Заехали в маленький загородный ресторан, примостившийся в тени под грецкими орехами на берегу моря, ресторан уютный, вполне семейный, куда привез их на такси Нодар Гогоберидзе, заняли столик у каменной, увитой плющом стены, от которой тянуло плесенной прохладой, и, пока он озабоченно, долго и страстно объяснялся с официантом возле буфета, заказывая шашлык, лобио, соусы, всяческие травки, грузинское вино, Дроздов, ослепленный бесконечностью солнечной морской пустыни далеко внизу, за развалинами стены, напоминавшей руины средневекового замка, посматривал с веселой нежностью на Валерию и Тарутина, склонившихся над меню, роскошно украшенным вязью кавказских вензелей, и размышлял легковесно: "Много ли человеку надо? Душевный покой, трое приятелей, море, загородный ресторанчик, вот это разукрашенное вензелями меню…"
Тарутин в распахнутой на мускулистой груди рубашке, с патрицианской светлой челкой на лбу, похожий на седеющего юношу, вслух с трагическим выражением читал названия блюд и жадно взглядывал на загорелые плечи Валерии.
- Сациви! Пах-пах-пах! Суп харчо! Вах-вах! Вино - "Мукузани"! А-вай! Не желаю! Совсем наоборот. Желаю - водка а-ля флот. Щи Преображенские. Каша семеновская. Суп маршальский. Запомнили, Валерия? И десерт - царская забава.
- Господи, нич-чего не понимаю. - Валерия отклонилась от меню, охватила колено руками. - Где вы нашли подобные блюда? Их в меню нет. И что такое - царская забава?
- Этого меню здесь и быть не может! - укоряюще сказал Тарутин. - Я вспоминал азовское меню Петра Первого. Особенно его любимый десерт - царская забава.
- Да что же такое, в конце концов, за забава?
- Прелестные девицы, прошу простить, чему великий Петр, осмелюсь заметить, придавал государственное значение.
- Николай, вы не изменяете своему жанру. Не опасаетесь быть однообразным?
- Злоустая женщина - не всегда дитя истины, - отозвался Тарутин и с безобидным озорством побежденно сник под взглядом Валерии. - Заранее согласен - медведь с Нижней Тунгуски. Можете убить сразу. Вашей туфелькой. Улыбнитесь еще раз, умоляю. Ну… и глазки у нашего стола! Улыбнитесь. Покажите зубки. Я вас впервые вижу в этом ресторане герцогиней. Кто вы? Что вы? Откуда? Как ваше имя?
"Кажется, у него тоже бездумное настроение, как и у меня уже не первый день", - подумал Дроздов.
- Не ослите, герцог. Изучайте меню.
- Я готов хоть на коленях. Только улыбнитесь. Где ваше герцогство?
- Сидите по-человечески, медведь с Нижней Тунгуски.
Тарутин закряхтел над меню, покорно и театрально проклиная свою недотепистость:
- Гд-х мне-х трех бутылках "Мукузани"?.. Глазки, зубки. Герцогиня. Суп харчо. Где я нахожусь? В каком социальном обществе живу?
- Не ерничайте, Коля.
- Я прекращаю…
- Замолчите. Или я упаду в обморок от вашей глупости. Игорь Мстиславович, остановите своего сотрудника, которому пора бы уже не мальчиком, а мужчиной стать.
"Да, конечно, беспечная жизнь на берегу моря. Москва за тридевять земель, и действительно - загорелая герцогиня, изнеженная морем и солнцем", - подумал Дроздов, не без удовольствия наблюдая в этом Богом созданном на берегу моря безлюдном ресторанчике обычно резко острословного Тарутина, но сейчас благодушно занятого меню и не значащей болтовней с неподдающейся Валерией, в тонкой прозрачной кофточке, в белых брюках. Он одновременно поглядывал и на солидного Гогоберидзе, внушительным верчением пальцев объясняющего что-то официанту около буфета.
- Друзья, - сказал Дроздов, - что вы можете обнаружить в этой летописи кулинарии, если сам Гогоберидзе взялся за наши желудки?
- Начали князья про малое говорить будто про великое, - произнесла Валерия, певуче окая, как, видимо, окали на Древней Руси, и медлительно улыбнулась, обдавая светом затененных панамой глаз. - По-моему, на всех нас действует юг как-то оглупляюще. Возникают какие-то миражи. Такая грань между воздушными замками и реальностью…
- К бесу миражи и воздушные замки! Слушайте меня! Это я вам говорю, Нодар! Я командую сегодня! Я презираю всякое дилетантство! Я вас привез в грузинский ресторан, а не в забегаловку!
Гогоберидзе, грузный, обремененный брюшком, выпирающим над тесными джинсами, с волосатыми руками, подошел к столу, отодвинул соломенное кресло, после чего, отдуваясь, сел, обвел всех загадочно-тоскующими глазами, фыркнул крупным носом и бесцеремонно отобрал меню у Тарутина.
- Подкованы мы. Изучаем блюда? Хохот. Очень подкованы, - заговорил он презрительно. - А подковы тяжелые. Тянут. От земли не оторвешь. А ходить надо…
- Правильно, Нодар, - оживился Тарутин. - Сплошь в идеологических подковах!
