Выйдя из кабинета и тихо притворив за собою дверь, Семен Митрофанович был вынужден сразу же присесть на тот самый стул, где только что сидела девочка. Сердце его вдруг сжало, точно в горячих тисках, а в глазах поплыли неторопливые и веселые цветные шары.
"Молодой еще, - расстроенно подумал он. - Ах, молодой, ах, горячий: напугает девчонку, озлобит…"
А сердце щемило, и воздух никак не хотел пролезать в легкие, как ни пытался Ковалев вздыхать. Но он все время думал об этой девочке, и тревожился, и поэтому отсиживаться не стал, а боковым коридором вышел к парадной лестнице. Тут он маленько пришел в себя и стал неторопливо подниматься на второй этаж, здороваясь почти с каждым встречным, потому что народу здесь было не в пример больше, чем в тех закоулках, которыми он вел девчонку к следователю. Поднявшись по лестнице, он прошел небольшой коридор, застланный толстой дорожкой, и приоткрыл тяжелые резные двери:
- Можно, Вера Николаевна?
- Семен Митрофанович? Здравствуйте, дорогой!..
В комнате этой, едва ли не единственной в управлении, никто никогда не курил - даже сам комиссар Белоконь. Не потому, что здесь хранились бочки с порохом, коробки с кинопленкой или лежали дышащие на ладан сердечники, а потому, что здесь работала Вера Николаевна.
- Сергей Петрович ждет вас.
- Один там?
- У него полковник Орлов. Да вы проходите, Семен…
- Нет, нет, Вера Николаевна. - Ковалев упрямо затряс головой. - Нет. Зачем же? Я обожду.
Когда-то он служил под началом лихого, безрассудно смелого капитана Орлова. Но время шло, и за двадцать лет капитан вырос до полковника, а он - до младшего лейтенанта. Каждому - своя песня: он на это не сетовал. Но входить, когда старшие работают, не мог. Позволить себе не мог.
- Вы к окошку садитесь, - вдруг тихо сказала Вера Николаевна и поставила стул у раскрытого окна. - Что, Семен Митрофанович, сердце?
- Не могу сказать, - он пересел к окну и виновато улыбнулся. - Раньше как-то не чувствовал такого факта.
Вера Николаевна порылась в сумочке и достала белую лепешку.
- Положите под язык.
- А что это?
- Конфетка мятная. Ну?
- Спасибо, - сказал Ковалев, сунув валидол в рот и причмокивая. - Холодит.
Из-за бесшумной двери вышел Орлов с кожаной папкой в руке. Он мельком глянул на коренастого младшего лейтенанта в тужурке из грубого сукна и вдруг заулыбался, отчего его сосредоточенное лицо сразу стало домашним.
- Митрофаныч!.. - Орлов шагнул к поспешно вставшему Ковалеву, руками надавил на погоны. - Сиди, сиди. Хорошо, что я тебя встретил…
Вера Николаевна, привычно поправив прическу, прошла в кабинет. Орлов присел перед Ковалевым на подоконник, сказал таинственно:
- Хочешь со мной работать?
- Да я же рапорт, товарищ полковник…
- Знаю. Знаю, потому и предлагаю: с Сергеем Петровичем согласовано.
- Ну, какой из меня теперь оперативник? - усмехнулся Семен Митрофанович. - Года уж…
- А я не оперативником, я воспитателем хочу тебя назначить. На курсах оперработников.
Ковалев улыбнулся, покачал седой, коротко стриженной головой.
- Добрый вы человек, товарищ полковник. Спасибо вам, конечно, большое, только образование-то у меня - семь классов до войны.
- Да ведь не в преподаватели, а в воспитатели, - несокрушимо улыбался Орлов. - Должность я такую хочу прошибить: воспитатель. Чтоб не только самбо да боксу учить, а слову доброму. Слово - оно ведь посильнее любого приемчика, верно?
Ковалев ответить не успел, так как из кабинета вышла Вера Николаевна и негромко сказала:
- Вас просят, Семен Митрофанович.
Комиссар Белоконь собирал шариковые ручки. Он скупал их в магазинах, получал бандеролями, привозил из командировок и канючил у знакомых. Коллекция занимала дома два шкафа, но поскольку подросшие внуки стали проявлять к ней чисто практический интерес, Сергей Петрович наиболее ценные образцы держал в служебном кабинете. Весь огромный комиссарский стол был завален этими ручками - пластмассовыми и металлическими, круглыми и гранеными, многостержневыми, цветными, с секретами, с фривольными фотографиями, с особой мастикой. Но гордостью коллекции была очень простая и очень элегантная ручка, привезенная Белоконем из Парижа; когда комиссар был в хорошем настроении, он подписывал бумаги именно этой ручкой. Полковник Орлов серьезно уверял, что ее подарил комиссару Белоконю сам комиссар Мегрэ: молодежь верила, немея от восхищения.
- Здравия желаю, товарищ комиссар, - сказал Ковалев. И добавил: - Прибыл по вашему приказанию.
А комиссар играл знаменитой ручкой, глядел на него и улыбался. Но Семен Митрофанович улыбаться в ответ не стал, а, наоборот, нахмурился.
- Что-то ты, брат, грозен сегодня, - сказал Сергей Петрович. - Уж больно ты грозен, как я погляжу! Ну улыбнись, Семен Митрофанович!..
