- Ну и Господь с вами Что до меня, то мне сей чаши испить не довелось - до переворота не успел, да и не стремился - молод был, распутен весьма, в чем ныне каюсь А после - господа большевики позаботились меня от прекрасного пола изолировать на долгие годы, дабы, видимо, не вводить во грех Потом уж - поздно было, Видимо Божья на то была воля, чтобы мною род князей Мещерских пресечен был Но это к беседе нашей отношения не имеет Что же до времени позднего, то за меня не извольте беспокоиться, я нынче, как в молодые годы, до первых петухов ко сну не отхожу, тогда правда по причине неуемного веселья, ныне - в нелегких размышлениях о душе, как и полагается в конце земного пути Таким образом, друг мой, вы меня своим присутствием нисколько не утомляете, напротив беседа наша мне, затворнику, чрезвычайно приятна, за что вам искренне благодарен Однако, не утомил ли я вас своими байками?.
- Зачем вы спрашиваете, Борис Романович?.
- И верно, что это мы с вам как две смольные барышни обмениваемся реверансами Извольте-ка, слушать дальше.
Француз мой на Святой Земле долго не задержался и уже через неделю снова был в Москве, у меня да не с пустыми руками - однокашник мой Сережа Шелешпанский просьбу мою выполнил в точности, прислал мне предлинное письмо, в коем без меры даже, на мой взгляд, и не совсем приличиствующе сану предался воспоминаниям о наших прошлых днях, подробно писал о брате, с которым встретился в монастыре, когда тот уже принял постриг и монашествовал уже изрядно время - многого, впрочем, сообщить не мог - Глеб о своей мирской жизни ни с к ем никогда не говорил, слыл молчуном и затворником, и лишь перед смертью исповедовался тамошнему предстоятелю - епископу Иерусалимскому, в чем - разумеется, никому, кроме того иерарха не ведомо.
Француз, хоть и искренне рад был, что исполнил мою просьбу, своего интереса, однако, не получил - записки Глеба оказались путаны, много в них пространных весьма рассуждений о вере, божественном провидении, дьявольских искушениях, есть правда несколько беглых и невнятных довольно ссылок на какую - то стародавнюю историю с осуждением некой невинной девицы, казненной вроде, словом ничего, что продвинуло бы француза хоть на самую малость к раскрытию его семейной трагедии, да и многих листов в рукописи, судя по всему, не доставало Словом, уехал он, разочарованный, снял правда для порядка копии с глебушкиных записок, с моего, разумеется, позволения - вот и весь вам сказ А теперь, прежде чем скажу я еще нечто, в дополнение к сей истории, прошу вас, отвечайте мне честно, по совести - веруете ли вы в Господа Бога нашего? - задавая последний вопрос свой, князь даже повысил слегка свой и без того глубокий и зычный довольно голос и, наклонясь, близко придвинул пергаментное лицо свое к Павлову В неярком круглом островке света, отороченного тенью тяжелого абажура, лицо его казалось совершенною маской, к тому же кем-то разбитой, а потом неловко слепленной из хрупких осколков, да так, что от малейшего прикосновения она готова была в любой момент снова и теперь уже навсегда рассыпаться в прах Однако глаза старика блеснули из глубоких глазниц неожиданно остро и оказались прозрачно-серыми, как холодное зимнее небо, яркими, совсем вроде и не тронутыми временем. Павлова вопрос не удивил, он не то чтобы ждал его, но в мыслях своих в последние несколько часов своей жизни, с той поры как встретил старика и сейчас, пока слушал его неспешную завораживающую своей чистотой речь, так часто, как никогда ранее обращался мысленно к Богу, что сам готов был задать себе вопрос, что есть теперь для него вера..
- Верю, Борис Романович. Неумело, правда и не понимая много, нас ведь - не учили…. в церковь, вот, почти не хожу… Да и грешу, наверное, очень много.
