- В древнем Китае города окружались высокими крепостными стенами, в которых было по несколько больших, прекрасных ворот. Считалось, что у ворот есть особый важный смысл: это не просто двери, через которые входят и выходят. Люди верили, что в воротах обитает или должен обитать некий дух города. Так же, как в средневековой Европе сердцем города было принято считать храм и площадь. Вот почему и сегодня в Китае сохранилось множество великолепных ворот. Ты знаешь, что делали древние китайцы, когда их строили?
- Нет, не знаю.
- Брали телеги и шли в те места, где когда-то шли бои. Там собирали уже побелевшие от времени кости воинов, погребенные под слоем земли или разбросанные на поверхности. Собирали все, что могли собрать. В Китае, с его богатой историей, таких мест хоть отбавляй. Потом у входа в город сооружали огромные ворота, в которые замуровывали эти кости. Для чего? Китайцы верили, что погибшие воины будут защищать город, поскольку их души, наконец, обрели покой. Да, и вот еще что. Когда ворота уже были готовы, китайцы приводили несколько собак, кинжалом перерезали им горло и окропляли ворота еще теплой собачьей кровью. Лишь когда высохшие кости соединяются со свежей кровью, старые души вновь наполняются сверхъестественной силой. Так полагали китайцы.
Сумирэ молча ждала продолжения.
- Когда пишешь книгу, происходит почти то же самое. Ты можешь собрать уйму костей и отгрохать прекрасные ворота, но книга - живая, дышащая - так и не получится. Истории в каком-то смысле к этой нашей реальности не имеют никакого отношения. Чтобы увязать друг с другом две плоскости - "Здесь" и "Там", - для настоящей Истории необходимо таинство Крещения.
- Значит, я должна где-то раздобыть себе собаку, так?
Я кивнул.
- А потом я должна пролить теплую кровь…
- Наверно.
Закусив губу, Сумирэ ненадолго ушла в свои мысли. Еще несколько несчастных камешков полетели в пруд.
- Если можно, я бы очень не хотела убивать животных…
- Конечно, это метафора, - сказал я. - Тебе вовсе не нужно по-настоящему убивать собак.
Как обычно, мы сидели рядом в парке Иногасира на любимой лавочке Сумирэ. Перед нами раскинулся пруд. Ветра не было. Опавшие листья качались на волнах, словно их плотно приклеили к поверхности. Неподалеку кто-то жег костер. В воздухе клубились ароматы конца осени, далекие звуки слышались невероятно отчетливо.
- Тебе, наверно, нужны просто время и опыт. Я так думаю.
- Время и опыт, - повторила Сумирэ и посмотрела в небо. - Время и так само по себе течет быстро. А опыт? Не говори мне об этом. Я вовсе этим не горжусь, но ведь у меня даже полового влечения никакого нет. О каком опыте может идти речь, если у писателя отсутствует половое влечение? Как повар без аппетита.
- Насчет влечения ничего не могу сказать, - ответил я. - Может, оно просто спряталось в каком-нибудь углу. Или же отправилось в далекое путешествие и забыло вернуться. А вообще любовь - такая абсолютно нелепая штука. Является ниоткуда, внезапно, и всё - попался. Может, это завтра случится, кто знает?
Сумирэ отвлеклась от неба и перевела взгляд на мое лицо.
- Как смерч над равниной?
- Можно сказать и так.
Некоторое время она представляла, как смерч проносится над равниной.
- Скажи, а ты сам видел когда-нибудь смерч?
- Нет, - ответил я. - Мусасино - все-таки не то место, где можно встретить настоящий смерч. К счастью, надо сказать.
И вот, в один прекрасный день почти полгода спустя, как раз и случилось то, что я тогда чудесным образом предсказал. Сумирэ влюбилась - внезапно и несуразно. Со страстью смерча, налетевшего на равнину. В замужнюю женщину, на семнадцать лет ее старше - в своего "любимого спутника".
Оказавшись на свадьбе за одним столом, Мюу и Сумирэ, как и большинство людей в подобной ситуации, друг другу представились. Сумирэ терпеть не могла свое имя и по возможности старалась его лишний раз не произносить. Но все-таки если спрашивают, как тебя зовут, нельзя не ответить - хотя бы из соображений этикета.
По словам отца, имя "Сумирэ" выбрала ее покойная мать. Она обожала песню Моцарта "Фиалка" и давным-давно решила, что если у нее родится дочь, она обязательно назовет ее "Сумирэ". В гостиной на полке стояли "Песни Моцарта" - наверняка мама слушала именно эту пластинку, - и в детстве Сумирэ брала в руки тяжелый долгоиграющий диск, аккуратно ставила его на проигрыватель и по многу раз подряд слушала "Фиалку". Элизабет Шварцкопф - вокал, Вальтер Гизекинг - партия фортепиано. Слов она не понимала, но, слушая изящную мелодию, была уверена, что в песне поется о красоте фиалок, растущих в поле. Она представляла себе такую картину и очень любила этот образ.
