- Я клоню к другому - ты сам сказал, что наследство для сыновей надо скопить сейчас.
- Что я и предлагаю. Или у тебя есть предложение получше?
- Надо отыскать ярмарку, на которой мы сумеем сбыть перья непосредственно торговцу роскошью - такому, который отвезёт их в Париж и продаст знатным дамам и господам.
- О да. Такие торговцы всегда рады вести дела с бродягами и беглыми невольницами.
- Ой, Джек, надо просто одеваться, а не издеваться.
- Есть некоторые чуткие ранимые люди, которые сочли бы это замечание обидным. По счастью, я…
- Ты не задумывался, почему каждое мое движение сопровождается шелестом и шуршанием? - Элиза продемонстрировала.
- Воспитание не позволяло мне осведомиться о фасоне твоего белья, но коли ты сама завела этот разговор…
- Шёлк. Под бурнусом на мне намотано с милю шёлка. Я украла его в лагере вазира.
- Шёлк. Слыхал о таком.
- Иголка, немного ниток, и я стану знатной дамой с головы до пят.
- А я кем? Придворным недоумком?
- Моим слугой и телохранителем.
- О нет…
- Только для видимости! Небольшой спектакль ради дела! Всё остальное время я буду твоей преданной слугой, Джек!
- Что ж, знаю, ты любишь сказки, и не прочь разыграть с тобой короткий спектакль. Только прости, пожалуйста, но разве на то, чтобы сшить наряд из турецкого шёлка, не требуется долгое время?
- Джек, много на что требуется время. Это займёт всего несколько недель.
- Несколько недель… А ты знаешь, что в здешних краях бывает зима? И что сейчас октябрь?
- Джек?
- Элиза?
- Что твоя аргоговорящая сеть сообщает о ярмарках?
- Они по большей части проводятся осенью и весной. Нам нужна лейпцигская.
- Правда? - На Элизу эти слова, видимо, произвели впечатление. Джеку стало приятно - дурной знак. Если для тебя единственная радость - произвести впечатление на конкретную девушку, значит, пиши пропало.
- Да, потому что там восточные товары, привезённые из Турции и России, меняют на западные.
- Скорее на серебро - кому нужны западные изделия!
- Правда твоя. Старые бродяги тебе скажут, что парижских купцов лучше грабить по пути в Лейпциг, когда они везут серебро, нежели на обратном пути, когда они нагружены товаром, который ещё поди сбудь. Хотя молодёжь возражает, что серебро теперь вообще никуда не возят: расчёты совершаются в обменных векселях.
- В любом случае Лейпциг - то, что нам надо.
- За исключением одной мелочи: осенняя ярмарка закончилась, а до весенней надо пережить зиму.
- Помоги мне пережить зиму, Джек, и весной в Лейпциге я выручу тебе вдесятеро против того, что ты получил бы здесь.
Настоящий бродяга так не поступил бы. Ошибка многократно усугублялась перспективой провести столько времени с одной определённой девушкой. Однако Джек сам загнал себя в ловушку, когда упомянул сыновей.
- Всё обдумываешь? - спрос ила Элиза некоторое время спустя.
- Давным-давно бросил, - отвечал Джек. - Сейчас я пытаюсь вспомнить, что знаю о местности отсюда до Лейпцига.
- И что же ты пока вспомнил?
- Только что мы не увидим никого и ничего старше пятидесяти лет. - Джек двинулся к парому через Дунай. Турок следовал за ним. Элиза ехала молча.
Богемия
осень 1683
В трёх днях езды от Дуная дорога сузилась до колеи в тощей древесной поросли, заглушаемой высоким бурьяном. Бурьян кишел насекомыми и шевелился от невидимых зверьков. Джек вытащил янычарскую саблю из одеяла, в которое та была завернута с самой Вены, и смыл в ручье засохшую кровь. Стоя в ярком солнечном свете, по колено в бурой воде, он нервно тёр саблю и встряхивал ею в воздухе.
- Что тебя тревожит, Джек?
- С тех пор, как паписты перебили всех приличных людей, в этих краях живут лишь разбойники, гайдуки и вагабонды…
- Я уже догадалась. Я хотела сказать, что-то насчёт сабли?
- Её невозможно вытереть: трогаешь - сухая, а на солнце струится, как вода.
Элиза отвечала стихами:
Булат струйчатый - мир его называет.
Напоённый ядом, врагов в смятенье повергает,
Стремительно разит, кровь всюду проливает.
И в мраморных чертогах лалы и яхонты сбирает.
…во всяком случае, так сказал поэт.
- Кто сочинил такую дичь?
- Поэт, разбиравшийся в саблях лучше тебя. Ибо это почти наверняка дамасская сталь. Вероятно, сабля стоит больше, чем Турок и страусовые перья вместе взятые.
- Стоила бы, если б не это. - Джек уместил подушечку большого пальца в выщербину на клинке, ближе к острию. Сталь вокруг была чёрной. - Не поверил бы, что такое возможно.
- Это здесь он врубился в мягкое подбрюшье твоего мушкета?
