Я развил в себе самый страшный порок – страх за себя, страх перед болью, я развил в себе душевную лень, что обернулось душевной анемией, равнодушием к человеческим страданиям, безразличием и сердечной узостью. Прежде я делал все, чтобы эти страхи преодолеть, и вот я оказался под их гнетом. И почти сломался. Если не сломался, то сильно поколебался.
Затянувшееся глупое уныние и глубокое сомнение в собственных возможностях, на которые наложились корежащие тело болезни.
Кажется, это еще и кризис мужского среднего возраста. Кризис, сопровождаемый полным спокойствием. Спокойствие полного ничтожества. Отсутствие всякой полноты знаний о своем будущем и о своем настоящем. Психология щепки, настроение щепки. Нет никаких надежд. Ничто мне не помогает. Ноль. Не далось, не открылось, не потянул. За душой ничего ни в духовном, ни в материальном смысле. Пропал интерес к жизни. Пропал не то чтобы вкус к жизни, пропал кураж к жизни.
Причина тому, возможно проста, хотя и трагична. Все долгие годы, считаясь перед собой и людьми христианином, я жил по правилам и принципам, которые я вынес из дохристианской жизни, и которые, как я понимаю теперь, я не сумел, или не захотел преодолеть, стало быть не сумел или не захотел преодолеть зависимости от целей и задач, обусловленных дохристианским миром, который предлагал и предлагает, точнее, содержал и содержит в себе все необходимые значения и достижения, ориентируясь на которые я прежде строил свою жизнь.
Но я хочу продвинуться к Богу. Не знаю как. Я не слышу Бога, не вкушаю Св. Духа, не умею молиться, не умею сосредотачиваться на молитве. Порой единственное, что меня привязывало и удерживало в поле православной Церкви, – потребность ощущения и благодати Св. Духа. Эта потребность снисходила обычно в момент глубокого раскаяния и в момент исповеди и причастия.
Разумеется, никуда потребность в Святой благодати не исчезала, и со временем, и когда я только начинал учиться христианским технологиям устройства внутренней и внешней жизни, и когда христианские технологии вошли в мою жизнь и мысли, или когда уныние обуревало душу.
То есть это даже хорошо, что я переживаю глубочайшее уныние, усугубляемое сомнением в собственных силах и возможностях. Может быть только теперь я окончательно оставлю глупые притязания на самодостаточность и великие человеческие возможности. Ведь нет и не будет у человека ни того и ни другого.
Это при том, что свой долг перед людьми я выполняю по мере сил.
Если мне будут даны еще дети, я лишь низко поклонюсь и возьму, и возблагодарю, но уже сейчас я состоялся как человек, я продолжил род – у меня четверо детей; к сорока годам я сделал впечатляющую профессиональную карьеру – пройдя все ступени журналистской работы, карьерной – от репортера, до начальника одного из четырех основных информационных агентств страны, и публицистической – мои расследованиями и репортажами засматривались, зачитывались и заслушивались тысячи и миллионы, меня узнавали на улице, я был типизирован; я даже ухитрился некоторый промежуток жизни зарабатывать значительные деньги, сумев приобрести квартиру; да, лишь к сорока пяти годам я выпустил первую свою книжку, но это была поэтическая книжка, как известно, именно поэзия должна быть в основании любого большого литературного явления/труда, – а иначе я свои занятия литературой не оцениваю и не оценивал, – и уже к сорока шести издана книга с моими поэтическими переводами классика мировой литературы, к сорока семи издается мой первый роман, а планов еще больше.
Я послужил и служу людям. Но мне не достает именно ощущения постоянного духовного развития, нет достаточной внутренней динамики духовного развития.
Возможно, сие и означает, что моя эгоцентрическая конструкция мира исчерпана, приказала долго жить. Как я понимаю, эгоцентрическая конструкция мира – это, собственно, конструкция мира, данная мне от рождения, данная атеистической, – читай: языческой, системой жизни, – и привнесенная мною в христианскую жизнь. Возможно, до сих пор, по настоящее время, все свои жизненные ожидания, устремления и достижения, может быть даже веру, я основывал на приемах, принципах, основаниях, заимствованных из арсенала именно языческого мира, языческого сердца и языческого рассудка.
Языческий человек отличается от христианского человека тем, что языческий человек приобретает все более и более, лишь углубляясь в себя. Человек – в центре языческой конструкции.
Но оказалось, что недостаточно преодолеть в себе языческого человека. Поскольку человеческая история Святого обожения знает уже три этапа – языческий, ветхозаветный, христианский. Выйдя из язычества, поневоле облачаешься в мундир ветхозаветного человека, и вновь христианский человек маячит впереди недостижимой и независимой целью. Вновь жжение душевное и тоска по духовному развитию.
Значит удовлетворить сие можно на следующем изломе, на изломе двух конструкций мира – ветхозаветной и христианской. Отличие христианской конструкции мира от ветхозаветной конструкции мира, на первый, неискушенный взгляд, неочевидное, ибо кто бы из христиан спорил, что в центре всего – Бог.
