Однако в то утро Ёсия был не в силах дотянуться до телевизора. Он еле дышал. Где-то в глубине зрачков прозрачный свет упрямо смешивался с белым дымом. Перспектива была на удивление плоской. Кажется, это смерть, - пронеслась мысль. В любом случае, повторять опыт не хотелось. Лучше умереть прямо сейчас. "Только об одном прошу: не дай мне бог испытать такое еще раз". Помянув бога, Ёсия вспомнил о матери. Хотелось пить. Он позвал было ее, но сразу понял, что дома больше никого. Мать три дня назад уехала в Кансай с другими верующими. Какие все-таки люди разные, подумал он. Мать - добровольный прислужник бога, сын - в сверхтяжелом бодуне. Он не мог подняться. Правый глаз по-прежнему не открывается. "С кем это я так набрался? Не-по-мню". Попробовал, но мозг будто окаменел. "Ладно, вспомню потом".
Пожалуй, еще утро. Но яркие лучи солнца, бившие сквозь шели в шторах, ясно давали понять, что дело идет к полудню. Он работал в издательстве, и на незначительные опоздания даже таких молодых работников, как он, смотрели сквозь пальцы. Достаточно отработать вечером, лишь бы дело двигалось. Тем не менее выход на работу после обеда начальник с рук не спустит - выскажет все, что думает. В принципе, можно и мимо ушей пропустить, вот только не хотелось, чтобы как-то слразилось на одном знакомом верующем, который пристроил его на эту работу.
В конечном итоге, из дому Ёсия вышел почти в час. В другой бы день придумал уважительную причину и остался болеть дома, но сегодня как назло следовало подготовить и отпечатать один документ, хранившийся на дискете. И перепоручить это кому-то другому нельзя.
Они с матерью жили в районе Асагая, поэтому Ёсия доехал по Центральной линии до станции Йоцуя, там пересел на линию Маруноучи, оттуда добрался до Касумигасэки, где еще раз пересел на линию Хибия и вышел на станции Камия-чё. На ватных ногах взбирался и спускался он по многочисленным лестницам. Издательство располагалось недалеко от станции. Издавало оно туристические путеводители по загранице.
В пол-одиннадцатого вечера, по дороге домой, пересаживаясь на станции Касумигасзки, он увидел человека без мочки уха. На вид было человеку за пятьдесят, волосы седоватые. Высокий, без очков, в старомодном твидовом пальто и с кожаным портфелем в правой руке. Он медленно шагал от платформы линии Хибия к платформе линии Чиёда, словно о чем-то размышлял. И Ёсия не задумываясь пошел за ним следом. А когда очнулся - в горле стоял сухой ком.
Матери Ёсии было сорок три, но выглядела она на тридцать с небольшим. Лицо правильное, очень опрятная. Пуританское питание и гимнастические нагрузки по утрам и вечерам помогали ей сохранять прекрасную фигуру, хорошую кожу. К тому же их с сыном разделяли какие-то восемнадцать лет, из-за чего ее часто принимали за старшую сестру.
Вдобавок ко всему, она с трудом ошущала себя матерью. Может, просто была эксцентричной особой. И даже когда Ёсия перешел в среднюю школу и у него начало пробуждаться сексуальное влечение, она продолжала ходить по дому в неглиже, а то и совсем голой. Одно только - спальни у них были раздельные, но когда матери по ночам становилось одиноко, она приходила в его комнату, не утруждая себя даже что-нибудь накинуть, забиралась к нему в постель и засыпала, обвив его тело руками, словно кошку или собаку.
Он понимал, что в мыслях матери не было каких-либо намерений, но легче от этого не становилось. А до нее, видимо, не доходило, что сын при этом возбуждается и вынужден спать в неудобной, неестественной позе.
Ёсия боялся скатиться до фатальных отношений с матерью и не прекращал искать себе такую подругу, которая безропотно улеглась бы с ним в постель. Поскольку такая никогда не находилась, он время от времени мастурбировал. Уже в старших классах на заработанные по вечерам деньги посещал неприличные заведения. Сам Ёсия расценивал свои действия даже не как способ сбросить излишнее сексуальное напряжение, а наоборот - как нечто возникшее из страха.
Ему следовало покинуть дом и начать жить самостоятельно. Ёсия долго думал об этом: и поступив в институт, и устроившись на работу. Но даже сейчас, в двадцать пять, так и не решился. Одна из причин - он не знал, что может натворить мать, останься она в одиночестве. Он и так много лет тратил массу сил и энергии на то, чтобы не дать осуществиться ее саморазрушительным (хоть и благонамеренным) планам.
Заяви он внезапно матери, что уходит из дому, с нею случится истерика. Ведь она до сих пор ни разу не задумывалась о том, что Ёсия будет жить отдельно. В тринадцать лет он заявил, что перестал верить в Бога. Ёсия прекрасно помнил, как сильно горевала мать, как все вокруг нее начало рушиться. Полмесяца она почти ничего не ела и не разговаривала, не мылась и не расчесывалась, даже не меняла нижнее белье. Не следила за собой при месячных. Он впервые в жизни видел мать такой грязной и вонючей. И ему становилось больно лишь от одной мысли, что когда-нибудь такое может повториться.
