Тяжело мне. Все рассыпается. Зачем так много детей, если ты не можешь всем дать полноценное развитие, уберечь от болезней! Вот пример – огромная семья моего отца, все пьянь, ублюдки, и неучи. А отцу не достало силы воли выбраться из своего семейного кошмара. Ибо не достало ему любви от рождения. И мне? А детям моим?
Я уже не боюсь стихии. Но не надо думать, что стихия ничего не может мне сделать. Стихию надо уничтожать! Стихию надо встречать во всеоружии. И по мере возможности уничтожать беспощадно и бесследно. Беспощадно. Беспощадно. И бесследно.
Ясно мне одно – изначально я оказался не готов к этим испытаниям. А сейчас? Не знаю. Возможно, ибо я стал понимать что-то лучше в себе, и в своих отношениях с миром моих близких и миром в целом.
Я вошел в декабрь, в Рождественский пост, в череду болезней детей и жены, еще живущим для себя, под себя.
Я неадекватен и в больнице.
Я геройствовал, я геройствовал, когда пришел в больницу с Верой. Я гордился собой, я пекся о себе. Меньше о Вере. Вот и не углядел, она угасает. Я кичился. Кичился драмой. Я будто хотел страдания, драмы. Боже! Как слаб и низок я.
Продержусь на любви. Любовью держится земля. Продержимся и мы.
Эти испытания – это проявление моей слабости. Будь я силен – этого не было бы. Я недостаточно умен, недостаточно терпелив, недостаточно терпим, недостаточно выдержан, склонен к самооговору, склонен к суетному порицанию, поспешен, суетен, самонадеян, зол, лжив, гневен, трусоват, изворотлив, фальшив, лукав, нерешителен, непоследователен.
Я был горделив поначалу, геройски все оценивал. Это глупо. Не мы управляем своей жизнью, если мы идем в царство Божьей славы.
Человек (относительно) управляет собой, лишь, если после него земного ничего нет – пусто, ровное место, небытие.
Человек не всегда причина своих бед, и испытаний, но часто именно человек – причина бед и испытаний.
Не часть ли бед и испытаний нынешних моих – от моего недомыслия, моей импульсивности и слабости? Очень похоже. Да.
Пора разозлиться. И выйти из этого состояния ступора, прежде всего индивидуального ступора.
Если это так, то одна из причин – недостаточное смирение, гордыня.
Прости мне, Господи! Мою горделивость и мое самомнение, и мое геройство!
Сил и ума – вот в чем я нуждаюсь.
Господи! Не оставь меня.
Все происходящее со мной, – это промысел Божий, это – вразумление, истинное и необратимое.
Геройство должно кончиться, и должна начаться жизнь. Лишь с окончанием геройства начинается жизнь.
Когда начались в моей семье все эти события – я поставил себя в центр событий, попытался мысленно воспроизвести модель солнечной системы, когда я – солнце, вокруг меня – семья, дети, пр.
Это – неверно. В корне, в принципе, светски, религиозно, бытово.
Мы все – спутники Бога. И это еще честь – стать спутником Бога. Мы все – частицы мира, воспроизводимого Богом. И Бог – центр этого мира, точнее, Дух Святой, производящий этот мир по воле Бога Отца. А Бог – вне, внутри, всюду и везде. И этот мир – и есть часть Бога. И я – часть части. И я никак не могу быть в центре. Если же я – как Бог, то и тогда я не центр, и тогда я – вне и внутри, всюду и везде.
Т.е. и как человек, и как Бог, я не могу быть в центре какого-либо мира, ни концептуально, ни практически. Теоретически – да. Но только когда этого требует человеческая забота о ближних ли.
За окном шарашит снег, и мы, кажется, еще далеки от выздоровления.
Господи!
Хватило бы на все сил, смирения, терпения, и ума. Господи! Дай мне ума! И мудрости! Не оставь меня в трудах моих. Никогда!
В какой-то момент я понял, что сил больше нет. И я вспомнил, как жена во время родов отключила свой инстинкт самосохранения, чтобы родить Веру. И родила. И все.
И я вновь восстал.
Но одно очевидно. Сейчас мне не до литературы. Сейчас мне надо спасать детей.
Дети мои лучше и терпимее меня.
Я перед ними худосочен и привередлив. Я перед ними почти тщедушен. Они сильнее меня и лучше, может быть, даже мужественнее.
А все люди вокруг меня все делают медленно, слишком медленно, очень медленно. А мне нужно спасать детей.
Две бригады сестер во главе с врачом больше часа ковыряли ручки Веры, не могли попасть в вену. Вера истощилась, иссохла, вены сузились, кровь обезвожилась, и нельзя было попасть в такую маленькую вену. День и Вера угасали. Уходили?
Я начал ее отпаивать, с помощью пятимиллилитрового шприца, которым я вливал ей в рот попеременно воду и регидрон (солененькая водичка), вливал ей жизнь. Отпаивая. И с каждой каплей, вены, маленькие вены Веры расширялись, наполнялись жизнью.
Из ложечки выпаивать Веру – это требует времени. Устал.
Глаза смыкаются. Хочется даже и не спать. А забыться.
