- Да, я рабыня! Я рабыня! - подхватила, закричала она громко, поднимая вверх руки, подставляя их ветру. - Мне сладка жизнь рабыни! - И звонко запела: - А я сяду в кабриолет и поеду в Голливуд!
Мчались по автобану мимо освещенных прожекторами стеклянных небоскребов, устремленных в бледное от огней почти беззвездное ночное небо Лос-Анджелеса.
- Хочешь, сейчас выпьем вина, перекусим и поедем купаться в ночном Тихом океане? - предложил он, когда она замолчала, успокоилась, устроилась на мягком, удобном сиденье машины.
- Хочу, хочу, хочу! - вновь закричала Светлана, видимо, возбуждение, подъем, энергия распирали ее, и она пыталась выплеснуть их.
- Ах ты, непоседа! Трясогузка! - захохотал он, любуясь ею. - Секунды на месте не посидит!
В супермаркете они услышали русскую речь в одном месте, потом в другом, поразились тому, как много здесь русских, и невольно затаились, перестали разговаривать.
Вернувшись из магазина, сидели за столом долго, неспешно пили вино, отдыхали, разговаривали.
- Откуда здесь столько русских? - спросила Светлана.
- Эмигранты. Их в Лос-Анджелесе сто тысяч, - ответил Анохин и вдруг засмеялся, спросил: - Почему ты в магазине затихла, когда услышала русскую речь?
- Не знаю… Как-то не хотелось, чтоб поняли, что я русская…
- Это наша национальная черта! - горько усмехнулся Анохин. - Все прочие, будучи вдали от Родины, как только услышат родную речь, бросаются друг к другу, а мы, русские, прячемся, чтоб нас не узнали. В эмиграции все стараются жить поближе друг к другу, национальные общества создают, свои кварталы в городах, только мы, русские, за границей стараемся держаться подальше друг от друга, стараемся нагадить друг другу, особенно тому, кто чего-то достиг, в чем-то преуспел. Только мы, русские, друг друга едим и тем сыты бываем.
- Об этом еще Данте в "Божественной комедии" писал, - вставила Светлана и рассказала знакомый Анохину анекдот: - Помнишь, когда Вергилий спустился в ад, он увидел два огромных кипящих котла. Крышка одного была наглухо закрыта, завинчена десятью болтами, а другой совсем без крышки. "Что за грешники маются в этих котлах?" - спрашивает Вергилий у черта. "В том, что наглухо закрыт, армяне, - отвечает черт. - Если хоть один из них выберется из котла, он всех за собой вытащит. А в том, что открыт - русские! Если кто-нибудь из них попробует выбраться из котла, то другие русские его быстро назад втянут.
- Да, это главная беда наша! Наша трагедия! - вздохнул Анохин. - В какой-нибудь неграмотной банановой республике только власть воровать начнет, как весь народ поднимается, сбрасывает президента. А у нас все разворовали, все заводы, всю страну, в нищету народ вогнали, а все терпят, не поднимаются, радуются, что соседу еще хуже… - И, помолчав, добавил: - Меня всю жизнь только свои русские друзья топили. Только подниматься начну, как меня хвать за ноги - и назад в котел!.. Прости, прости! - вдруг воскликнул он. - Я забылся! Забыл уговор. - И спросил другим тоном: - Есть еще силы искупаться в Тихом океане? Или бай-бай?
- Ни за что!
Они помчались по ночному городу, еще не остывшему от дневной жары. Светофоры, как сговорились, не задерживали их, горели зеленым светом. Минут через десять брели босиком по теплому песку широкого пляжа. Океан чуть колыхался, набегал на песок, лизал теплой волной ноги, шипя, отползал назад. Вдали он сливался с темным небом. Вдоль дороги, ведущей по побережью, горели фонари. Свет от них еле доходил до пляжа, до воды, тускло освещал тихо колеблющийся, выгибающийся горбами океан. Пляж был пустынен. Кое-где вдали виднелись темные силуэты людей, потихоньку бродивших по песку, да слышались голоса купавшихся.
Взявшись за руки, они стали осторожно входить в воду.
- Какая теплая! Прямо парная! - воскликнула Света. - Я не ожидала!
Песок под ногами быстро кончился. Дно стало неровным. Они натыкались на какие-то бугры в водорослях, ямы. Отплыли от берега, вытянулись на поверхности, раскинули руки и ноги. Легкие ленивые волны качали их вверх-вниз, вверх-вниз.
- Как здорово! - подплыла к нему, обвила его ногами Света. - Теперь ты меня лягушонком будешь звать, да? - прильнула она щекой к щеке. - Или акулой?
- Нет, не угадала, - терся он об ее щеку. - Утенком… Лягушонок скользкий, холодный, а акула хоть и тугая, как ты, - помял он пальцами ее спину, - но тоже скользкая. А ты даже в воде пушистая, как утеночек…
Волна то и дело накрывала их с головой. Они смеялись, хлебали соленую воду. Потом он катал ее на руках по воде. Бегал вдоль берега с нею так, что вода бурлила, щекотала ей живот. Она заливалась звонким смехом. Он споткнулся, попав ногой на дне в яму, уронил девушку, упал. Волна накрыла их с головой. Они выползали на берег, закатываясь безудержным смехом, сплелись на песке, стали играть, кататься по нему, кувыркаться, барахтаться, прижимаясь, обвивая друг друга все теснее и жарче, пока пламень не охватил обоих и они забыли от страсти, где находятся. Теплая волна набегала на берег, накрывала их, как прозрачное одеяло, по пояс, потом стыдливо сползала, обнажала, показывала звездам их безумную страсть.
