Он улыбнулся и рассказал, как немецкий химик Кекуле увидел в зоопарке трех обезьян, сцепившихся лапами и придумал формулу бензольного кольца. Обезьяны мне понравились, обезьяны — это что-то конкретное.
После того, как Валентин Сергеевич примирил меня с бензолом, дело пошло на лад. Он проводил со мной гораздо больше времени чем с мамой и сумел-таки заставить меня если не полюбить химию, то хотя бы сдать ее на четверку.
Но с мамой у него не клеилось. Он все больше грустнел, думая, что как только я сдам выпускные экзамены, он станет не нужен, и мама даст ему от ворот поворот. Мне было безумно его жалко, и, чтобы подбодрить, я как-то высказалась, что всегда была на его стороне и химия здесь абсолютно ни при чем.
Прошло несколько месяцев, я уже была в университете, у меня появились новые друзья и Артем. Валентин Сергеевич куда-то исчез, вероятно решил не навязываться, казалось бы, теперь ничего не должно мешать маминому счастью с ее ненаглядным Игорем.
Но она все медлила с окончательным решением, пока я не пригрозила, что выйду замуж раньше нее, у нас с Артемом дело к тому шло.
Мамуля посмотрела на себя в зеркало, нашла несколько седых волосков, осознала наконец, что молодость не бесконечна и надо как-то определяться; после этого она мигом выбросила из головы своего псевдоромантического Игоря и призналась мне, что Валентин Сергеевич перед окончательным их расставанием все же пытался поговорить с ней о любви, но она свела все на шутку. И теперь он обиделся, и она боится, что он никогда больше не придет.
Когда я говорила с Валентином Сергеевичем по телефону, он спросил, как я себя чувствую, потому что от сдерживаемого смеха у меня началась икота.
— Приходите к нам, Валентин Сергеевич, завтра обязательно. Мама очень просит.
— Это правда? — спросил он дрогнувшим голосом.
— Правда, правда! — Они мне ужасно надоели: взрослые люди, а ведут себя как в детском саду.
В общем, они поженились. Жили они…
Мать как-то призналась мне, что она не понимает, за что ее выбрал Бог, что редко какой женщине выпадает такое счастье. Валентин Сергеевич относился к ней прекрасно, и часть любви перенес на меня, потому что упорно считал, что это я их свела.
Они жили вот в этой трехкомнатной квартире напротив Сосновского парка. Валентин Сергеевич много работал, стал директором Института биохимии. Но после того, как ему исполнилось семьдесят лет, он решил, что института ему многовато, и по настоянию мамы взял себе кафедру. Из-за этого случился курьез, потому что раньше по статусу ему была положена служебная машина с шофером, а потом, когда он перестал быть директором института, машину отобрали.
«И как тебе это понравится? — возмущалась мама. — Он купил новые Жигули» и учится водить! Это в семьдесят-то лет!"
Я ответила, что ни минуты не сомневаюсь в том, что через месяц он будет катать ее на машине. Так оно и вышло.
Мама умерла ночью во сне — обширный инфаркт. Она не страдала. Зато Валентин Сергеевич… Но держался он здорово.
После похорон я уехала в командировку. Вернулась через месяц. Валентин Сергеевич очень постарел, но ни на что не жаловался. Незаметно подошли поминальные сорок дней. Когда мы мыли посуду после ухода родственников и знакомых, Валентин Сергеевич в обычной для него суховатой манере сказал, что я могу забрать мамины вещи, и что все, что у него есть — эту квартиру, машину, дачу в Вырице и вклад в Сбербанке — он завещал мне. От неожиданности я чуть не выронила тарелку. Потом опомнилась и растерянно сказала, что мне вообще-то ничего не надо. На что он твердо возразил, что у него никого нет, с моей матерью он был счастлив двадцать лет благодаря мне. И что сейчас его завещание меня ни к чему не обязывает, и только потом, когда его не станет, он ждет от меня одной услуги — взять на себя заботы о Горации.