И на следующее утро лучшая необъятная медицинская сестра больницы ввела в вену Веры на правой руке иглу, следом вставила катетер для вливания лекарств.
И затем положили мою Веру под капельницу на два дня – один день и второй день.
Я в дичайшем напряжении. К концу первого дня капельницы привезли в больницу мою дочку Аню с похожим диагнозом, и положили в нашу палату.
Такие повороты судьбы. Аня вышла из предыдущей больницы 19 декабря, а уже 21 декабря, оказалась в следующей больнице, в нашей палате.
Ни в сказке сказать, и ни пером описать – я в палате больничной выхаживаю двух своих дочерей – Анну и Веру, старшую и младшую (на конец 2000 года). И это уже никогда в жизни не повторится. И это врежется в мою память навсегда – Вера в хромированной кроватке в углу, Аня на большой белой кровати у окна, я замыкаю острым углом прямоугольный треугольник. Дети на одном катете; Аня – это прямой угол, из катетов верхний – верхний острый, вершина треугольника, сочетавая катет и гипотенузу; я – нижний острый, сочетавая нижний катет – основание – и гипотенузу, – со старшей дочерью общаясь по катету, с младшей дочкой по гипотенузе.
Дети мои спят, а время течет с конца пера в страницу. Время не кончается. Время продолжается.
Тихо. Больница спит. Ночью, даже болезни уходят куда-то, давая детям, взрослым передышку. Давая надежду.
Моя старшая четырнадцатилетняя дочка Аня нуждается в источнике вдохновения, в источнике любви, в источнике восстановления сил; пока таких источников мы нашли семь:
– папа,
– сон,
– еда,
– церковь,
– книги,
– мама,
– Ася,
– Вера.
Это все называется одним словом – "любовь".
Главное, в чем нуждается Аня, – это любовь.
Любовь – это главный и единственный источник ее вдохновения, ее жизненных сил, оживления.
А и Вера нуждается в единственном – любви. И все мои дети – Анна, Анастасия, Вера. И по новой. И в любом порядке. Все мои дочери нуждаются в любви, как никто другой.
Больница не кончается.
Но враг сдается.
Враг глуп и прямолинеен. Это лишь он считает, что он изворотлив, он – глуп.
Болезнь приобретает в какой-то момент признаки живого существа, мерзкого и злого, которое намерено отнять, до времени отнять у наших детей жизнь и/или здоровье.
Мерзкие демоны мглы.
"Ненавижу!" – кричу я, сотрясая душу. – "Ненавижу!" – И почти вижу этого врага, мелкого, гадкого зверя, вошедшего в моего ребенка.
Вера изгибается от судорог в желудке, маленькое тельце не принимает даже воду уже несколько суток подряд. Она закатывает глаза и вопит, содрогаясь всем телом.
Я начинаю кричать, и не слышу свой крик, – "Борись! Борись с болезнью!"
А она крутит глазами, сипит, синеет, пучит живот и вновь орет изо всех своих последних сил. А потом успокаивается – так нехорошо, так опасно, и закатывает глаза, и страшно молчит, многие часы – один, второй и третий день молчит, уставившись в себя или в стенку. Чтобы затем очнуться среди ночи с криком.
"Папа! Болит головка!"
"Где?"
"Здесь". – Показывая ручонками на заднюю часть черепа и темя.
И вновь я к доктору с симпатичным лицом и милой задницей. Она уже уснула в дальнем углу огромной комнаты под ворохом чего-то белого на диванчике. Я иду к ней молча, может быть, пугая ее, я иду и понимаю, что она уже не спит, и напряженно смотрит мне навстречу/на меня/в меня и молчит.
"Что вы хотите?"
"Голова! Она жалуется на голову!" – И бегом назад.
Завтра выяснится, что у Веры подскочило внутричерепное давление. И это свидетельствует о ее высокой изначально интеллектуальной потенции, но это все в будущем.
А сейчас ее надо спасать.
И милая задница спасает мою дочь, влив в нее ложку "панадола".
"Борись!" – Я кричу, и ходуном ходит земля.
"Скажи болезни, – уходи! Скажи – уходи!"
Но демон противоречия еще силен, и Вера отвечает: "Не уходи!"
"Уходи! Уходи! Скажи болезни – уходи!" – Кричу я, разрывая ночь.
"Не уходи." – Тот же безвольный и отсутствующий ответ.
Наконец, после десятков моих просьб, срывающихся в крик, – "Уходи! Скажи болезни – уходи!", – интуиция подсказывает, и я выкрикиваю: "Уходи! Уходи! Уходи! Не уходи!"
И бес ловится, заведенно и вопреки Вера отвечает, – "Уходи".
Все. Мы победили врага. Враг туп. Враг овладел чувствами ребенка, его телом, но не мозгом.
А мне очень важно, чтобы Вера сказала это слово, – "Уходи"!
И она говорит. Всего раз. Но этого довольно.
И вот среди ночи: "Папа, дай чего-нибудь?" – Фраза, произнесенная с чувством и на выдохе – сладостная музыка небес.
Сладостный сон. Сладостный звук. Впервые за неделю она попросила есть. Сама.
Дочь хочет есть! Слава Богу!