Светлана тихо лежала у него на плече, прижималась к нему всем телом. Волны по-прежнему лизали, ласкали их, накрывали ноги, щекотали сползающим в океан песком. Анохин думал с усмешкой над собой: разве мог поверить московский дворник, что он будет млеть от счастья на берегу Тихого океана в мифическом городе Лос-Анджелесе?
- Я сейчас усну! Так сладко спать на твоем плече… - прошептала Светлана.
- Спи… Устала? Спи, мой буйный утенок!
- Я, наверно, так кричала, что сейчас весь Лос-Анджелес сбежится спасать меня… от себя самой…
- Нет, люди думали, это чайки кричат… И вообще ты забыла, мы с тобой на необитаемом острове. Оглянись, одни пальмы да обезьяны…
- Хорошо бы сейчас с тобой на необитаемый остров и забыть обо всем, - вдруг вздохнула она печально, - обо всем!
- Ой, утенок, как будто у тебя есть что забывать, - усмехнулся он.
- Есть… К сожалению, есть…
- Не от несчастной любви случайно ты со мной сбежала?
- Если бы… Хуже… Ну, ладно… - Она зажала ему рот своими губами, потом отстранилась, стала смотреть ему в глаза, потерлась носом о нос, фыркнула неожиданно и вскочила. - Давай ополоснемся и поедем, поздно уже. Наверно, не меньше трех ночи.
Когда они вышли из воды, Светлана заметила, что волны облизали песок, разровняли, ни следочка не оставили от их недавней любовной игры.
Людей на пляже не видно. Кабриолет их одиноко томился, дожидался на стоянке.
Следующие два дня они провели в Диснейленде, катались по Беверли-Хиллз, загорали на берегу Тихого океана. Вечера проводили в ресторанчиках. Сидели там подолгу, отдыхали разморенные солнцем, пили белое вино. Гуляли по городу, выбирали на память о Лос-Анджелесе сувениры.
Вечером перед отъездом из Лос-Анджелеса из мотеля Светлана позвонила матери.
- По голосу чувствую, у тебя все хорошо, - сказала мать.
- Хорошо - не то слово. У меня все чудесно-расчудесно! - Светлана улыбнулась, подмигнула Анохину. Они сидели в креслах за столом, на котором стояла початая бутылка вина. Девушка, разговаривая, вертела в руках пустой стакан, а Дмитрий время от времени делал глоток из своего. Он расслабился, отдыхал, спокойно держал недопитый стакан в руке.
- Ты не влюбилась случайно?
- Мама, ты у меня ужасно догадливая.
- Не с этой ли подружкой ты укатила в Киев? Смотри! Ой, смотри!
- Мама, не волнуйся. Я в надежных руках! - засмеялась Светлана. - Ты папе не говори об этом, ладно. Я и тебе не хотела говорить, но меня всю от счастья распирает. Мне хочется выскочить на улицу и кричать всем: я люблю! Я люблю!
- Какая же ты у меня дурочка! - вздохнула мать. - А твердишь, что взрослая!..
- Мне никто из Москвы не звонил, не искал? Если позвонят, помнишь наш уговор? Ну все, целую!
Светлана быстро положила мобильник на стол, вскочила возбужденно с кресла, обежала вокруг стола и упала на колени, на мягкий ковер перед Анохиным, уткнулась головой в его живот, обхватила руками, зашептала с дрожью в голосе:
- Ты слышал? Я влюбилась в тебя безумно, голову совсем потеряла… Боюсь, сердце не выдержит, разорвется от счастья…
Дима тихонько гладил ее по голове, перебирал пальцами мягкие волосы. Потом наклонился, поцеловал в макушку, вдохнул нежный запах и шепнул:
- Ты просто перегрелась на солнце… Волосы у тебя солнышком пахнут. И ты сама, как солнце. Мое солнце!
- У меня голова кружится.
- Это от вина. Мы пили много… Будем спать или напоследок прогуляемся по ночному Лос-Анджелесу?
- Пошли! - выскользнула из-под его руки, вскочила Светлана.
Снова, как в день приезда, неспешно гуляли по ночному бульвару. Все здесь было знакомо, ничего не было в новинку, в диковинку. Звезды на тротуаре не удивляли, не вызывали особого любопытства. Несмотря на глубокую ночь, по бульвару еще прогуливались люди. Светлана привычно, по-хозяйски обнимала Диму за талию.
- Грустно смотреть на все, грустно уезжать, правда? - спросила девушка.
- Нет, мне не грустно, у меня сердце поет. Надеюсь, ты не каждому встречному так чудесно признаешься в любви? - подтрунил он.
- Между прочим, ты в ответ на мое признание промолчал. - Некоторая обида послышалась в ее голосе.
- Ты не расслышала.
- Ты сказал, что я на солнце перегрелась.
- Ну вот, а говоришь, что промолчал.
- Любишь ты иронизировать.
Анохин вдруг подхватил ее на руки, закружил на красной при свете фонаря звезде на асфальте, закричал громко:
- Я люблю тебя, Светлячок мой!