Учился он неплохо, лучше всего удавалась гимнастика, ей в корпусе уделялось много внимания. Андрей освоил все имевшиеся снаряды, с удовольствием тягал тяжёлые гири и стал чемпионом курса по подтягиванию на турнике. По другим дисциплинам успехи не были столь выдающимися, однако преподаватели выделяли его как серьёзного и вдумчивого ученика, способного брать приступом любую науку. И всё бы ничего, но однажды Андрей влюбился. Ему исполнилось всего семнадцать лет, и предметом его любви стала ветреная модистка, известная всем кадетам как 'мадемуазель Обожэ'. Сколько воспитанников корпуса прошло через её будуар, знала только она, но в том, что число их исчислялось десятками, не сомневался никто, в том числе кадет Одинцов. Но вот... втрескался по самые уши и ничего не мог с собой поделать. Мадемуазель Обоже, давно переступившей черту бальзаковского возраста, льстило столь горячее внимание со стороны романтичного юноши, она благосклонно принимала знаки его внимания и... продолжала порхать как мотылёк, кружа головы неизбалованным женской лаской воспитанникам корпуса. Другими словами, кадет Одинцов не был первым, не стал и последним.
Переодевшись в штатское, он сбегал после занятий и мчался как угорелый к светящимся в темноте, будто кошачьи глаза окнам пассии. На последние деньги покупал дорогие подарки, забросил учёбу (Какая физика! Какая геометрия! До них ли мне, братцы!), стал дерзким и непослушным. Как итог - едва не вылетел из корпуса. И снова вмешался дядя. Узнав, что племяннику грозит отчисление, он бросил все дела и сумел выцарапать для Андрея недельный отпуск.
Кадет вышел через главный выход, где стояли четыре пушки с медными стволами на зелёных деревянных лафетах. Дядя поджидал в нанятой коляске, выходить из экипажа не стал, жестом пригласил племянника сесть рядом.
- Говоришь любовь у тебя, амуры всякие, - процедил сквозь зубы отставной вояка. - От болезни этой только одно лекарство. Уж я тебе покажу Амуров с Купидонами!
Извозчик доставил Одинцовых к ступенькам 'Парадиза', увеселительного заведения в котором звучал рояль и танцевали молоденькие барышни. Полковник позвал хозяйку, отсчитал ей пухлую стопку ассигнаций и велел не выпускать племянника, пока тот как следует не перебесится.
Из дверей 'Парадиза' кадет вышел полностью излечённым от любовного недуга и, по счастью, не подхватившим иные болезни деликатного свойства. Благополучное выздоровление дядя с племянником отметили в дорогом ресторане, и после этого жизнь Андрея вошла в привычное русло.
Он вернулся к учёбе с прежним напором, за усердие получил погоны вице-фельдфебеля, напрочь изгнав из головы некогда столь милый образ мадемуазель Обожэ.
Закончив корпус, поступил в пехотное училище. Два года, проведённых в стенах старейшего военного учреждения, не пропали даром. Из юнкера Одинцова получился хороший офицер: смелый, начитанный, расторопный, не испорченный политикой и не развращённый доступными женщинами.
Рано или поздно учёба заканчивается. Пробил час распределения по войскам. О том, чтобы попасть в гвардию не стоило и мечтать: нужны были хорошие связи и большие деньги. Гвардейцы жили на широкую ногу, посещали светские салоны, танцевали на балах, пили дорогое шампанское, говорили на французском, кутили в строго оговоренных и безумно дорогих ресторанах. В общем, небогатому Одинцову в гвардии делать было нечего, разве что следовать примеру некоторых знакомых: чтобы поддерживать реноме они фактически находились на содержании у своих обеспеченных жён.
Андрею выпала вакансия в резервный пехотный полк, расположенный неподалёку от Ярославля. К назначению он отнёсся спокойно, сожалел лишь, что не сумел попасть на театр русско-японских военных действий. Казалось, именно там он мог проявить себя полностью. Но не сложилось, так не сложилось. В конце концов, войн на его век хватит.
Знакомство с Аристархом Петровичем состоялось в прошлом году: поручика внезапно вызвали в штаб округа. Пожилой генерал, отрастивший роскошные баки и старообрядческую бородку, объявил, что Андрей направляется в бессрочную командировку, велел отобрать надёжных солдат.
- Ваше назначение будет секретным, постарайтесь никому о нём не говорить, - предупредил генерал. - Даже командиру полка. Вы поступаете в полное распоряжение профессора Дементьева. Его воля для вас приказ.
Поручик ответил 'есть' и щёлкнул каблуками.
Профессор принял его радушно, если и загружал поручениями, то строго по делу. Одинцову нравился чудаковатый учёный: Дементьев умел 'зажигать' людей, не зря студенты его обожали и были готовы идти за ним в огонь и воду.
Андрей не был посвящён в тайны исследований, но понимал, что сталкивается с чем-то неординарным, способным навсегда изменить судьбу родины.
