В тот момент они и решили, что называется, "начать чинить хлев, когда овцы уже пропали" – исправить все, пока еще не поздно.
Однако, говоря по правде, я не услышал в их речи ничего необычного. Они не сразу начали говорить на нашем местном наречии, да и я не сразу распознал в них земляков. К тому же это был мой первый полет на самолете. Но, после того как прошло первое любопытство, я понял, что вокруг нет ничего интересного. Поэтому, когда самолет взлетел, я почувствовал, что делать нечего, посидел как дурак и, естественно, надел наушники и начал смотреть кино. Только сняв наушники, я услышал их разговор – и словно родителей встретил, сразу же придвинулся к ним. Откуда же я мог знать, что они обсуждают? Такие мои слова походили на увертки, но говорю как есть: в моих словах не было лжи.
На самом деле, подумайте, если бы у меня были недобрые намерения, разве полез бы я к ним с дружескими чувствами? И к тому же, раз уж я к ним обратился, стал бы я это делать после того, как они разговаривали уже длительное время? И еще – поскольку я к ним обратился сразу, как услышал их говор, то мог ли услышать начало и конец их разговора? Хотя и говорят, что устные показания не принимаются в качестве доказательства, но, если рассуждать спокойно, нельзя сказать, что мое утверждение – "не слышал, о чем они говорят" – не заслуживает всестороннего рассмотрения. Моя преданная заинтересованность не пропала зря, я удостоился славословий со стороны своего начальника. Полицейские уже собирались заканчивать, они склонились друг к другу головами и пошептались. Один из них сходил во внутреннюю комнату, а когда вышел, был готов отпустить меня. Однако я должен был гарантировать следующее: так как дело касалось государственной тайны, я не должен распространяться ни о чем, что слышал, иначе за последствия отвечаю сам. Я, естественно, на все согласился и наконец "покончил с этим".
03
На самом деле, как можно "покончить с этим"?
В последующие дни это событие постоянно маячило в воспоминаниях, словно призрак, рождая ощущение таинственности и страха, от которого волосы вставали дыбом. Я не представлял, что за люди эти земляки, обладавшие таким загадочным авторитетом и тайнами, что ни одной фразы не стоило слушать? Я, можно сказать, повидал на своем веку, но с таким не то что не сталкивался, а, честно говоря, боялся увидеть. Выйдя из полиции, я первым делом достал из кармана визитки, оставленные мне двумя земляками, разорвал их и выкинул в урну. В урну аэропорта. Не стоит и говорить, что визитки наверняка были фальшивые, поэтому можно сказать, что они и так были мусором. Я так хотел их выкинуть потому, что это был не просто акт выкидывания мусора. Я надеялся таким образом превратить в мусор все неприятности, доставленные мне земляками, чтобы они катились ко всем чертям! Для меня это было важно, потому что я был обычным человеком, больше всего боявшимся пересудов и скандалов.
Но у меня было предчувствие, что они еще будут искать меня.
Как и следовало ожидать, вскоре после того, как я вернулся из Пекина, раздался звонок от этих двух земляков (я-то им оставил настоящий адрес и телефон). Они по очереди приветствовали меня, давали мне объяснения, приносили свои извинения, утешали и вежливо пригласили меня к себе. Надо сказать, что их учреждение находилось рядом с уездным городом нашего района, вероятно в горах. Я еще до этого слышал, что в том уезде есть крупная, очень загадочная организация, находившаяся в ущелье. После того как они там обосновались, больше никто в то место не ходил и даже жившие в горах крестьяне целыми семьями переехали. Именно поэтому никто не мог сказать, что же это за организация. Мнений было много: кто-то говорил, что они разрабатывают ядерное оружие, другие – что это походный дворец главы центрального правительства, еще судачили, что там располагаются органы государственной безопасности, – не было единого мнения. Когда тебя приглашают в такое таинственное место, есть от чего прийти в волнение. И хотя я еще не совсем оправился от пережитого страха, но все еще был взбудоражен. Однако время шло, а я все медлил, видимо, по-прежнему еще боялся.
Позже, во время празднования Дня образования КНР, за мной приехали на машине со словами, что меня пригласили на обед. Я спросил:
– Кто пригласил?
