- Вот смотри. В "Офисе" гендиректора почему сменили? Потому что этот еще хоть какое-то представление имел, как журнал делать. Новый пришел, и первым делом что? Первым делом чтобы все ходить на работу к десяти, на перекур отпрашиваться, в сеть лазить только по делу. То есть уконтрапупить максимально все, чтобы никто не хотеть работать, думать работа с отвращение, с тоска. Ну и во всем так. Хочешь размножиться - крадешься в ночи на конспиративное место, ищешь эппл-дилера, обманываешь слежку… И яблоко это жутко невкусное, жесткое, с мыльным запахом. Горечь такая, что скулы сводит. А не фиг размножаться потому что.
- Оно как выглядит-то?
- Ну что ты за наблюдатель, ничего не знаешь! Сорт такой, кандилька.
- Оно же, наверное, растет где-то в природе? Можно же без дилера, просто к дереву сходить?
- Ну можно, да… Только это еще опаснее. Они растут только на очень сухой почве и в небольшом количестве. Милиция где увидит - сразу рубит. И яблоню, и владельца. Их в строгой тайне выращивают, на плантациях в лесу. В Средней Азии они еще хорошо растут. Ну так там и размножаются по-страшному…
- Слушай! - Игорь воодушевился, игра ему нравилась. - А если мужчина съест такое яблоко?
- Это тайна, - сказала Катька. - Дай ухо.
- На.
- Он познает суть добра и зла, - прошептала она, встав на цыпочки.
- Господи, какой ужас, - благоговейно сказал Игорь. - Поехали купим, а?
- Нет, - решительно сказала Катька. - Я не знаю, как это подействует на инопланетянина. Вдруг ты размножишься. А я с тобой и одним не знаю, что делать. Мы лучше поедем к тебе, и я тебе покажу, как у нас занимаются сексом.
Он несколько опешил. Шла четвертая неделя бурного романа, но до сих пор она отвергала все его осторожные предложения. Катька и сама не знала, почему вдруг сделала ему непристойное предложение. Минуту назад она не предполагала ничего подобного. Может, на нее так подействовал разговор о размножении, а может, просто она ужасно любила Игоря в эту минуту, и ей нравилась погода, и она была ему страшно благодарна за последний месяц, когда вспомнила наконец, какая бывает жизнь.
Он схватил ее за руку и потащил к стоянке такси.
- Ну ладно, ладно! Куда ты! Стой, мы пешком пойдем до Киевского.
- Катька, это садизм.
- Почему садизм?! Наоборот, это счастье. Я хочу гулять. Я хочу, чтобы все было медленно-медленно, долго-долго, в счастливом предвкушении. Ты же точно знаешь, что я еду к тебе. Зуб даю, что не передумаю. И вот мы идем, идем, а впереди кайф. Человек всегда на него кидается, а самое-то лучшее - именно растягивать ожидание. И вот мы идем, идем… и только потом выясняется, что ты забыл ключи…
- Начитанная, - сказал он, глядя на нее с восхищением. - Прямо, ты знаешь, у меня такое чувство, что тебя делали на заказ. По моей выкройке.
Они много раз потом вспоминали малейшие детали этой прогулки - из всего, что Катька придумала в жизни, это затянувшееся ожидание счастья было самым удачным замыслом. Она отлично знала, что все будет так, как надо, и лучше; что не будет ни малейшей неловкости, никакого непонимания - полная гармония, веселое бесстыдство и та особенная ясность ума, которая всегда наступает в постели, если оказываешься там по любви. "Как в страсти прояснялась мысль!" - именно про это, такого не выдумаешь. Мысль прояснялась уже сейчас, они оба запоминали все с небывалой четкостью - полуголого старика на роликах, который промчался мимо, сосредоточенно глядя перед собой, словно видя впереди здоровье и долголетие, к которым устремлялся; мальчика, настойчиво требовавшего купить ему стеклянное яйцо с объемным лазерным изображением Кремля внутри, - и разразившегося внезапным, диким басовитым воем, когда стало ясно, что никто ему ничего не купит, еще бы, полторы тысячи за такую ерунду! - и странную толпу ментов из "Антитеррора" в красных бронежилетах, человек пятьдесят, вдруг высыпавших из экскурсионного автобуса, и двух девочек на лошадях, предложивших прокатиться; девочек этой породы а ля Оксана Окиньшина Катька отлично знала - они с раннего отрочества пропадают на ипподромах, ненавидят людей и любят только лошадей, кормят их, разговаривают с ними, но любовь к животным тут ни при чем - скорей эротический подростковый подтекст, тоска по кентавру. С людьми эти девочки всегда высокомерны - запрезираешь человечество, ежедневно видя толстых дядек и визгливых теток, неуклюже влезающих на благородное, грациозное, жестоко эксплуатируемое животное… А поскольку Катька больше всего на свете ненавидела именно высокомерие, из которого и произошли все другие пороки, - она никогда не давала этим девочкам денег на прокорм лошадей и не каталась по Воробьевке на грациозных животных.
- А это у нас знаешь что? - указала она ему на невысокий, примерно в полтора человеческих роста, желтый забор напротив. Вдоль забора росли кусты с красными ветками - Катька не знала, как они называются, но почему-то считала, что это бузина.