- Нич-чего не правильно. Вношу существенную поправку на твое "правильно"! - возразил Гогоберидзе, и выпуклые его глаза остановили Тарутина в излишней поддержке. - Один инспектор ГАИ на Комсомольском проспекте стоял и меня все время задерживал - берет документы, смотрит, как баран, и молчит. Однажды спрашивает: "Нодар Иосифович, сколько мне лет?" - "Сорок два", - говорю. "Как узнал? Молодец!" - "А у нас общий знакомый". - "Кто?" - "Начальник ГАИ". Находчивый я, а? Проезжаю сейчас, под козырек берет. Так вот, Коля, ты в этот документ не смотри, а ищи сразу начальника, ответственное лицо. Без этого жалкого документа, - Гогоберидзе небрежно бросил на стол меню и сделал замыкающий жест рукой. - Все будет на высоком уровне. Надо только немного подействовать на национальное чувство, на кавказскую гордость. Здесь повар - грузин. Я не имею права сгорать со стыда за своих сородичей.
- Нодар, это - национализм, - упрекнул Тарутин. - Стыдись, старик.
- Я гражданин мира! - воздел волосатые руки Гогоберидзе. - Но я должен был сказать свое слово.
Глава четвертая
Все было на высоком уровне, обещанном Гогоберидзе, он "сказал свое слово" - шашлык, изготовленный из молодого барашка, распространял жгучие чесночные запахи истекающего соком поджаренного мяса, свежего лука; сухое вино (специально для московских гостей) было ледяным, пригашивало во рту огонь перца, теплый лаваш, разрываемый руками, был вкусно-упругим, и Дроздов, с молодым аппетитом впиваясь зубами в сочное мясо, запивая его вином (как в студенческие годы, когда появлялись деньги), все так же испытывал или некая воля заставляла его испытывать безмятежное настроение ничем не скованного человека, свободного от каких-либо обязательств и забот в кругу своих коллег. Все суетное, московское осталось в другой жизни, и ни единой мыслью не хотелось из этого состояния возвращаться туда, в растопленный асфальт улиц, в духоту ночей далекой столицы, где царствовали телефонные звонки в пустой квартире, неистовствовали в его институтском кабинете, - там оставалась многомесячная бессонница, нервное напряжение.
"Вот и не очень разговорчивый в институте Нодар - чудесный малый, - думал он, видя, как со смачным причмокиваньем Гогоберидзе хватает шашлык белыми зубами с шампура, как берет двумя обмасленными пальцами травку с металлического блюда. - Я как-то не замечал его болезненное товарищество, а это сейчас - редкость".
- Потрясающий новый анекдот, - говорил Гогоберидзе, делая страшные глаза и облизывая пальцы. - Одному знаменитому профессору медицины задали вопрос. Когда спит, куда кладет бороду - под одеяло или сверху одеяла? Вот такой коварный вопрос. Задумался. Потускнел. Голова пошла кругом от мыслей. Бессонница. И так положит бороду и эдак. Кошмары. Глаза на лоб лезут. По ночам из его комнаты слышался дикий хохот. Не выдержал. Обратился к врачам. Консилиум. Посоветовали: сбрить. Сбрил, рыдал. Едва не сошел с ума. Звери! Как теперь решать проблему?
- Очень смешно, - сказала Валерия.
- Ха-ха, - произнес Тарутин и подлил себе вина. - Поразительно - анекдот без бороды. Повтори еще раз. Хочу насладиться пиршеством остроумия. Заявляю тебе, что я смеюсь: ха-ха-ха!
- Не ха-ха, а хо-хо, - возразил невозмутимо Гогоберидзе. - Этот анекдот рассказываю сто первый раз. Сто второй при свидетелях не могу рассказать. Краснею. Нехорошо. Не разрешается повторяться. Ваше здоровье, друзья, я вас всех очень уважаю и приветствую за этим столом! Сейчас я крикну "ура".
Он поднял бокал, держа его двумя скользкими от жира пальцами, волооко и влюбленно повел глазами по лицам друзей, но Тарутин перебил его:
- Не кричи "ура", еще успеем. В светлых далях пятилетки. И недалекого коммунизма. Отпиваем по глотку и - аллаверды. Мой тост банален, но все-таки полагалось бы мужчинам тяпнуть за всех прекрасных дам, за редкость сопричастности…
- За что? За что? - спросила Валерия недоуменно.
- Меня не перебьют даже эмансипированные женщины… Я хочу тяпнуть за то, что сатанинское зло есть отсутствие любви, а любовь к слабому полу в конце концов - единственный заповедник на земле. Иначе оборвется род человеческий. Но в наше время человечество придумало, дьявол ее дери, эмансипацию!.. И началась необъявленная война полов!
- Ай, какой тост ты испортил, друг! - воскликнул Гогоберидзе сокрушенно. - Хотел философию сделать тостом, а тост философией - и обидел женщин! У меня с Полиной четверо детей. Рожаем. Испортил тост!
- Родимый Нодар, цивилизация вырвалась из-под власти разума и исказила в первую очередь природу женщины. - Тарутин повертел в руке бокал с красным вином, ловя им солнце, горячим веером пробивающееся в ресторанный дворик. - Прелестный пол имеет свойство. Слабость обращает в преимущество. Но я не отдам ни пяди своей души за чужое мирочувствование. Миро-чувствование, - повторил он значимо и откинул седеющую челку на лбу, - что тебе, неисправимому счастливчику и фаталистическому оптимисту, вряд ли понять.