Странная это была работа, особенно для крепкого сорокапятилетнего мужика, привыкшего вкалывать до седьмого пота, но все-таки это было лучше, чем ничего. Конечно, сторож – не профессия, а занятие для пенсионера или инвалида, но многие знакомые Митяя не имели даже такой, с позволения сказать, работы. И потом, сторож сторожу рознь. Он, Митяй, не сторож, а боец ведомственной охраны, и охраняет он не склад с подштанниками и хозяйственным мылом, а важный энергетический объект.
Э-нер-ге-тический, ясно? А без энергии, ребята, не то что ракету в американцев запузырить – чайник вскипятить невозможно. Без энергии каюк, всему поселку каюк, да и всей стране, коли на то пошло. Это все Митяю очень доходчиво растолковал усатый москвич, который нанимал его на работу. Только у москвича, ясное дело, все выглядело как-то красивее и глаже, словно назначал он Митяя не сторожем на подстанцию, а, самое малое, заместителем министра энергетики и топливной промышленности. Митяй тогда, помнится, даже загордился маленько и гордился ровно две с половиной минуты по часам – до тех самых пор, пока не узнал, какая будет зарплата. Когда москвич назвал цифру, Митяй приуныл, но пришлось согласиться: с работой в поселке стало совсем туго, а ему с его хромотой и вовсе ничего не светило.
…К двенадцати часам дня в полном соответствии с расписанием солнце добралось наконец до зенита и мертво зависло прямо над головой, сияя яростным блеском раскаленного добела металла и отвесно обрушивая вниз волны удушающей жары, такой плотной, что ее, казалось, можно было разгребать руками. Из расположенного в полукилометре от подстанции болота, которое местное население именовало Федоскиной топью, поднимались липкие испарения и тучи прожорливого гнуса. Из-за безобразно высокой влажности все тело было покрыто скользкой пленкой пота, который обильно проступал сквозь одежду даже тогда, когда человек неподвижно сидел в тени. Впрочем, сидеть неподвижно было сложновато: гнус только и ждал, чтобы потенциальная жертва перестала размахивать руками и награждать себя увесистыми оплеухами, предоставив ему возможность наброситься и приступить к трапезе.
Воздух был густой, горячий и влажный, как суп с клецками, и сильно пах разогретой хвоей и теплой сосновой смолой. Это был, в общем-то, довольно приятный запах, но из-за духоты и влажности казалось, что это именно он вытеснил из атмосферы весь кислород, превратив воздух в сваренный на канифоли крутой бульон.
Это было тем более невыносимо, что по кронам мачтовых сосен и старых кедров гулял верховой ветер, заставляя лес негромко шуметь. Этот шум немного напоминал отдаленное ворчание прибоя. Редкие порывы ветра достигали дна распадка, принося секундное облегчение, но, когда сквознячок исчезал, становилось еще тяжелее.
Митяй вышел из приземистого, сложенного из силикатного кирпича здания подстанции и остановился на цементном крылечке, привычно отгоняя мошкару. Он вынул из нагрудного кармана куртки мятую пачку “Памира”, покопался в ней заскорузлым указательным пальцем и с некоторым трудом извлек оттуда кривую сплющенную сигарету. Он покатал ее между большим и указательным пальцами, разминая до приемлемого состояния, неторопливо обшарил все карманы в поисках спичек, нашел, несколько раз чиркнул по разлохмаченному, затертому коробку и прикурил, ловко сложив трубочкой большие мосластые ладони.
Сделав затяжку, он едва заметно поморщился. Сигарета отсырела от пота, да и курить ему, честно говоря, вовсе не хотелось. Но просто сидеть внутри здания, в трехтысячный раз перечитывая прибитый к стене выцветший плакат с правилами техники безопасности и изучая узор обоев, было совершенно невыносимо. Можно было, конечно, пройтись по территории, посмотреть, все ли в порядке, но кой черт разберется во всех этих проводах и изоляторах? Если половину всего этого добра в одночасье растащат, он, Митяй, пожалуй, этого даже не заметит. Да и кто здесь станет воровать? Тайга ведь кругом, а в поселке все друг друга знают. И потом, кому могут понадобиться все эти силовые шкафы, растяжки и прочая дрянь? В домашнем хозяйстве все это абсолютно бесполезно, а ежели, к примеру, говорить о медном проводе, так его в здешних краях было бы очень затруднительно продать. До железной дороги двести верст, а до ближайшего города, который будет чуток покрупнее прыща на комариной заднице, и того больше. Глухие места, дикие, зато вот ЛЭП покрасили – приобщились, значит, к цивилизации…