Якобы стремясь исправить причинённый ущерб, Енох начинает поднимать с пола рассыпанные карточки. У каждой наверху стоит довольно большое число, всегда нечетное, под ним - длинный ряд нулей и единиц. Поскольку последняя цифра всегда 1 - свидетельство нечетности, - Енох предполагает, что это то же самое число в двоичной записи, которую последнее время предпочитает Лейбниц. Дальше написано слово или короткая фраза, на каждой карточке свои. Поднимая их и складывая в стопку, он читает: "Ноев Ковчег", "Мирные договоры", "Мембранофоны (напр., мирлитоны)", "Концепция классического общества", "Зев и его наросты", "Чертёжные инструменты (напр., рейсшины)", "Скептицизм Пиррона из Элиды", "Требования контрактов по страхованию морской торговли", "Камакура бакуфу", "Ошибочность суждений, не основанных на знании", "Агаты", "Порядок рассмотрения фактических вопросов в римском гражданском суде", "Мумификация", "Пятна на Солнце", "Органы размножения бриофитов (напр., печёночника)", "Евклидова геометрия - равенство и подобие", "Пантомима", "Избрание и правление Рудольфа Габсбургского", "Испытания", "Несимметричные диадические отношения", "Фосфор", "Традиционные средства от мужского бессилия", "Арминианская ересь" и…
- Некоторые представляются мне чересчур сложными для монад, - говорит Енох, пытаясь разрядить обстановку. - Вот хотя бы "Развитие португальского господства в Центральной Африке".
- Взгляните на число вверху карточки, - отвечает Уотерхауз. - Это произведение пяти простых чисел: для "развития", для "португальского", для "господства", для "центральной" и для "Африки".
- Ах, так это не монада, а составное множество.
- Да.
- Трудно определить, когда карточки лежат в беспорядке. Вы не думаете, что их следует разложить?
- По какому принципу? - вопрошает Уотерхауз.
- О нет, я не стану ввязываться в этот спор.
- Ни одна линейная система каталогизации не в силах передать многомерность знания, - напоминает Уотерхауз. - Зато коли каждой присвоить уникальное число: простые - монадам, произведения простых - составным множествам, то их упорядочение станет лишь вопросом вычислений… мистер Роот.
- Доктор Уотерхауз. Простите за вторжение.
- Пустяки. - Уотерхауз наконец окончательно садится и возвращается к прерванному занятию - начинает со скрежетом водить напильником по куску металла. - Напротив, весьма приятная неожиданность видеть вас здесь, негаданно, столь невероятно хорошо сохранившимся, - кричит он, перекрывая звон металла и визг нагревшегося инструмента.
- Телесная крепость предпочтительнее своей альтернативы, но не всегда удобна. Люди, не столь бодрые телом, вечно гоняют меня с поручениями.
- Долгими и скучными, как это.
- Тяготы, опасности и скука пути вполне искупаются для меня радостью видеть вас в плодотворных трудах и столь добром здравии. - Или что-то в таком роде. Это предварительный обмен любезностями, который много времени не займёт. Если бы Енох вернул комплимент, хозяин дома только бы фыркнул: никто не скажет, будто он хорошо сохранился в том же смысле, что и его собеседник. Даниель выглядит на свои годы. Однако он жилистый, с чистыми небесно-голубыми глазами, челюсть и руки не трясутся, он не мямлит, во всяком случае, теперь, преодолев первый шок от появления Еноха (и вообще кого-либо) на пороге института. Даниель Уотерхауз почти совершенно лыс, только на затылке белеют редкие седины, словно снег, прибитый ветром к стволу дерева. Он не просит извинений за непокрытую голову и не тянется за париком; весьма может статься, что у него вовсе нет парика. Глаза большие и склонны уставляться на собеседника, что, вероятно, тоже не укрепляет реноме доктора Уотерхауза. Крючковатый нос нависает над узким ртом скряги, надкусившего сомнительную монету. Уши удлинённые и покрыты прозрачным белым пушком наподобие младенческого. Такое несоответствие между органами ввода и вывода словно говорит, что человек этот знает и видит больше, нежели высказывает.
- Вы теперь колонист, или…
- Я здесь, чтобы повидать вас.
Большие глаза смотрят спокойно и понимающе.
- Так вы с визитом! Какой героизм - учитывая, что простой обмен письмами куда менее чреват морской болезнью, пиратами, цингой и массовыми утоплениями.
- Кстати о письмах. Вот. - Енох извлекает на свет эпистолу.
- Внушительная печать. Написал явно кто-то чрезвычайно важный. Не в силах выразить, как я потрясен.
- От близкой знакомой Лейбница.
- Курфюрстины Софии?
- Нет, от другой.
- А. И чего принцесса Каролина от меня хочет? Должно быть, чего-то ужасного, иначе не отправила бы вас мне докучать.
Доктор Уотерхауз стыдится своего первого испуга - отсюда эта несколько наигранная сварливость. Впрочем, так и лучше - Еноху кажется, что тридцатилетний Уотерхауз, таящийся в старике, проглядывает сквозь дряблую кожу, словно завернутая в мешковину статуя.