Приехавший человек ответил:
– Наш директор.
– А кто ваш директор?
– Съездите и узнаете.
Точно так же говорили и полицейские из аэропорта. Я сразу же почувствовал, что это, вероятнее всего, те два земляка. Я поехал, и оказалось, что это действительно так. Кроме того, там были еще люди, говорившие на нашем наречии, – мужчины и женщины, молодые и старые, человек семь-восемь. Это была встреча земляков, которая проводилась каждый год вот уже лет пять или шесть. Отличие было в том, что в этом году к собранию присоединился я.
К этому моменту, можно сказать, сформировалась первопричина этой книги, дальнейшие события произошли со временем.
04
В данной истории рассказывается история особого подразделения 701.
Число "семь" удивительное, по своему характеру оно, скорее всего, черное. Черный – совершенно точно некрасивый цвет, но и не вульгарный. Он тяжелый, таинственный, цвет нападения, гнева, независимости, тайн и фантазий. Насколько мне известно, во многих странах в названиях организаций, выполняющих особые миссии, есть цифра "семь", например: Седьмое подразделение Директората военной разведки Великобритании MI-7, седьмой отдел Министерства госбезопасности бывшей ГДР, седьмой советник президента Франции, Седьмое управление КГБ СССР, японский Отряд 731, Седьмой флот США и т. д. Что касается Китая, то в нем есть особое подразделение 701. Это была разведывательная служба, созданная по образцу советского седьмого управления КГБ. Его характер и задачи были "особыми". При нем было три "особых" отдела – отдел радиоперехвата, отдел дешифровки, оперативный отдел.
Отдел радиоперехвата занимался техническим обеспечением, отдел дешифровки – расшифровыванием тайных кодов, а оперативный отдел, естественно, отвечал за оперативные действия, осуществление разведывательной деятельности. Радиоперехват означает слушать "звуки за горизонтом" – бесшумные звуки, голоса тайн; дешифровка – это расшифровывание кодов и книг без иероглифов, толкование непонятных записей; оперативная работа – это маскировка, проникновение в "логово тигров", открытые столкновения. Внутри этой системы людей, занимающихся радиоперехватом, обычно называют "слушающие ветер", тех, кто работает над дешифровкой, – "смотрящие на ветер", а оперативных работников – "ловцы ветра". Говоря по существу, люди, занятые в разведке, все контактируют с "ветром", разве что методы отличаются у разных отделов.
Один из тех двух моих земляков был первым начальником тогдашнего особого подразделения 701 по фамилии Цянь. Все сослуживцы в лицо звали его "директор Цянь", а за спиной – "босс Цянь". Другой земляк – опытный сотрудник оперативного отдела по фамилии Люй, в молодости он занимался в Нанкине подпольной работой для партии, его кличка была Старый Батат, намекавшая на его подпольную деятельность. Они оба были революционерами, участвовавшими в Освобождении. Возраст обоих приближался к шестидесяти. Можно считать, что в подразделении 701 они были самыми ценными сотрудниками, словно "единственный оставшийся на дереве плод". Позже мои отношения с двумя земляками постепенно углублялись, так что я потихоньку превратился в особого гостя отдела 701 и мог ездить в горы "прогуляться".
Гора называлась Учжишань – "Гора пяти пальцев". Название говорило само за себя: она выглядела словно пять пальцев, вытянувшихся на земле, и, естественно, между ними пролегали ущелья. Первое ущелье было ближе всего к уездному городу – в двух-трех километрах; вышел из-за горы, и сразу город, это был маленький горный городок рядом с речкой. Это ущелье было и самым широким. Подразделение 701 изначально построили именно здесь, на его территории была больница, школа, магазины, рестораны, гостиница, стадион и т. п. Это было как бы общество в миниатюре, много сотрудников, приезжать туда было удобно. Так как я писал эту книгу, то часто приезжал сюда брать интервью и в каждый приезд останавливался в ведомственной гостинице на несколько дней. Через какое-то время многие уже стали узнавать меня, а так как я все время носил солнечные очки (с двадцати трех лет меня преследовала светочувствительность правого глаза, и даже при свете обычных ламп накаливания следовало носить солнечные очки), люди называли меня "репортер в черных очках".