Глава первая
1
Огневые солнечные колосья проникают и сюда сквозь приспущенные жалюзи и колеблются по затоптанному полу. От них никуда не уйдешь в такую пору, как ни старайся. Они проскальзывают в самую крохотную щелочку, в самое маленькое отверстие ставень или дверей и тотчас же с веселым любопытством переползают с предмета на предмет, не оставляя без внимания даже жалкий изгрызанный окурок, трусовато забившийся куда-нибудь под стол. Они хозяйственно царят в этом городке с того дня, как только с гор потянет весенним талым духом, и не покидают его до первого зимнего снега.
Входная дверь скрипит, распахивается настежь и снова с шумом захлопывается. В ту минуту, когда кто-нибудь входит или выходит, солнце полонит все помещение, захлестывает его колющим, непереносимым светом, от которого начинают болеть и слезиться глаза. Сидящие за столиками прикрывают лица газетными листами или отворачиваются. Растянувшаяся у стойки собачонка просыпается, чихает, начинает искать блох. Потом снова все погружается в мреющий полумрак, где вьются, вьются золотые пылинки.
Иногда раздается негромкий возглас:
- Пожалуйста, порцию мацони .
И тотчас же на зов подымается из-за крайнего от входной двери столика темноволосая, смуглая девушка, откладывает в сторону развернутую книгу, которую она только что читала с глубоким вниманием, быстро шаркая красными чувяками , надетыми на босу ногу, идет к стойке, берет маленький пузатый глиняный горшочек с кислым молоком и несет его посетителю.
Ее лицо, за минуту перед тем внимательно-сосредоточенное, теперь приветливо и деловито.
Она ставит мацони на столик перед посетителем и говорит ему несколько слов, как раз столько, чтобы не казаться навязчивой, несколько ничего не значащих слов, звучащих в ее устах искренним приветствием.
Она знает каждого из тех, кто бывает в этом скромном кафе, со многими у нее чисто приятельские отношения.
Сделав свое дело, она возвращается на место, погружается в чтение. Подпирает подбородок выше локтя обнаженной рукой, морщит низкий, выпуклый лоб, сдвигает густые, лапчатые брови, вся уходит в книгу. Изредка, не отрывая глаз от страницы, нашаривает папиросу и спички, закуривает, глубоко затягиваясь, окутывает себя въедливым табачным дымом, читает.
У нее перепелиные, агатовые, внимательные и добрые глаза, широкий мягкий нос, круглый с наивной ямочкой подбородок, спелые ягодные губы. Ей не больше двадцати лет. На ней простое, крестьянского сурового полотна платье. Волосы круглыми упрямыми кольцами падают на уши и на лоб. Она закинула ногу на ногу - так ей удобней сидеть,- ее красный чувяк на поднятой ноге едва держится, обнажая розовую пятку.
2
Из открытой настежь двери кухни распространяется запах жаренного на постном масле лука, слышится стук ножа по доске, бульканье, всхлипывание кипящей воды.
Сквозь пар и чад видны две движущиеся женские фигуры. Они ни на минуту не остановятся. Их руки то подымаются вверх, то быстро перебирают что-то, достают из корзины, режут, моют и бросают в кипящую воду.
- Милочка! - кричат оттуда.
- Да, мама,- тотчас же отвечает девушка и бежит на зов.
- Котлеты готовы, можешь подавать,- говорит хозяйка, отирая полотенцем руки.
Это высокая, худая женщина с усталым, когда-то красивым лицом, с такими же агатовыми глазами, как у дочери. Но черты лица ее тоньше, а обнаженные по локоть, огрубевшие, потрескавшиеся, потемневшие руки еще не утратили чистоты линий.
Девушка берет большой жестяной поднос, ставит на него тарелки - они звякают веселым звоном - и стоит перед плитой, обволакиваемая паром, в то время как мать деревянной лопаткой кидает на тарелки шипящие котлеты.
Приторный, щекочущий запах жареного лука, масла, мяса забирается ей в нос и небо. Она чихает, весело смеется, поблескивая глазами, отмахиваясь головою от липнущих мух.
- Сегодня у нас диспут о Пушкине,- говорит она,- страшно интересно. Тов. Авалов читает доклад. Он доказывает, что Пушкин мещанин и реакционер, что он пошляк и не нужен современности. Оппонировать будет Алексей Васильевич . Если бы ты только видела, как он возмущен. Если бы ты только видела!
Она, смеясь, взмахивает головой.
