Суд - милое дело. Никто не отвертится.
- Пойдем, капитан, - сказал Сергей, вставая. - А ты, рожа, когда меня в следующий раз за столом увидишь, лучше загодя у крыльца обожди.
- Чего-чего?… - тоненько начал Степаныч.
- Борщ за шиворот вылью, - отчеканил Сергей и следом за Иваном пошел к выходу.
- Ты что это его, а? - спросил Иван, когда они шли к катеру.
- Нахалов не люблю. Бил, бью и бить буду - вот моя программа!
После обеда Иван прилег вздремнуть: он неделю недосыпал, за штурвалом клонило в сон. Сергей за столом тихо шуршал страницами, нещадно курил, разгоняя дремоту. Катерок тихо покачивало на волне, Иван сразу же уснул и проснулся только от женского голоса:
- Можно, что ли?
Голос был жеманным и незнакомым. Иван сел, оторопело оглядываясь:
- Кто?…
По палубе звонко цокнули каблуки, скрипнула дверь рубки, и на крутом трапе появились полные ноги. Ноги переступили на ступеньку ниже, вздрагивая круглыми коленками, и из люка выглянула Шура, стянутая шуршащим негнущимся платьем.
- Привет! - насмешливо сказал Сергей. Вместе с Шурой в кубрик вполз удушливо-сладкий запах. Сергей повел носом. - "В полет"!
- Угадал, - улыбнулась Шура, обмахиваясь платочком. - Жара! Погуляем?
- Занимаюсь я, между прочим. Радиотехника.
- Ну, занимайся, я обожду. - И Шура с готовностью уселась на свободный диван.
- Да чего уж… - Сергей с сердцем захлопнул книгу. - Пошли.
- Пиджак бы захватил, - сказала Шура, вставая.
- Жара - сама говоришь.
- А если посидеть захотим?
- Не захотим, - буркнул Сергей и первым полез из кубрика.
Шура вздохнула и покорно полезла следом. Иван ошалело проводил ее глазами и долго сидел на старом диване, испытывая смутное чувство гадливости и досады.
Чувство это оставило его только возле баржи-такелажки, когда еще на подходе он увидел на ней Еленку: она, тихо смеясь, играла с Дружком. Пес притворно рычал, стараясь лизнуть ее в лицо, но она ловко увертывалась. Иван остановился, любуясь ее мягкими движениями, и на душе сразу посветлело.
- Купили!… - торжествующе закричала Еленка, увидев его. - С белой лысинкой!… Да погоди же, Дружок!…
Она стремительно повернулась, уходя от собачьих лап, и легкое платье раздулось куполом.
Он вдруг захотел сказать, что любит ее, что она самая высокая его награда, что… И опять не сказал. Взошел по гибким сходням на баржу, подавил вздох.
- Ну, пойдем. Показывай.
Они открыли тяжелую дверь, но сразу же свернули вниз, в глухой, огромный трюм, где в полутемной выгородке стояла чистенькая рыжая телочка с белой отметинкой на лбу. Перед нею была бадейка с пойлом, но телочка уже не ела, а только меланхолически двигала мокрыми добрыми губами и вздыхала. Старуха стояла подле, то оглаживая ее, то поправляя бадью, а шкипер сидел на ящике и курил, усмехаясь.
- Вот красавица-то моя, гляди, Трофимыч!… Вот умница-разумница, вот звездочка моя ясная!… - запричитала старуха.
- Сподобились, Трофимыч, - улыбнулся шкипер. - Сподобились мы, значит, счастья в коровьем образе.
- Молчи, балабон, прости господи!… - зыркнула на него жена и снова начала оглаживать телочку. - Ну, скушай, ясынька моя, ну, хлебца…
- Сказали бы мне лет сорок назад, что старуха моя от телка спятит, я бы ни за что не поверил, - улыбаясь, сказал шкипер.
- Наверх бы шли, дымокуры! - сердито сказала Авдотья Кузьминична. - Нечего тут курить, непривычная она.
- Видал?… - хитро подмигнул шкипер. - Пойдем, Трофимыч, от греха…