Какой же шок испытала Сумирэ, когда обнаружила в школьной библиотеке японский перевод слов этой песни… Оказалось, поется в ней об одинокой фиалке девственной красоты, которая спокойно росла себе в поле, пока трагически не погибла под башмаком какой-то беззаботной дочери пастуха. Причем девчонка даже не заметила, что раздавила цветок. Это было стихотворение Гёте, но в нем не было ничего утешительного или хотя бы поучительного.
- Почему же маме понадобилось выбрать для моего имени название этой чудовищной песни? - надулась Сумирэ.
Мюу расправила кончики салфетки у себя на коленях и, улыбнувшись, посмотрела на девушку. Глаза Мюу были удивительно глубокого цвета. Намешано множество оттенков, но ни единой тени, ни облачка.
- А как вы думаете, мелодия этой песни прекрасна?
- Да, пожалуй. Мелодия, сама по себе - да.
- Знаете, для меня, если музыка прекрасна - этого достаточно. И потом, кто сказал, что все, чем мы довольствуемся в этом мире, должно быть исключительно красивым и безупречным? Ваша мама могла и не думать о каких-то словах - ей нравилась музыка. Но если вы так и будете сидеть и хмуриться, наверняка заработаете себе ранние морщины.
Сумирэ как-то справилась со своей недовольной гримасой.
- Возможно, вы и правы. Но меня это так угнетает, вы себе не представляете. Ведь имя - единственное, что осталось мне от мамы. Ну конечно, есть еще и я сама, но сейчас речь не об этом.
- Послушайте, "Сумирэ" - прекрасное имя. Мне очень нравится, - произнесла Мюу и чуть наклонила голову набок, словно предлагая взглянуть на вещи под несколько иным углом. - Кстати, ваш отец тоже здесь?
Сумирэ оглянулась и нашла глазами отца. Хотя они праздновали в огромном зале, сделать это оказалось нетрудно - отец был довольно высокого роста. Он сидел через два стола от Сумирэ, повернувшись в профиль, и о чем-то говорил со своим собеседником - невысоким пожилым мужчиной в morning coat, судя по виду, человеком открытым и прямым. На губах отца играла улыбка - теплая, обезоруживающая настолько, что, казалось, способна растопить даже новехонький айсберг. Свет люстры мягко подчеркивал благородные очертания отцовского носа, вызывая в памяти силуэты эпохи рококо. Даже Сумирэ, привыкшая созерцать этот нос постоянно, не могла вновь не поразиться его красоте. Ее отец абсолютно гармонично вписывался в это формальное сборище. Само его присутствие придавало атмосфере этого места блеск и великолепие. Словно букет свежих цветов в большой вазе или ослепительно черный "стретч-лимузин".
Увидев отца Сумирэ, Мюу на миг потеряла дар речи. Сумирэ услышала, как из ее груди вырвался легкий вздох. Когда тихим утром подкрадываешься к бархатной портьере, резко ее отдергиваешь и солнечным лучом будишь кого-то, очень для тебя важного, - вот как прозвучал этот вздох. "Наверно, стоило бы прихватить с собой театральный бинокль", - подумала Сумирэ. Впрочем, она уже давно привыкла к тому, что внешность отца драматическим образом действует на людей, в особенности - на женщин среднего возраста. А что вообще такое - эта "красота", в чем ее ценность? - всегда удивлялась Сумирэ. Однако никто не мог толком ответить на этот вопрос. Ясно одно: есть в красоте нечто такое, что действует на людей.
- Скажите, иметь такого красивого отца - это для вас как? - поинтересовалась Мюу. - Так, чисто из любопытства спрашиваю.
Сумирэ вздохнула: сколько же раз в жизни ей задавали этот вопрос? - и ответила:
- Ничего особо приятного в этом нет. Все думают одинаково: "Вот - абсолютно красивый мужчина. Просто чудо! А вот - его дочь, так, ничего особенного". И делают заключение: "Не иначе - какой-то атавизм".
Мюу повернулась к Сумирэ и, слегка выпятив подбородок, стала рассматривать ее лицо. Словно остановилась в музее перед понравившейся картиной, чтобы рассмотреть ее получше.
- Неужели вы и вправду все это время так считали? Как это неправильно! Вы - очень красивая девушка. Отцу-то уж точно не уступаете! - сказала Мюу. После чего протянула руку и как-то очень естественно коснулась пальцев Сумирэ. - Вы даже не знаете, насколько вы обаятельны.
Лицо Сумирэ запылало. Сердце громко забилось в груди - словно обезумевшая лошадь понеслась бешеным галопом по деревянному мосту.
Они проговорили друг с другом весь остаток вечера, не замечая, что происходит рядом. Вокруг гудела свадьба. Люди вставали и произносили какие-то слова (должно быть, отец Сумирэ - тоже), да и еда, вроде, была вполне приличной. Но в памяти не осталось ни единого воспоминания. Что ела - рыбу, мясо? Как ела - демонстрируя хорошие манеры, пользовалась вилкой с ножом или хватала пищу руками и облизывала тарелки? В памяти - полный провал.