- Ясное дело - победить неприятеля, - ответил старший брат вместо младшего.
- Отлично, Ники, отлично! Но добавлю – еще и видеть радость победы на лицах солдат. Генерал Драгомилов, подле которого я стоял, не мог из-за дыма и тумана рассмотреть, что происходит на противоположном берегу, когда находившийся рядом генерал Скобелев поздравил его с победой. "Да где, где ты это видишь?" с изумлением спросил Драгомиров. "Где? На роже у солдата. Гляди-ка на эту рожу! А? Такая у него рожа только когда он одолел супостата. Вишь как прёт! Любо смотреть, - отвечал ему Скобелев.
- Да, я бы хотел быть на месте генерала Драгомирова, - задумчиво сказал Ники.
- И будешь! Но для этого надо хорошо учиться. Продолжайте генерал, - обратился цесаревич к Даниловичу. – До свиданья, кадеты.
- До свиданья, Ваше Императорское Высочество! – дружно ответили мальчики.
"Что-то суховат Данилович", - думал цесаревич, поднимаясь к себе в уборную на четвёртый этаж. "Не заменить ли его тем же Драгомировым?".
Он нажал кнопку и дал распоряжение камердинеру принести мундир: пора было собираться в Зимний Дворец на традиционный воскресный обед, где должны были присутствовать все члены императорской семьи.
Сняв тужурку и косоворотку и надев тёмно-зелёный генеральский сюртук, Александр выдвинул ящик стола, чтобы достать ленту с георгиевским крестиком и заметил в глубине белые бальные туфли княжны Мещерской.
Нахлынули воспоминания. Милая княжна с большими, печальными, всё понимающими глазами. Как на него кричал отец, когда он объявил, что отказывается от престола, и не поедет в Данию свататься к принцессе Дагмар, так как любит княжну Мещерскую. "Да как ты смеешь отказываться от возложенной Богом миссии, от святой обязанности, нарушать присягу на верность стране?! Я тебе просто приказываю ехать в Данию и просить руки бедной Дагмар - и ты поедешь, а княжну Мещерскую я тотчас отошлю!" А потом ещё рассуждал о вреде морганатических браков, которые расшатывают трон. И вот через пятнадцать лет император сам вступил в морганатический брак с этой мерзавкой, а на возражения родственников с раздражением заявляет одно и то же: "Я – Государь и единственный судья своим поступкам!". А однажды даже пригрозил лишить его наследства! Да ещё какие-то скоты, явно по наущению Юрьевской, распространяют слухи, что его мама́, любимая мама́, императрица Александра Фёдоровна, была незаконнорождённой.
С помощью камердинера Александр повязал вокруг шеи орденскую ленту, скрывшуюся под стоячим воротником мундира, и тяжело вздохнул. Слуга понимающе взглянул на хозяина. О неурядицах в императорской семье всем было известно.
Брак с Дагмар оказался счастливым, и нужно признать, что отец был тогда прав. Но сейчас-то он сам расшатывает трон. Он, Александр, вынужден создавать видимость повиновения и приструнивать жену, но в глубине души вполне с ней согласен. Если эту особу коронуют – это будет катастрофа. И он уже решил, что её не допустит. Просто объявит отца сумасшедшим. "L'empereur est devenu fou", - об этом шептались при дворе ещё когда император поселил любовницу с детьми в одном дворце с законной женой. Разве способен на это человек в здравом уме? А история с коронацией – ещё один признак безумия стареющего шестидесятидвухлетнего монарха.
- Спасибо, Вельцин. Вели подать карету, и сообщи её императорскому высочеству, что я её жду, - мрачно распорядился цесаревич.
Слуга поклонился и вышел, а цесаревич встал перед образом, освещаемым лампадкой с подвешенным пасхальным яйцом и по привычке стал молиться, прося Всевышнего, чтобы он укрепил его дух и подсказал правильное решение.
- Карета подана, Ваше Императорское Высочество. Её Императорское Высочество просила передать, что она не здорова и поехать не сможет, - объявил вошедший через несколько минут камердинер.