- Скажите лучше: выманить вас из добровольного заточения, Доктор Уотерхауз! Давайте найдем таверну…
- Мы найдем таверну после того, как я услышу ответ. Чего она от меня хочет?
- Того же, что всегда.
Доктор Уотерхауз сникает. Тридцатилетний внутри него ретируется, остается смутно знакомый старый хрыч.
- Мне следовало сразу догадаться. На что ещё годится никчёмный монадолог-вычислитель, одной ногой стоящий в могиле?
- Потрясающе!
- Что?
- Мы знакомы - дайте-ка вспомнить - лет тридцать-сорок, столько же, сколько вы знаете Лейбница. За эти годы я видел вас в весьма незавидных коллизиях, но, если не ошибаюсь, впервые слышу, чтобы вы ныли.
Даниель тщательно обдумывает эти слова и неожиданно смеётся.
- Приношу извинения.
- Полноте!
- Я думал, здесь мою работу оценят. Я надеялся создать заведение, которое стало бы для Гарварда тем же, что колледж Грешема - для Кембриджа. Воображал, будто найду здесь учеников и последователей, хотя бы одного. Кого-то, кто помог бы мне построить Логическую Машину. Тщетные обольщения! Вся механически одаренная молодежь бредит паровой машиной. Нелепость! Чем плохи мельничные колёса? Здесь полно рек! Вот одна течёт прямо у вас под ногами!
- Юные умы всегда влеклись к механизмам.
- Можете мне не рассказывать. В мои университетские годы чудом была призма. Мы с Исааком покупали их на Стаурбриджской ярмарке - маленькие драгоценности, укутанные в бархат. Возились с ними месяцами.
- Ныне этот факт широко известен.
- Теперешних молодых тянет во все стороны разом, словно четвертуемого преступника. Или восьмеруемого. Или шестнадцатируемого. Я уже вижу, как это происходит с юным Беном, и вскоре то же самое будет с моим собственным сыном. "Изучать мне математику? Евклидову или Декартову? Анализ бесконечно малых по Ньютону или по Лейбницу? Или податься в эмпирики? И коли да, то чему себя посвятить: препарировать животных, классифицировать растения или выплавлять неведомые вещества в тиглях? Катать шары по наклонной плоскости? Возиться с электричеством и магнитами?" Что после этого может привлечь их в моей лачуге?
- Не объясняется ли отчасти недостаток интереса тем, что проект ваш, как всем ведомо, внушён Лейбницем?
- Я не пошёл по его пути. Он собирался использовать для двоичных знаков скатывающиеся шарики и совершать логические операции, пропуская их через механические воротца. Весьма изобретательно, но не очень практично. Я использую стержни.
- Поверхностно. Спрашиваю ещё раз: не связана ли ваша непопулярность с тем, что англичане поголовно считают Лейбница низким плагиатором?
- Странный поворот разговора. Вы хитрите?
- Лишь самую малость.
- Ах эти ваши континентальные замашки!
- Просто спор о приоритете за последнее время перерос в нечто невыносимо гнусное.
- Ничего другого я не ожидал.
- Думаю, вы не представляете, насколько всё это прискорбно.
- Вы не представляете, насколько хорошо я знаю сэра Исаака.
- Вы видели последние памфлеты, которые летают по Европе, без подписи, без даты, даже без имени издателя? Анонимные обзоры, подбрасываемые, как гранаты, в научные журналы? Внезапные разоблачения доселе безвестных "ведущих математиков", вынужденных подтверждать либо опровергать мнения, высказанные давным-давно в приватной корреспонденции? Великие умы, которые в другую эпоху свершали бы открытия коперниковского масштаба, растрачивают силы в роли наушников и наймитов той или другой враждующей стороны! Новоявленные журналишки возносятся до небес учёного общения, потому что какой-то холуй тиснул на последних страницах очередной подлый выпад! "Состязательные" задачи летают через Ла-Манш с единственной целью: доказать, что лейбницево дифференциальное исчисление - оригинал, а ньютоново - низкопробная подделка, либо наоборот! Вам это известно?
- Нет, - говорит Уотерхауз. - Я перебрался сюда от европейских интриг. - Его взгляд падает на письмо. Роот невольно смотрит туда же.
- Одни говорят "судьба". Другие…
- Не будем об этом.
- Хорошо.
- Анна при смерти, Ганноверы пакуют островерхие шлемы и расписные пивные кружки, а в промежутках берут уроки английского. София ещё может взойти на английский престол, пусть и ненадолго. Однако раньше или позже Георг-Людвиг станет королём Ньютона и - поскольку сэр Исаак по-прежнему возглавляет Монетный двор - его начальником.
- Понимаю, к чему вы клоните. Это в высшей степени неловко.
- Георг-Людвиг - воплощение неловкости. Он едва ли знает и едва ли захочет знать. Зато его невестка-принцесса - автор этого письма и, вероятно, тоже будущая королева Англии - состоит в близкой дружбе с Лейбницем и одновременно восхищается Ньютоном. Она ищет примирения.