Как утверждали эксперты из Министерства общественных работ, после того, как все жители покинут районы высотных домов, дома полностью придут в упадок. Они называли эти места «районами естественного санирования», среди населения же за ними укрепилась слава гигантских свалок. Прогнозы экспертов подтверждались во всем, кроме одного: в домах, еще пригодных для жилья, по‑прежнему было заселено около пяти процентов квартир. В них жили люди, о которых государство всеобщего благосостояния по тем или иным причинам не сумело позаботиться. Время шло, дома окончательно разрушались, увеличивалось число несчастных случаев, но в соответствии с законом ни владельцы домов, ни городские власти за это не отвечали. Население давно предупреждали об опасности.
Йенсен взглянул направо — машина проезжала мимо одного из участков «естественного санирования». Примерно треть домов сохранилась. На фоне светло‑голубого осеннего неба они возвышались, подобно исполинским столбам, покрытым копотью и сажей. Вдали он заметил группу детей, игравших среди разбитых автомобилей и груд бутылок и пластмассовых упаковочных ящиков. Взгляд Йенсена был спокойным и безучастным. Минут через пятнадцать такси остановилось перед зданием аэропорта. Йенсен расплатился и вылез из машины. Бок по‑прежнему болел.
IV
В комнате было два окна, задернутых легкими светло‑голубыми занавесками. Стены выкрашены в темно‑синий цвет, потолок белый. Кровать из светлого дерева хорошо вписывалась в общий стиль комнаты.
Йенсен неподвижно лежал на спине, вытянув руки по бокам. Справа от него виднелась кнопка звонка. Стоит на нее нажать, и через несколько секунд в комнату войдет медсестра. Йенсен не касался кнопки. Он думал об одном — какое сегодня число. Первое ноября или второе? А может, третье? Он знал, что находится в этой палате около двух месяцев, но никак не мог вспомнить точную дату прихода сюда, и это его раздражало.
Он знал также, что выжил. Это его не удивляло, однако он испытывал легкое недоумение из‑за того, что не был этим удивлен.
Вдали у окна стояло плетеное кресло. Последние две недели ему дважды в день разрешалось в нем посидеть — полчаса утром и полчаса после обеда. Сейчас была вторая половина дня, и Йенсена потянуло к окну. Давно уже он не испытывал ничего подобного.
Дверь открылась, и в комнату вошел стройный мужчина в светло‑сером костюме. Его смуглое лицо с тонкими черными усиками обрамляли длинные кудрявые волосы. Кивнув Йенсену, вошедший остановился у его ног, полистал толстый журнал, висевший на спинке кровати, затем достал желтоватую сигарету с длинным бумажным мундштуком и сунул ее в рот. Рассеянно пожевал сигарету, достал коробок со спичками и закурил. Задув крошечный огонек, мужчина бросил спичку на пол, быстрыми шагами подошел к изголовью кровати, наклонился над Йенсеном и посмотрел ему в глаза.
Йенсену казалось, что он видел это лицо несчетное число раз. Выражение смотрящих на него карих глаз менялось — оно бывало озабоченным, спокойным, любопытным, ищущим или печальным. Запах же был неизменным — от мужчины пахло табаком и бриллиантином. Йенсен смутно припоминал, что однажды видел этого человека с марлевой повязкой на лице, в оранжевой резиновой шапочке, закрывавшей кудрявые черные волосы. Тогда все вокруг Йенсена было залито резким бело‑голубым светом, и мужчина был одет во что‑то, напоминающее белый фартук мясника. Более того — и это Йенсен отчетливо помнил — еще раньше он долго тряс ему руку и говорил что‑то на непонятном гортанном языке — очевидно, это должно было означать: «Добрый день» или «Добро пожаловать». А может, он просто назвал свое имя.
Сегодня мужчина выглядел веселым. Он ободряюще кивнул Йенсену, небрежно стряхнул на пол пепел, затем повернулся и вышел.
Через несколько минут в комнату вошла медсестра, чем‑то похожая на врача — такая же загорелая и темноволосая, но с серыми глазами.