Гортензия смотрела на нее с отвращением, а я сказал:
– На самом деле, Гортензия, таким способом ты можешь проявить свои творческие способности и украсить елку так, как тебе нравится.
Гортензия фыркнула – будто кошка провела когтями по грубо оштукатуренной стене – и вышла из комнаты с таким видом, словно ее вот-вот вырвет. Я поклонился ее удаляющейся спине, радуясь тому, что некоторое время не увижу невестку, а затем приступил к утомительному занятию передачи Рембо указаний Родни по поводу того, как следует развешивать игрушки.
Когда все было закончено, я решил дать отдых уставшим ногам и голове и уселся на стул в дальнем и довольно темном углу комнаты. Не успел я устроиться поудобнее, как появился крошка Лерой. Наверное, он меня не видел, а может быть, посчитал частью обстановки – каким-нибудь неинтересным и не имеющим никакого значения предметом мебели.
Он бросил на елку презрительный взгляд и сказал, обращаясь к Рембо:
– Слушай, а где подарки? Наверняка бабка с дедкой купили мне какую-нибудь гадость, но я все равно не собираюсь ждать до завтрашнего утра.
– Я не знаю, где подарки, маленький хозяин, – ответил Рембо.
– Ха! – воскликнул Лерой и повернулся к Родни. – А ты, Вонючка, знаешь, куда они спрятали подарки?
Родни, в соответствии со своей программой, вполне мог бы ему и не ответить, поскольку его звали Родни, а не Вонючка. Я уверен, что Рембо именно так и поступил бы. Однако Родни устроен совсем иначе, и потому он вежливо проговорил:
– Знаю, маленький хозяин.
– Ну и где они, старый тошнилка?
– Не думаю, что мне следует вам это говорить, маленький хозяин. Грейси и Говард будут огорчены, они хотят, чтобы вы увидели подарки завтра утром.
– Послушай, мерзкий болван, – сказал малыш Лерой, – ты с кем разговариваешь? Я тебе приказываю: неси сюда подарки.
И чтобы показать, кто тут главный, он лягнул Родни и голень, что было грубой ошибкой. Я сразу это понял и возликовал. Крошка Лерой собирался отправиться в постель (хотя я сомневаюсь, что он ложится спать, пока сам не захочет) и потому надел тапочки. Один тапок соскочил с ноги, которую он занес для удара, и наш ангелок с силой врезал голыми пальцами прямо по хромированной голени робота.
С диким ревом он повалился на пол, а в следующее мгновение в комнату влетела его мать.
– Что такое, Лерой? Что случилось?
На что ее сынок самым бессовестным образом заявил:
– Он меня ударил. Старое чудовище, он меня ударил!
Гортензия завизжала, потом увидела меня и выкрикнула:
– Вашего робота нужно уничтожить!
– Успокойся, Гортензия, – сказал я. – Робот не может ударить ребенка. Первый закон роботехники.
– Это старый робот, неисправный робот. Лерой говорит…
– Лерой врет. На свете нет робота, ни старого, ни ломаного, который мог бы ударить ребенка.
– Тогда это сделал он. Дедка меня ударил, – заорал Лерой.
– Я бы с радостью, – тихонько проговорил я, – только робот не позволил бы мне. Спроси у Рембо, стоял бы он на месте, если бы я или мой Родни решили обидеть твоего мальчугана. Рембо!
Мой голос прозвучи очень строго, и Рембо ответил:
– Я никому не позволил бы причинить вред маленькому хозяину, мадам, но я не знаю, что он хотел сделать. Он стукнул Родни голой ногой.
Гортензия вскрикнула и в ярости вытаращила глаза.
– Значит, у него имелись серьезные причины. Я добьюсь того, чтобы ваш робот был уничтожен.
– Валяй, Гортензия. Но вряд ли ты захочешь испортить своего робота и перепрограммировать его таким образом, чтобы он лгал, рассказывая, что произошло перед тем, как твой сынок ударил Родни. Кстати, я тоже с удовольствием выступлю в качестве свидетеля.
Гортензия покинула наш дом на следующее утро, увозя с собой сильно побледневшего Лероя (оказалось, что он сломал палец на ноге, и поделом ему!) и по-прежнему безмолвствующего Дилэнси.