Но в центре ветхозаветной конструкции мира – един Бог. Ветхозаветный человек приобретает все более, углубляясь в Бога.
Тогда как христианский человек приобретает все более и более, углубляясь во Христа. В центре христианской конструкции мира единый Бог, представляемый Св. Троицей, которая осознаваема лишь с того близкого расстояния, на которое человека подвел за руку Иисус Христос, и на котором не могут находиться иудеи, оставшись в ветхозаветном измерении мира, на расстоянии, определенным Моисеем, Иаковым, Исааком, Авраамом.
Впрочем, это очень близкое расстояние. Ветхозаветные евреи подошли на очень близкое расстояние к Богу, Иаков даже соприкасался с Богом (примерно в 1700 г. до Р. Х.), ночью, на берегу реки, в результате чего народ израильский получил право на физическое спасение на Земле, на выживание в борьбе с другими народами. Вот как это случилось: "И остался Иаков один. И боролся Некто с ним, до появления зари; и увидев, что не одолевает его, коснулся состава бедра его, и повредил состав бедра у Иакова, когда он боролся с Ним. И сказал: отпусти Меня; ибо взошла заря. Иаков сказал: не отпущу Тебя, пока не благословишь меня. И сказал: как имя твое? Он сказал: Иаков. И сказал: отныне имя тебе будет не Иаков, а Израиль, ибо ты боролся с Богом, и человеков одолевать будешь. Спросил и Иаков, говоря: скажи имя Твое. И Он сказал: на что ты спрашиваешь о имени Моем? И благословил его там. И нарек Иаков имя месту тому: Пенуэл; ибо, говорил он, я видел Бога лицем к лицу, и сохранилась душа моя". – Бытие, 32. 24–30.
Но ветхозаветный человек не способен пребывать на расстоянии, на котором по определению находится христианин! Народ христианский, всякий христианин, встретившись со Христом, уверовавши во Христа, пострадавши за Христа, подойдя к Богу на новозаветное расстояние, – в лице апостолов, плоть от плоти израильского народа, и многочисленных мучеников первохристиан, – получил право на вечное спасение, на выживание в сражении с легионом темных сил.
Вот где открывается новое развитие, продолжающий мою жизнь путь. Вот теперь я знаю в себе устойчивое стремление стать христианином, а не токмо верующим в Бога.
Я внял, что не акцентируясь на Христе, а просто на вере в Бога, я остановился в вере на полпути от язычества, а на полпути от язычества к христианству – ветхозаветная эпоха, то есть перешагнув в единобожие из язычества, я остался в ветхозаветном измерении.
Голова моя застряла в ветхозаветной эпохе, а тело, обрамленное сердцем, в язычестве; мысли сделались ветхозаветными, а действия остались языческими; лишь намерения души моей удержали меня в поле христианских устремлений.
Что немудрено. Как устоять перед необоримым обоянием неотразимых праотцев, праведных судей, магических пророков и величественных царей?! Это почти невозможно человеку. Только христианину. И апостолам это трудно было, и первохристианам, я полагаю, и всем святым. Лишь благодатью Иисуса Христа возможно преодоление ветхозаветного человека. Благодатью, открывающей новую истину на пути к Богу. На тот момент, в мире человеческом, не было ничего более прекрасного и совершенного, что могло бы сравниться с иудейством, с ветхозаветным устройством и укладом жизни. Чтобы отказаться от ветхозаветного уклада жизни надо было иметь перед собой нечто более значительное и убедительное, и совершенное. При том, что иудаизм, ветхозаветное устройство жизни – это было любимое детище Господа на земле. От созданного Богом отказаться можно только в пользу Бога. Так и произошло. Апостолы пошли за своим Христом, за Сыном Божиим, за Господом. Это логично. Обояние ветхозаветного человека было перебито обоянием Божественным.
И это соображение – есть самое сильное свидетельство в истине и правомочности христианства.
И вот теперь, чтобы воспользоваться новыми возможностями, чтобы восприять благодать и обрести новую истину, то есть, чтобы продвинуться к Богу, чтобы подойти к Богу на христианскую дистанцию, чтобы находиться на такой близкой от Бога дистанции, надо отдать долг, надо послужить Господу нашему Иисусу Христу. Что вовсе нелегко, как выясняется со временем. Все верующие верят в Бога. Но этого недостаточно для новозаветного человека, для христианина. Верить просто в Бога, значит, оставаться ветхозаветным человеком. Оставаться ветхозаветным человеком, значит, отказываться от Христа, а, отказываясь от Христа, люди становятся убийцами, люди убивают Христа, Христос оказывается распятым всякий раз, когда очередной человек отказывается от Христа и отрицает Христа, и тогда вновь Христос оказывается распятым на кресте, в который превращается сердце человека.