- Разрешите доложить, товарищ комиссар, - с неприступной серьезностью продолжал младший лейтенант. - Может плохо произойти, если не доложить.
- Ну, давай, - с неудовольствием вздохнул Белоконь.
Ковалев доложил. Комиссар выслушал, нажал клавишу селектора:
- Следователя Хорольского срочно ко мне. С делом… - Он вопросительно посмотрел на Ковалева.
- Об ограблении супругов Веткиных.
- …об ограблении супругов Веткиных. - Комиссар отпустил клавишу. - Садись, Семен Митрофанович. Закуривай.
- Нет, разрешите выйти, товарищ комиссар. Вы его при мне песочить будете, а это - нарушение…
- Садись!.. - нахмурился Белоконь. - Мне про этого Хорольского не ты первый докладываешь. Спесив да ретив, а толку пока - нуль.
Семен Митрофанович покорно вздохнул, но постарался устроиться в наиболее темном углу кабинета. Докладывая начальнику, он ни единым словом не обмолвился о грубости следователя, и все же ему было очень неприятно. Как тут ни крути, а выходило, что клепал он на сослуживца, используя личную симпатию высокого начальства, а это было совсем не по-мужски. И если бы не девочка та, не воробьиха, не взгляд ее, которым проводила она его, никогда бы Ковалев и полсловечка при начальстве не уронил. А тут не мог. Права не имел воробьиху эту забыть, крест на ней поставить. И не таких судьба общипывала до самого последнего перышка, и не помочь человеку при этом было просто невозможно. И плевать ему в конце концов, что про него станет следователь по всем коридорам возить: он девочку сейчас защищал, а это поважнее закоулочных кривотолков…
Но все ж таки сел он так, чтобы Хорольский, в кабинет войдя, его не заметил. Вот, может, потому-то следователь быстренько все комиссару доложил, пока тот дело листал, ловко доложил и даже улыбнулся:
- Там у меня, товарищ комиссар, зацепочка сидит. Важная зацепочка: если нажать как следует - вся поколется. И кто ее бил, скажет, и за что, и где вещички, что у Веткиных взяли, тоже, возможно, скажет.
- А чем же зацепочка эта зацеплена? - спросил Белоконь.
Знал Семен Митрофанович начальника, давно знал, а удивился: до того миролюбиво, спокойно прозвучал вопрос. И сам комиссар, внимательно читающий каждую строчку тощего "дела", тоже выглядел сейчас этаким добродушным грибком-пенсионером. Хорольский сразу приободрился, потыкал в страницы пальцем:
- Валера - обратите внимание, здесь. И Валера - здесь тоже.
- Поразительно! - сказал начальник. - Пока я читаю, позвоните, пожалуйста, в справочную и попросите девушек подсчитать, сколько в нашем городе Валер.
- Валер?..
- Да, да. Зацепочек…
Комиссар снова ссутулился над листами, старательно разбирая строчки.
Хорольский, осторожно прокашлявшись, набрал-таки справочную. Его долго футболили там, в справочной, от стола к столу, он тихо оправдывался, настаивал, умолял, но в тоне его уже не было ни презрительного невнимания, ни иронической покровительственности.
"Во учит! - с уважением подумал о комиссаре Ковалев. - Мозги вправляет - будь здоров!.."
А комиссар Белоконь невозмутимо изучал "дело". И, поглядывая на него, Хорольский страдал и мучился:
- Ну почему же невозможно? Ну я прошу вас. Лично прошу… По каким признакам? Ну хоть от 16 до 26 лет пока… Ну хоть приблизительно…
Начальник закрыл папку и забарабанил по ней пальцами. Потом снял очки, долго тер усталые глаза.
- Ну, как там зацепочка?
- Сейчас. - Хорольский напряженно слушал, что ему бубнят с другого конца провода. - В общих чертах, конечно… Сколько?.. - И тихо положил трубку.
- Так сколько же "в общих чертах"?
- Что-то там… за двадцать тысяч…
- Прекрасно, - сказал комиссар. - Вот и займитесь: как раз к пенсии и закончите. Если вас с работы не попрут.
- Товарищ комиссар, я полагал бы…
- Полагать буду я. - В голосе Белоконя прозвучало такое стылое железо, что младший лейтенант на всякий случай съежился. - А вы со всей прытью, присущей вам, вернетесь в свой кабинет и от имени милиции принесете девушке извинения. Затем лично проводите ее до выхода из управления, еще раз попросите прощения и улыбнетесь, как заслуженный артист. Понятно?
Хорольский угнетенно кивнул.
- Исполнив это, пройдете к начальнику следственной части и доложите ему, что я приказал не допускать вас до самостоятельной работы вплоть до моего особого распоряжения.
- Товарищ комиссар…
- Может быть, это научит вас ценить советы старших, Хорольский. Идите.
- Есть… - трагическим шепотом сказал Хорольский.
Тут он повернулся и глаз в глаз столкнулся с младшим лейтенантом. Замер, а потом, усмехнувшись, вскинул голову и так и вышел, заставив Ковалева сокрушенно вздохнуть.
- Чего пыхтишь? - недовольно спросил Белоконь. - Сделал доброе дело и стесняешься?
- Наклепал, получается.