И вот теперь встреча с человеком, перевернувшим все представления о будущем. Оно выглядело теперь слишком страшным, и в первую очередь для него, потомственного дворянина. У кого-то возникло желание взять всё и поделить, но что можно взять с армейского поручика, не имеющего ни капиталов, ни имений, а ведь таких большинство.
Андрей загрустил. Никто не спорит, бардака в матушке Рассее хватало испокон веков, но зачем ломать хребет стране? Кому после такого станет жить лучше? Униженных и оскорблённых, много, слишком много, с этим действительно надо что-то делать. Но что именно? Неужели нет иных способов, кроме революций, беспорядков, убийств, резни стенка на стенку, когда брат идёт на брата? И уж совсем непонятно - зачем убивать всю царскую семью, вместе с детьми. Чем провинился больной царевич Алексей, его сёстры-княжны? И чем плох Николай?
Императора Одинцову доводилось видеть всего однажды и то издали. Николай Второй приезжал на смотр дивизии, он гарцевал на коне перед строем и хвалил солдат за выправку. Поручик кричал 'ура' вместе со всеми и тщился разглядеть мельчайшие детали. Чёрного демонизма в царе не было, он не походил на пиявку, сосущую кровь из народа. Человек как человек - добрый, весёлый, умный и... несчастный. Кто мог взять грех на душу и выпустить в него пулю? Жаль, пришелец так и не вспомнил имя цареубийцы.
Одинцов давно подумывал о дальнейшем продвижении. Далеко идущих перспектив в полку нет и не предвидится, кругом сплошная армейская рутина, засасывающая как болото. Максимум на что он мог рассчитывать - дослужиться до командира роты. Поступление в академию, прежде всего - Генерального штаба -маловероятный, но всё же шанс, однако попасть в неё непросто, большинство срезалось на вступительных экзаменах. На редких как снег летом счастливчиков в полку посматривали косо, провожали с ненавистью, за глаза обзывали 'моментами' и... отчаянно завидовали.
Но профессор предложил попытать счастья в жандармском корпусе. Отбор осуществлялся строгий, брали далеко не всех, только потомственных дворян, закончивших военное училище по первому разряду, шесть лет прослуживших в армии, не католического вероисповедания. И, разумеется, не имевших долгов.
Всем этим требованиям Одинцов удовлетворял, главным было пройти сквозь мелкое сито отбора. Поручик подал докладную записку с просьбой зачислить его в кандидатский список при корпусе жандармов и стал дожидаться вызова.
В Петербурге он оказался через два месяца, предстояло выдержать предварительные экзамены в штабе корпуса. Желающих набралось с полсотни, это были офицеры всех родов войск, в основном из заштатных гарнизонов. Одинцов, прибывший задолго до начала испытаний, ощутил в себе мелкую нервную дрожь, он жутко волновался, понимая, что другой попытки может и не быть. Чтобы немного успокоиться подошёл к другим офицерам, представился, завёл беседу ни о чём.
Все ждали начала первого экзамена. Он был устным и затрагивал широкий круг предметов.
Двери, за которыми заседала приёмная комиссия, приоткрылись. Щеголеватый жандармский ротмистр с порога огласил первые пять фамилий экзаменующихся.
Капитан-артиллерист Авалов перекрестился:
- Ну, с Богом, братцы, - и неуверенной походкой зашагал к дверному проёму.
Вслед полетели пожелания удачи.
Одинцов оказался в середине списка. Прозвучала его фамилия, сердце учащённо забилось. Он вошёл в комнату, доложился по форме, получил билет и сел готовиться. Мысли разбегались. Тема была и простой и в то же время сложной, с массой подводных камней. Вопросы касались создания Государственной Думы первого и второго созывов и краткой характеристики представленных в ней партий.
Через пятнадцать минут его вызвали отвечать.
Одинцов чётко отбарабанил официальную версию, не прибавляя от себя ничего лишнего. Экзаменаторы - в их число входили старшие адъютанты штаба корпуса и представитель полицейского департамента - откровенно скучали. Внезапно председатель комиссии, брыластый полковник Смирнитский, остановил его:
- Достаточно, господин поручик. Скажите, любите ли вы поэзию?
- Не очень, - удивлённо произнёс Одинцов, не понимая, каким боком это относится к экзаменам.
- Жаль, - полковник поморщился. - Но в любом случае эти строки должны быть вам хорошо известны.
Смирнитский продекламировал:
- Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ,
И вы, мундиры голубые,
И ты, им преданный народ.
- Что скажете насчёт этих стихов, поручик?
Одинцов спокойно ответил:
- Вы правы, господин полковник, Лермонтова не узнать сложно. Если не ошибаюсь, эти строки он написал в апреле 1841 года, когда служил на Кавказе.
- Всё верно, строки действительно принадлежат Михаилу Юрьевичу Лермонтову, - одобрительно кивнул жандарм. - И дату вы точно определили. Но всё же хотелось бы узнать ваше отношение к этим стихам?