- Мягкое?! Ты видела только деревянную часть. Однако в неё был упрятан железный шомпол. Сабля разрубила дерево - ничего примечательного, - разрезала шомпол и надсекла ствол. Когда порох наконец вспыхнул, пуля дошла только до этого места, и тут дуло разорвало. Что и погубило янычара, поскольку лицо его находилось…
- Я видела. Или ты отрабатываешь рассказ, чтобы потом развлекать друзей?
- У меня нет друзей. Я собираюсь устрашать врагов. - Джек рассчитывал, что слова прозвучат грозно, но Элиза только взглянула на горизонт и подавила вздох.
- Или, - сказала она, - таким рассказом можно привлечь человека, который скупает на рынке легендарные клинки.
- Сделай милость, выкинь из головы мысли о рынках. Как убеждает пример великого визиря, все богатства мира не впрок, коли не можешь их защитить. Это сокровище и средство защиты, слитые воедино, - совершенство.
- По-твоему, человек с конём и саблей достаточно защищен в таком месте?
- Ни один уважающий себя разбойник не станет селиться в безлюдье.
- А что, все леса в христианском мире такие? По матушкиным сказкам я ожидала увидеть деревья-исполины.
- Два-три десятилетия назад здесь зрела пшеница. - Джек ятаганом срезал несколько спелых колосьев, выросших на солнечном пятачке у ручья, спрятал саблю в ножны и понюхал зерно. - Добрые селяне приходили сюда в страдную пору, неся на плечах серпы. - Джек стянул ботфорты и вошёл в ручей, ощупывая дно босыми ступнями. Через мгновение нагнулся, вытащил длинный, зазубренный от камней серп - изъеденный полумесяц ржавчины на сломанной чёрной рукояти. - Точили серпы на окатанных водой камнях. - Он поднял голыш, несколько раз провёл им по серпу и снова бросил на берег. - За этим занятием они не прочь были промочить горло. - Джек снова пошарил ногой в воде, нагнулся, достал глиняный кувшин и вылил оттуда желтовато-бурую струю болотной воды. Кувшин он бросил на берег. Затем, по-прежнему держа в руке ржавую дугу серпа, двинулся к замеченному ранее экспонату. Он нашел, что хотел, и чуть не упал, стоя на одной ноге, как фламинго, и шаря другой по дну. - Так шла их простая, счастливая жизнь, пока не случилось нечто…
Джек медленно и (он надеялся) драматично провел серпом над водой, изображая смерть.
- Чума? Голод?
- Религиозная рознь! - объявил Джек и вытащил из воды побуревший человеческий череп, явно со следом от сабли на виске. Элизу (ему показалось) потряс фокус: не череп (она видела вещи похуже), но ловкость исполнения. Джек замер с серпом и черепом, растягивая мгновение. - Когда-нибудь видела моралите?
- Матушка про них рассказывала.
- Предполагаемая публика: вагабонды. Цель: вложить в их убогие умишки некую идиотскую мораль.
- И в чём же мораль твоей пьесы, Джек?
- О, моралей в ней много: держитесь подальше от Европы. Или: когда приходят люди с оружием, бегите. Особенно если в другой руке у них Библия.
- Разумный совет.
- Даже если это означает определённые жертвы.
Элиза рассмеялась, как девчонка.
- А, вот теперь-то, чую, мы переходим к настоящей морали.
- Смейся сколько хочешь над бедолагой, - сказал Джек, потрясая черепом. - Если бы он бросил урожай и дал дёру вместо того, чтобы цепляться за домишко и землю, то мог бы дожить до сего дня.
- А бывают восьмидесятилетние бродяги?
- Вряд ли, - согласился Джек. - Они просто выглядят вдвое старше своих лет.
Путники углубились в мёртвую Богемию по заросшим дорогам и звериным тропам. Зверья здесь расплодилось видимо-невидимо. Джек оплакивал утрату Бурой Бесс, из которой можно было настрелять сколько хочешь оленей - или по крайней мере напугать их до родимчика.
Порой они спускались с лесистых холмов и пересекали равнины - бывшие пастбища, заросшие колючим кустарником. Джек сажал Элизу в седло, чтобы колючки, крапива и насекомые не портили её внешность. Не из жалости; просто Элиза существовала для того, чтобы Джеку было чем любоваться. Иногда он без всякого уважения к дамасской стали рубил саблей кусты.
- Что вы с Турком видите? - спрашивал он, поскольку сам видел лишь пожухшие осенние листья.
- Справа вздымается уступ, за ним - высокие чёрные горы, на уступе крепость, совсем не такая изящная, как мавританские, однако недостаточно прочная, чтобы устоять перед разрушившей её неведомой силой.
- Это артиллерия, девонька, - рок старых крепостей.
- Значит, папистская артиллерия пробила в стенах несколько брешей, образовав каменные осыпи в сухом рву. Остатки раствора белеют на камнях, как осколки костей. Потом внутри вспыхнул пожар, и сгорело всё, за исключением нескольких балок. Стены над окнами и бойницами покрыты копотью - очевидно, замок пылал много часов, словно алхимическая печь, в которой целый город очищался от ереси.