За несколько месяцев до своей кончины Сергей Максимов видится с братом Николаем, приехав к нему в конце декабря 1966 г. После отъезда Сергей в одном из последних писем брату высказывает пожелание еще раз увидеться с ним, но, чувствуя, что этого может не произойти, заканчивает письмо прощанием со всем, что ему было дорого всю его нелегкую жизнь: "Не забывай меня, милый брат! Молю Бога часто хранить Чернопенье и всех наших…".
12 марта 1967 г. Сергей Максимов скончался в своей квартире в Лос-Анжелесе. На его смерть откликнулись многие близкие ему люди своими воспоминаниями, напечатанными в русских эмигрантских изданиях.
Очень тяжело перенес смерть брата Николай Сергеевич. В письме писателю и другу Владимиру Самарину (1913–1995) он писал: "Горе мое – невыразимо, и я – духовно и физически – едва-едва держусь. Не знаю, как выстою этот новый, страшный удар. В жизни образовалась какая-то странная пустота, и никакими словами нельзя выразить чувств, терзающих сейчас меня…". Похоронен С. С. Максимов на Сербском кладбище в пригороде Сан-Франциско.
Спустя год после смерти писателя в "Новом русском слове" были напечатаны воспоминания давнего друга Сергея Сергеевича журналиста Н. Мишаткина, в которых он отмечает писательский талант С. Максимова: "Удивительно то, что все то, что он писал, было быстро и легко написано, как говорят, без запинки. Откуда у него это бралось? Сядет за стол, немного подумает и экспромтом, почти без поправок, напишет остроумное и веселое стихотворение".
С. Максимов через все годы жизни в эмиграции сохранил любовь к России, к своему родному селу Чернопенье, родным волжским берегам. Он отразил эту любовь в своих произведениях. Жители Чернопенья уже читают "Дениса Бушуева", "Тайгу", "Голубое молчание". Их талантливый писатель-земляк вернулся в родное село своими книгами.
Предисловие
Сергей Сергеевич Максимов родился на Волге в 1917 году в семье сельского учителя. В 1920 году вся семья переехала в Москву. По окончании средней школы, Сергей Максимов поступил в Литературный институт, но два года спустя был арестован НКВД и приговорен к 5 годам заключения в концентрационном лагере на Печоре. После окончания пятилетнего заключения он вернулся в центральную часть Советского Союза и поселился в маленьком городке, который во время войны был занят немцами в 1941 году. В следующем году Максимов был арестован немцами и после шести месяцев тюрьмы отправлен гестапо на работы в Германию.
Максимов рано начал писать, сотрудничал в детских и юношеских журналах – в "Мурзилке" и в "Смене". После войны, находясь в лагере Ди-Пи в Германии, он написал свой первый роман "Денис Бушуев". Роман этот вышел на немецком, на русском и на английском и встретил единодушный благоприятный отзыв критики.
"Тайга" – собрание рассказов о жизни в советских концентрационных лагерях. На фоне девственной тайги Максимов мастерски зарисовал серию портретов жертв НКВД и самих мучителей. Жестокость и произвол – вот подлинные владыки необозримых просторов севера, в которых расположено так много концлагерей. Редки здесь улыбка и человеческое участие, но, когда на мгновение вспыхивает улыбка или протягивается рука помощи, – это прорывается с такой непосредственностью, что вселяет и в читателя веру в то, что только доброму началу в человеке обеспечена конечная победа над злом.
Издательство имени Чехова
Жене Софье Максимовой
посвящаю
Прохожая
Пусть жизнь оборвется на живом звуке, сразу, без стонов, без жалоб нищенских.
Лесков
Ранней весной меня отправили по этапу с лагпункта Ропча на север, на реку Печору. В Усть-Кожве местное начальство определило меня в геологическую изыскательную партию в качестве лаборанта полевой лаборатории.
Принимая лабораторию и роясь в "журналах анализов", я нашел несколько листков из дневника вольнонаемного лаборанта Михайлова, моего предшественника, утонувшего в реке при спасении одного из рабочих – бурильщиков. Листки были датированы 2-м и 3-м февраля 1940 года. Начальник экспедиции мне рассказал, что незадолго до смерти Михайлов сжег какие-то бумаги, очевидно дневник. Я сначала подумал, что листки за 2-е и 3-е февраля остались случайно, но потом решил, что Михайлов сохранил их намеренно: на уголке первого листка, карандашом, рукой покойного лаборанта было написано: "Сохранить обязательно"… Привожу эти два дня из дневника.
"2 февраля.