Цесаревич угрюмо кивнул, накинул поданную шинель, надел белую барашковую шапку с красным верхом и вышел, спустившись на лифте на первый этаж. От Аничкова дворца до Зимнего вдоль по Невскому было не более четырёх вёрст, которые он с удовольствием прошёл бы пешком, но из-за угроз террористов приходилось ехать в закрытом экипаже, да ещё в сопровождении конвоя из двух казаков, как если бы он сам был преступником.
Запряженная четвёркой лошадей карета не спеша ехала вдоль проспекта, который жил своей жизнью.
Дворники убирали снег и скалывали лёд с тротуаров; спешили по своим делам посыльные с яркими бляхами на груди; возле витрин толпилась публика, разглядывая выставленные товары; фланировали офицеры, позвякивая ножнами о булыжную мостовую и разглядывая идущих на встречу барышень; на перекрёстках стояли городовые в чёрных шинелях с барашковыми воротниками, с барашковыми же круглыми шапками, шашками и револьверами. При виде кареты с Великим князем они вытягивались в струнку и отдавали честь.
На одном из перекрёстков со стороны Михайловской улицы вылетели сани, рядом с которыми ехал всадник. Сани на всей скорости врезались в едущих позади кареты казаков, а всадник, повернув налево, приблизился к карете и начал стрелять из револьвера. От пули со звоном разлетелось оконное стекло. Цесаревич инстинктивно отпрянул назад, однако успел два раза дернуть за верёвку, один конец которой был привязан к руке кучера. Это был знак ехать быстро. Впрочем, кучер уже щелкнул хлыстом, пуская во весь опор. Сзади раздался свисток городового и револьверные выстрелы. Всадник пустил лошадь в галоп и стал удаляться в сторону Садовой.
- Гони! Быстрей! – крикнул Александр, приоткрыв дверь. Его рука машинально нащупала саблю. Он вытащил клинок, бросив его на пол, отстегнул от портупеи ножны, мощным ударом ногой сорвал дверь с петель и, размахнувшись левой рукой, бросил ножны во всадника. Завертевшись как бумеранг, они ударили в заднюю ногу лошади, которая завалились набок. Всадник успел вытащить ноги из стремян и, прокатившись кувырком несколько метров, вскочил на ноги и припустил в арку ближайшего двора.
Подъехав к упавшей лошади, кучер остановил карету. Александр вышел. Гнедая кобыла жалобно ржала, дёргая сломанной ногой. Рядом на снегу валялись ножны, а недалеко от седла виднелся какой-то тёмный предмет. Цесаревич поднял и по-хозяйски осмотрел ножны. На крепкой стали было несколько царапин и согнулось одно кольцо крепления портупеи. Он прикрепил ножны к портупее и подошел к седлу, подняв револьвер.
- Занятно – хмыкнул Александр, рассматривая выгравированную на корпусе надпись Enfield Mk.I Он нажал на рычажок возле курка, и переломил ствол револьвера, опустив его вниз. Барабан сместился вперёд и из него выщелкнулись три стрелянных гильзы; три целых патрона остались в барабане.
"Но выстрелов было два", - подумал Александр.
Сзади раздался выстрел. Цесаревич вздрогнул и быстро обернулся. К нему бежали городовой и один из казаков.
- Как Вы, Ваше Императорское Высочество? - спросил казак.
- В порядке. Проверь, любезный, тот двор, - скомандовал цесаревич городовому, указав на арку в которой скрылся беглец. Городовой тотчас же устремился туда.
- Что с санями, Кудинов?
- Седок убит.
- Что ж, ты? Живым надо было брать.
- Никак нет-с. Уже был мертв, когда подъехал. Тот, который был на коне, пристрелил его, когда сани выехали на Невский.
Александр посмотрел на револьвер. Стало ясно, почему стреляных патронов три.
- Кто таков выяснили?
- Документов никаких. По виду – инородец.
- Что, азиат?
- По внешности больше иудей.
Цесаревич кивнул.
- Садись на облучок, с нами поедешь.
- Разрешите остаться, Ваше Императорское Высочество. Симонов упал с коня и сломал ногу.
- Хорошо. Я за вами пришлю.
Цесаревич сел в карету и скомандовал:
- В Зимний!
Поговорить с отцом и родственниками было о чём.