- Тому научить невозможно, а безгрешных среди нас, смертных, нет Слова вашего мне достаточно То что я скажу далее, прошу покорно старческим бредом не считать Так вот, с той поры как уехал француз и остались в бумагах моих глебушкины записи, стал брат по ночам мне являться и не во сне, отнюдь нет Я, поверьте, друг мой, сначала решил, что рассудок мой покидает меня и приготовился встретить ниспосланную Богом кару - умопомешательство, не ропща Поспешил некоторые дела свои и бумаги привести в порядок, пока разум мой окончательно не помутился Однако, чем более приучал я себя к мысли, что скоро реальный мир закроет от меня пелена безумия, тем более становилось мне ясно, что это не так - ибо во всем остальном течение моей жизни оставалось неизменным К тому же, посещая меня, брат говорил все одно и то же и слова его, когда стал я размышлять над ними, совладав со страхом, охвативщим мою душу поначалу, показались мне весьма разумными Так вот, покойный брат мой, настойчиво весьма просил меня прочитать его записки и утверждал при этом, что тайна которую они скрывают уже много веков не дает упокоиться одной мятежной и грешной, надо полагать душе, чем многие другие души обрекает на муки " Как же смогу я прочитать то, что не открывается мне? " - вопрошал я его, но тщетно - брат не вступает в разговор со мной, а лишь повторяет свою просьбу с тяжелой настойчивостью страдающего человека Видно и его праведная душа тоже не может обрести заслуженного покоя Многие часы отстоял я в храме и провел за неустанными молитвами, прося у Господа упокоения душе брата, но Господь не являет нам этой милости Признаюсь, нескончаемое множество раз, сам я пытался разобрать написанное братом и не без труда, но сумел все же прочитать все и перечитать не по одному разу, так что ныне, поверьте, помню каждую страницу едва ли не слово в слово, но смысл по-прежнему скрыт от меня Тогда пришел я к мысли, что надобно привлечь постороннего нового человека к сему занятию и быть может ему откроется то, что не дается мне Есть у меня стародавний знакомый - бывший священник одного небольших, но славных весьма московских храмов, ныне глубокий, как и я старец и давно уже на покое Человек он мудрый, образованный весьма, а главное чистый душой - ему первому поведал я свою историю Он с рассуждениями моими согласился вполне и рукопись взялся почитать несколько дней тому назад И вот вчера, а по теперешнему позднему времени, так получается, что позавчера, то есть накануне нашей с вами чудной встречи, позвонил мне святой отец Записки Глебовы он разобрал, но смысл много в них сказанного и ему не ясен, однако полагает он, что тайна, которая не дает упокоения несчастным душам - скрывается в той стародавней истории и знать ее, как он полагает может лишь ученый, посвятивший себя изучению тех времен и могущий понять из намеков о чем идет речь Возможно, считает святой отец и я с ним в этом согласен полностью, тому ученому мужу эти записки окажут помощь в его изысканиях и прольют свет на то, что ранее оставалось не познанным, то есть поспособствуют некоему научному открытию Теперь, друг мой, подошли мы к концу моей истории Поверить мне или считать все бреднями выжившего из ума старика - дело ваше Однако представьте трепет, охвативший меня, когда вдруг Господь посылает мне вас в этом странном подвальчике и именно тогда, когда сижу я и размышляю где же искать мне того ученого мужа и как к нему подступиться. Что же это, извольте ответить, если не провидение Божие?.
- Не знаю, Борис Романович Да и судить не хочу Верю я вам, разумеется, каждому вашему слову, хотя расскажи кто мне такую историю еще вчера - от души бы посмеялся Я, дорогой мой князь, простите что обращаюсь к вам не по протоколу, тоже должен рассказать вам многое и удивительное Для меня непонятная история ваша, вернее покойного вашего брата - не просто история - эта и радость, и мука всей моей жизни Если бы только могли вы представить, как много сейчас сказали мне, - голос Павлова сорвался и произошло то, чего давно уж не бывало с ним, едва ли не с тревожных юношеских лет - он заплакал Горячая влага переполнила веки и крупные слезы потекли по лицу, непривычно туманя взгляд Он не стыдился этих слез и этих нахлынувших вдруг чувств, напротив, ему хотелось сейчас опуститься на колени и по-детски, спрятав лицо на груди старика плакать долго, освобождая душу от тяжелого оцепенения, в котором пребывала она многие годы Но он не посмел Старый князь сидел как завороженный, сжав на груди тонкие обтянутые будто прозрачной кожей старческие руки. Он испытывал нечто похожее, но также не смел следовать безоглядно переполнявшим душу чувствам Однако не совладав с их порывом, он вдруг протянул вперед свою худую заметно дрожащую руку - и Павлов, подхватил ее и поцеловал, прижавшись мокрым от слез лицом к сухой и шершавой слегка коже Они оба испытали потом острую неловкость, как два интеллигентных человека, воспитанных на представлении о недопустимости слишком сильного выражения чувств, тем более людям посторонним, не связанным родственными или близкими дружескими узами, и неловко стараясь скрыть ее заговорили потом подчеркнуто деловито и сухо, однако долго выдержать этот тон не смогли - произошедшее уже крепко связало их и каждый понимал что другой для него теперь каким-то совершенно необъяснимым образом, но стал человеком родным.
- Так где же теперь рукопись, Борис Романович? - спросил Павлов, первое что пришло в голову, хотя вообще было понятно, что рукопись у священника.
- У святого отца. там же где я ее и оставил И вот еще совершенно позабыл вам сказать, уважаемый Евгений Витальевич, не знаю, право, насколько это может быть важно В бумагах брат среди рукописных страниц есть один любопытный рисунок.
- Гравюра? - Павлову показалось, что сердце в его груди остановилось на несколько мгновения, а потом рванулось вперед так сильно, что не удержавшись на какой-то невидимой опоре, сорвалось и рухнуло вниз, трепеща, ему вдруг трудно стало дышать и говорить и вопрос свой он почти выкрикнул, разрывая мягкую нить беседы.