- Не знаю. Сколько тут хожу, всегда хотел перелезть и поглядеть.
- Тут была одна дача товарища Сталина. У него их было много вообще, никто не знал, на какой он находится. Он любил так развлекаться - говорит кому-нибудь: приглашаю вас, значит, к себе на дачу. Посмотрим там кино, Хрущев споет, сыграем в бутылочку… Человек едет - и никогда не знает, на какую дачу. Такая рулетка. А опозданий товарищ Сталин не прощал. Говорит: "А, ви, значит, опаздываете. Ви нас нэ уважаете. Ну канэшно, канэшно - у вас есть развлечения получше… Ви, наверное, к троцкистско-бухаринской оппозиции в гости ездите и там играете в бутылочку… Где уж вам заезжать к бэдному товарищу Сталину…" - и все, и нет человека. Некоторые прямо тут же и умирали, описавшись. Так что или надо было угадывать, или очень уж заранее начинать объезжать все дачи, спрашивать у охраны: простите, не здесь ли товарищ Сталин? А у охраны строгое приказание на вопросы не отвечать. Чтобы враги не дознались.
- Ужас. Зачем же они к нему вообще ездили? Хрущев так хорошо пел?
- Ты не понимаешь. Сам товарищ Сталин не представлял из себя ничего особенного, но у него был садик. На одной из дач. Между прочим, как раз на этой. Особо полюбившихся ему людей товарищ Сталин выводил в этот садик и предлагал его осмотреть. И не было во всей стране более высокой награды. Чего только не было в садике товарища Сталина! Он сам заботливо ухаживал за розами, и розы были голубые, зеленые, радужные. Удивительные сливы, величиной с детскую голову и такого же цвета…
- Детородные яблоки…
- Конечно, ведь товарищ Сталин должен был знать суть добра и зла! Каждое утро он съедал такое яблоко, и смысл добра и зла каждый раз был новый. Осмотреть садик он предлагал только самым достойным, знатным людям. Знатными назывались летчики, хлеборобы… Он приглашал самого достойного - только раз в год! - и показывал ему садик, и дарил розочку. По выходе из садика розочка тут же превращалась из радужной в обычную, розовую. Один человек попытался черенок от этой розы посадить у себя на даче - ничего не вышло. А я в одном доме видела засушенный лепесток, ничего особенного. Но считалось, что если в самый трудный момент его съесть, то можно как-то спастись.
- От чего?
- От всего. А самое потрясающее знаешь что? Что только один раз в году товарищ Сталин и сейчас выходит из своего садика, вон из той калитки, и приглашает к себе людей. Идет мимо какой-нибудь прохожий, а тут - бац! - товарищ Сталин. Зайдите, говорит, ко мне, я хочу показать вам свой сад. И на счастливца обрушивается нечеловеческая удача.
- Никто не возвращался?
- Да все возвращаются, но жизнь им уже не в радость. Они видели садик товарища Сталина, и современность им теперь ничего не может предложить…
Они дошли до Киевского вокзала, мимо сине-свинцовой, тихой Москва-реки, мимо патентной библиотеки, мимо ТЭЦ, на которой Катька еще помнила надпись "Коммунизм - это есть советская власть плюс эликтрификация всей страны" ("Знаешь, почему у них не получился коммунизм? Они не нашли плюса! Власть была, электричество было, а плюс утрачен еще Парацельсом!"), - и от Киевской доехали на метро до проспекта Мира, нагло целуясь на всех эскалаторах; там пересели и поехали в Свиблово, обнимаясь все тесней, все крепче, - дом был прямо у метро, рядом с деревянной часовней. Выходя из метро, Катька отключила мобильник. Если наш муж позвонит, весь кайф обломается. Она и представить себе не могла, как с ним говорить - это даже теперь, когда ничего еще не было; а потом…
Игорь жил на двенадцатом этаже.
- Слушай, - шепнул он в лифте, - а ведь ты нарочно решила так долго добираться. Теперь мы войдем, ты скажешь, что попьешь чаю - и сразу надо бежать, потому что уже поздно. Это будет совершенно в твоем духе.
- Ты дурак, - сказала она. - Если я хочу с тобой спать, значит, я буду с тобой спать.
- А дома что скажут?
- Это мои проблемы, не лезь туда, пожалуйста.
- Может, ты все-таки уйдешь ко мне?
- Может, и уйду. Подожди, ты же еще не знаешь ничего. Вдруг вообще ничего не получится.
- С какой стати? - Он чуть не выронил ключи.
- Ну мало ли. Есть понятие "антитело". Все хорошо, а в постели полная несовместимость.
- Типун тебе на язык. Милости прошу. Скромно, но просто.
- А что, - сказала Катька, - очень милая берлога. Я так себе и представляла. Давай, ставь барласкун, кыгырык, дырмыр, и тогда, возможно, мы будем немного тыбыдым.
- Кыгырык не завезли, - сказал Игорь виновато. - Они очень плохо снабжают в последнее время. Говорят, сами там ищите, раз у вас такая стабилизация.
- Ну и написал бы, какая тут стабилизация.
- Они не верят ничему. Зорге же тоже не верили.
- А зачем тогда держат?
- Хороших людей забирать.