Отца у Ёсии нет. С самого рождения у него есть только мать.
С детства он только и слышал от нее:
- Твой отец - Всевышний. - (Так они называли своего Бога.) - А место Всевышнего - на Небесах. С нами Он жить не может. Но Всевышний - то есть, твой Отец - всегда следит за тобой и оберегает.
То же говорил ему и опекун по фамилии Табата, который с младенчества наставлял его на путь истинный.
- Положим, нет у тебя в этом мире отца. Найдутся злые языки, которые будут тебя за это попрекать. Но, к сожалению, в этом мире у многих людей глаза затуманены, и они не видят истинного положения вещей. Но твой всевышний Отец - сам мир. И ты живешь, целиком окруженный его любовью. Гордись этим и живи, как подобает.
- Но Бог - он ведь один на всех? - спрашивал едва поступивший в школу Ёсия. - А отцы у всех разные, так?
- Знаешь, Ёсия, твой Отец рано или поздно перед тобой предстанет. Неожиданно, в совершенно непредсказуемом месте, но ты с ним встретишься. Однако если ты будешь сомневаться или хуже того - бросишь веру, - он обидится и тогда пиши пропало. Понял?
- Понял.
- Не забудешь мои слова?
- Не забуду, Табата-сан.
Хотя если честно, Ёсия серьезно его слова не воспринял. Почему? Он не ощушал себя каким-то особенным "дитём Божьим". С какой стороны ни посмотри - обычный мальчишка. Даже наоборот, хуже обычного: ничего примечательного, сплошные оплошности. К тринадцати годам его успеваемость была не на высоте, в спорте - никаких надежд. Бегал медленно, еле держался на ногах, к тому же зрение подкачало и руки не из того места росли. Оказываясь на бейсбольном поле, не мог поймать мяч. Товарищи по команде ворчали, наблюдавшие за игрой девчонки - хихикали.
Перед сном он молился своему отцу - Богу. "Я крепко пронесу в своем сердце веру до конца дней своих, а Ты сделай так, чтобы я мог ловить мячи. Только и всего. Больше мне (сейчас, по крайней мере) ничего не нужно. Если мой отец и вправду Бог, Он должен услышать такую мелочь". Однако надежды не сбывались. И мяч продолжал выпадать из его бейсбольной перчатки.
- Ёсия, это вызов Всевышнему, - категорически говорил Табата. - То, что ты молишься, - совсем не плохо, но молиться нужно за нечто большее. Молиться за что-то конкретное, имеющее предел, - никуда не годится.
Когда Ёсии исполнилось семнадцать, мать поведала секрет его рождения - или что-то вроде этого.
- Тебе уже пора об этом знать, - начала она. - В молодости я жила в полном мраке. В душе царил хаос, как в первобытном море. Мрачные тучи скрывали истинный свет. К тому времени я имела опыт сношений с мужчинами без любви. Ты же знаешь смысл слова "сношение"?
- Знаю, - ответил Ёсия.
Когда речь шла о сексе, мать порой употребляла устаревшие слова. А он к тому времени уже "имел опыт сношения без любви" с несколькими девицами.
Мать продолжала:
- Первый раз я забеременела во втором классе старшей школы. Тогда я не придала этому большого значения. Пошла в больницу, которую посоветовал один мой знакомый, и сделала аборт. Гинеколог был молодым и любезным человеком, после операции прочитал мне лекцию о предохранении. Говорил, что аборт вреден как для тела, так и для души, к тому же не исключается заражение венерическими заболеваниями. И выдал мне пачку новеньких презервативов, сказав, чтобы я ими непременно пользовалась. Я ему объясняла, что всегда ими пользуюсь, на что он ответил: значит, кто-то неправильно их надевал. Никто, как ни странно, толком ими пользоваться не умеет. Но я же не дура. Всегда была начеку, всегда предохранялась. Едва разденусь - и сразу мужчине презерватив надеваю сама. Им доверять нельзя. Ты же знаешь про презервативы?
- Знаю, - ответил Ёсия.
- Через два месяца я опять забеременела, хотя была осторожна вдвойне. Но при этом все повторилось. Даже не верится. Делать было нечего, и я пошла к тому же врачу. Тот посмотрел на меня и сказал: ведь только что предупредил. О чем только вы думаете? А я в слезах объясняла ему, как старалась предохраняться во время сношений. Но он не поверил мне и лишь обругал: дескать, пользовалась бы презервативами, такого бы не произошло. - Мать посмотрела на сына и продолжала: - Это долгая история. В конечном итоге, где-то через полгода я, к своему удивлению, начала сношаться с этим врачом. Было ему тогда лет тридцать, молодой, неженатый. Беседовать с ним было скучно, но человек порядочный и честный. Одна особенность - у него не было правой мочки уха, в детстве собака откусила. Шагал он себе, а тут выскакивает невиданная черная собака огромных размеров. Вот и откусила ему ухо. "Хорошо, что одну мочку, - говорил он сам. - И без мочки можно жить. Вот без носа было бы хуже". И я не могла с ним не согласиться.