…Третий день метет пурга. Наши крошечные брезентовые палатки утонули в сугробах пышного снега. В одной палатке живет начальник геологической изыскательной партии инженер Петров, во второй устроена маленькая полевая лаборатория, в этой, второй, живут два коллектора и – я. В третьей – рабочие.
Вечер. Железная печка раскалена докрасна. Сосновые дрова звонко потрескивают, тускло блестят колбы и стеклянные цилиндры на моем столе. Слышно, как шуршит по брезенту сухой снег. Слабо горит семилинейная керосиновая лампа с разбитым стеклом. Это стекло разбил коллектор Головин в белой горячке.
Я один. Начальник партии, коллекторы и рабочие уехали третьего дня на гору Убысь бурить гравийные карьеры. Они должны были вернуться еще вчера, но, очевидно, помешала пурга.
Возле палатки рабочих повар Иван, мордвин с Волги, колол дрова. При каждом ударе топора он кряхтел и смачно ругался.
Я вывернул побольше фитиль лампы, присел к раскаленной печке, скрестил на коленях руки и задумался. Тонко свистел ветер в сучьях деревьев над палатками. Забравшись в жестяную трубу, он пахнул из печки черным, смолистым дымом. Горсть снежинок, прорвавшись в отверстие между трубой и брезентом, серебристой пылью осыпала меня, зашипела на раскаленном железе трубы.
Откинув полог палатки, запушенный снегом, вошел с охапкой дров Иван, бросил их наземь, отряхнулся.
– Ну и погодушка, мать ее…
– Чай поставил? – осведомился я.
– Поставил. Скоро закипит, – лениво ответил он и вышел, но через секунду просунул голову и, испуганно посмотрев на меня, сообщил:
– Кричит кто-то в тайге…
Я поспешно вышел вслед за ним. Черной стеной стоял лес в белом кружеве снега. Меж быстро бегущих туч мелькал зеленый диск луны, безразлично и плавно ныряя в лохматых облаках. Крутила метель. Мы прислушались.
– И-и-и… а-а-а… – донесся откуда-то из тайги неразборчивый крик. Кричала женщина, и, по-видимому, недалеко.
– А-а-а…
Я забежал в палатку, надел шапку и телогрейку, сунул за пояс маленький топорик. Иван выдернул из сугроба две пары лыж, бросил одну пару мне и, натягивая ремни лыж на валенки, прерывисто проговорил:
– Недалеко кричит… на реке.
Ее мы нашли в трехстах метрах от нашего бивака, на берегу Кожвы – маленького притока холодной Печоры. Она сидела на снегу, прислонясь спиной к стволу дерева. Голова закутана теплым платком. Из-под него странно блестели большие глаза с инеем на ресницах. Рядом валялся туго набитый дорожный мешок.
– Сбилась с пути… – проговорила она низким, чуть охрипшим голосом. – Вы кто?
– Геологи, изыскатели, – ответил я… – Вставайте, а то замерзнете.
Женщина поднялась.
– Лыжи я бросила… Такая метель. Далеко до вас?
– Нет, рядом. Пойдемте, обогреетесь. Вы откуда?
Она замялась, помолчала, потом тихо ответила:
– Из Усть-Ухты. Несу почту, да вот сбилась с дороги, чуть не замерзла… Без лыж трудно будет.
– Я вам свои дам, – предложил я. – Только сначала вам надо высушиться и переждать пургу.
Войдя в мою палатку, она бессильно опустилась на койку и протянула озябшие руки к печке.
– Помогите, пожалуйста, раздеться… у меня руки совсем окоченели.
Я развязал платок, снял с нее бушлат и стянул с маленьких босых ног промерзшие заскорузлые валенки. Она влезла с ногами на койку, обхватила колени руками и, положив на них подбородок, пристально посмотрела на огонь. Черные курчавые волосы беспорядочно рассыпались по плечам, оттеняя белый гладкий лоб. Яркие, чуть отвернутые губы чему-то улыбались, а над темными большими глазами, на густых ресницах блестели не то капли растаявших снежинок, не то слезы. Короткие рукава шерстяной блузки обнажали красивые полные руки.
– Как ваше имя?
– Ирина. А ваше?
Я назвал себя и предложил ей выпить немного спирта.
– С удовольствием. Я так озябла.
Я налил в маленькую мензурку слаборазведенного спирта. Она выпила, закашлялась и замотала головой. Мы рассмеялись.
– Крепко?
– Очень, – ответила она, показывая в улыбке полоски белых, чистых зубов.
Недалеко от палатки, оглушительно захлопав крыльями, взлетела птица. Ирина испуганно вздрогнула и взглянула на меня.
– Что это?
– Глухарь взлетел.
– А страшно ночью в тайге. Если бы не вы, я бы замерзла…