- Ради Пушкина он забыл даже свою осторожность. Бедным нашим поэтам не поздоровится.
- Я бы на его месте не стала спорить с ними,- возражает мать, поливая котлеты соусом.
"Ах, мама, мама! Разве она что-нибудь понимает. Ведь это так интересно".
И, неся перед собой большой поднос с порциями котлет, Милочка быстро идет из кухни, шлепая красными чувяками, в столовую, где ее ждут голодные посетители.
3
В кафе-столовой у Дарьи Ивановны посетители бывают в разное время разные. Рано утром, до службы, наскоро пьют чай, едят мацони. Все они живут на холостую ногу, дома у них ералаш - самовара не ставят. Они пьют чай, сидя на краешке стула, читают газету, жуют чурек - все в одно и то же время. Многие так торопятся, что забывают расплачиваться. Тогда Милочка записывает их фамилию на стенке у стойки. И если кто-нибудь из них уже не появляется в столовой, то на память о них только это и остается.
Потом наступает перерыв. Слышно, как жужжат мухи, как чешется собака. Дверь с улицы открыта настежь, приперта кирпичом. Утренний воздух свободно проникает в комнату; можно разглядеть каждый ее угол, все ее убогое убранство.
Потолок черен от копоти, краска давно облупилась с отсыревших стен, деревянные столы стоят как попало - потемневшие от пролитого на них жира, по чистому в эту пору полу бегут вытоптанные дорожки. Над стойкой - панно, писанное Милочкой на дикте : смерть во фраке танцует с Коломбиной, у ног их лежит плачущий Пьеро. Под этим панно, чинно в ряд, горшочек к горшочку, расставлено мацони, на блюде рядом - живая, кудрявая, остро пахнущая зелень: тархун, черемша, редиска, петрушка. В пустом запыленном стеклянном шкафу - пустые запыленные винные бутылки, педаль от рояля, коробки от гильз.
Дарья Ивановна вернулась с базара - готовится к тяжелому, полному чада, стука, жары дню. Ее движения спокойны, уверенны, на лице еще не залегла печальная усталость.
Кухарка гремит у плиты - швыряет поленья дров, наливает в бак воду.
Время от времени она прерывает свою шумную работу, выпрямляется, с остервенением скребет стриженую голову. По всей вероятности, она забыла что-нибудь важное. Потом начинает стучать и греметь еще яростней. С Дарьей Ивановной она большая приятельница.
- Раньше я бы с вами и разговаривать не стала, ну а теперь, как вы мне товарищ…
И смеется, растягивая рот до ушей.
Солнечные лучи все уверенней овладевают комнатой.
4
Милочка сидит на скамеечке (для ног) у порога кафе. На коленях у нее книга, но она смотрит вперед, щурит глаза. Улыбка остановилась у нее на губах - неясная, неопределенная улыбка, случайно, вместе с солнечным лучом упавшая на лицо. Может быть - только лишь отражение неба, гор, буйной листвы, шумов пышно зацветающего лета.
Впереди убитая булыжником площадь, на ней полуразвалившаяся водокачка, из которой бежит, бежит не переставая вода, образуя топкую лужу, края ее заросли травой, пробившейся между камней.
Слева врос в землю приземистый, раздавшийся в стороны дом. Он выкрашен в желтую краску, стены его заклеены афишами, на фронтоне красное, выцветшее на солнце полотнище: "Первый Советский театр".
За площадью стремится вверх прямая стрела бульвара. Каштаны и акация, сплетая над ним свои ветви, образуют зеленый шатер. Зеленые зыбкие пятна покрывают частой сетью песок дороги. Кажется, что идущие по ней люди пляшут, овеянные винным духом цветущих деревьев.
Вдали они образуют сплошную бархатную стену, сливаясь с кудрявым подножием Столовой горы. Ее косо срезанный конус, с еще не стаявшим на вершине снегом, победно блистает в лазоревом небе. Она открывает путь в неведомое сказочное царство, в буйный, мощный хаос камней, лесов, бесноватых потоков и льда - в неизмеримое девственное царство земли и солнца.
В агатовых глазах Милочки отражается весь этот мир. Она сидит, подперев ладонями подбородок. "Старинные мастера" Фромантена у нее под локтем. В ушах неумолчно гремит орган Терека, особенно явственно звучащий в эти ранние утренние часы. Терек бежит с камня на камень, преодолевая тысячу препятствий, и далеко возвещает о своем радостном, крушительном беге. Весь воздух рассыпается в прах под ударами его глубокого рокочущего голоса.