- И еще вот что, - вспомнил Калькута. - Действовать при выполнении задания как в боевой обстановке, никаких скидок и поблажек ни подчиненным, ни себе самому, цветок в проруби! Связь с бригадой на время выполнения задания отменяется. После выполнения задания выбрать и, если нужно, оборудовать посадочную площадку, впоследствии обозначать ее тремя ракетами-радиомаяками с интервалом в десять, пятнадцать и двадцать секунд, чтобы обеспечить посадку вертолета, который прибудет за вами, - Калькута перевел дух после длинной фразы и с неожиданной иронией добавил: - Как готовиться к заданиям подобного рода - полагаю, вам известно.
- Так точно, мой полковник, - сказал я.
- Вопросы?
- Степень секретности задания?
Полковник не колеблясь отчеканил:
- "Топ-сикрет", лейтенант, "топ-сикрет"!
- А… - начал было я.
- Можете поставить в известность только своего командира роты, но и то: мол, получил особое задание лично от командира бригады… И больше никому ни слова, цветок в проруби! Что еще вам не ясно?
Вопросов у меня, конечно, был полон рот (например, почему из всего личного состава выбрали именно меня или почему самому бригадному комманданту понадобилось лично ставить мне задачу, когда он мог поручить это кому-нибудь из штабных офицеров?), но я предпочел оставить их при себе на гипотетическое "потом". Как и многие войсковые отцы-командиры, полковник Калькута имел необъяснимое предубеждение против тех подчиненных, которые задают слишком много вопросов.
- Разрешите идти? - спросил я, изобразив на своем лице выражение безграничной преданности Объединенным Евронациям, командованию и лично полковнику Калькуте.
Бригадный коммандант пристально оглядел меня и хмыкнул. В данном случае это могло означать, что ему что-то не понравилось, но эксплицировать это "что-то" в виде замечания полковник не стал.
- Зарубите себе на носу, лейтенант, - сказал вдруг устало он, - учения - учениями, но вы должны будете действовать, как на войне. Как на настоящей войне, цветок ей в прорубь!.. И еще… Я не умею говорить красиво, но… Одним словом, в любых обстоятельствах прошу тебя, Евгений, не забывать, кто ты такой и ради чего носишь форму милитара.
Только теперь я понял, что полковник страшно взволнован. Как самый зеленый новобранец перед первой стрельбой боевыми патронами. Я чертыхнулся. Мысленно, потому что представил, как спрашиваю на манер лицеистки-первокурсницы: "Извините, мой коммандант, но неужели что-то случилось?!"…
- Разрешите идти? - вместо этого повторил я.
Весь следующий день меня жгло странное ощущение, в котором я никак не мог разобраться.
Вроде бы все шло своим чередом. Подготовка к особому заданию - дело нужное, но крайне нудное. Нужно все заранее продумать до мелочей: состав группы (ну, тут особых проблем не возникло), экипировку (вот с этим гораздо хуже, и не потому, что бригаде чего-то не хватает - наоборот, на наших складах чего только нет! - но как раз это обстоятельство, по-моему, и затрудняет сборы, потому что в самый последний момент, а порой уже и на задании может выясниться, что забыли какую-нибудь позарез необходимую мелочовку: консервный нож, например), способ выполнения задания (весь личный состав группы потом будет тренироваться в оставшееся время до одури, чтобы его отработать, хотя толку от этого, на мой взгляд, не очень много: как ни натаскивай подчиненных, например, метать нож, а под пристальным взором Посредника в решающий момент все равно кто-нибудь да промахнется), и тэ-дэ, и тэ-пэ. Добавьте сюда оформление кучи бумаг в виде разнообразных приказаний, рапортов, накладных, расписок - как говорит наш бригадный, "цветок им всем в прорубь!" - и станет понятно, почему мы, "рейнджеры", так не любим ПДПЗ - "Последний День Перед Заданием"…
Так что же за чувство меня снедало весь день?
Ответ на этот вопрос мне стал ясен, когда я встретился с командиром своей роты.
Мы столкнулись с капитаном Джинасом в том месте, где тропа делает поворот почти под прямым углом, ведя к палатке нашего взвода, и он тут же ударил меня правым кулаком в челюсть, а левой ногой - в самое уязвимое место мужчины. Я немного замешкался, но все-таки сумел поставить блок снизу и пригнуться. В свою очередь, через пару десятых долей секунды Френку пришлось уходить от моего коронного прямой левой, и ему это почти удалось, но в той точке пространства, куда он вышел перекувырком, его уже поджидал мой правый каблук, и если бы я не зафиксировал стопу в воздухе за пару дюймов от виска Джинаса, - валяться бы ему с проломленным черепом!
На этом наш традиционный "тренинг в качестве приветствия" завершился, ротный чертыхнулся на родном языке и одним движением вернулся в вертикальное положение. С Френком мы вместе заканчивали школу коммандос в Сент-Эвоне, но по иронии судьбы Джинас не только раньше меня стал взбираться по служебной лестнице, но и стал моим непосредственным начальником.
- Разведка мне доносит, - сказал он, отряхиваясь от хвоинок и пыли, приставших к безупречно отутюженному маск-комбинезону, - что завтра тебя ждут великие дела, Юджин.
- Разведка никогда не врет, - отвечал я. - Она может только ошибаться… Извините, что я не успел поставить вас в известность о предстоящем выходе на задание, господин капитан. Совсем замотался…
(Я обращался к своему ротному на "вы" даже тогда, когда мы сидели после отбоя в его палатке, стойко перенося все лишения милитарной службы за бутылкой виски. Будучи англичанином, Френк старался поддержать престиж пресловутой британской педантичности и требовал от всех своих подчиненных тщательного соблюдения армейской иерархии).
- О'кей, доложи сейчас, - флегматично потребовал Джинас.
Я стал вкратце пересказывать содержание своей приватной ночной беседы с полковником Калькутой. Френк не перебивал меня, но слушал рассеянно. Я бы сказал даже, что он вовсе пропускает мои слова мимо ушей. Несколько раз он почему-то принимался озираться по сторонам, будто нас подслушивал враги.
- Что ж, все понятно, - сказал неожиданно он, не дав мне договорить до конца. - "Летитби", как пели "Битлс" в прошлом веке…
И замолчал. Поскольку молчание его затягивалось, я сказал:
- Никак не могу понять одного: почему выбор нашего чифа пал именно на меня? Может быть, вы что-то знаете, Френк?
- Уот? - рассеянно переспросил он. - Почему ты?.. Все очень просто, Юджин. В таких случаях в Объединенном Штабе кидают жребий… Там у них есть такой гигантский компьютерный центр, где хранится информация на каждого из милитаров ОВС. Результат жеребьевки спускается в виде приказа через аппарат Посредников командирам частей…
По-моему, Френк добросовестно пересказывал очередную армейскую байку, но спорить я не хотел.
- Ладно, - сказал я. - Таким образом, традиционная вечерняя пулька в весьма интеллигентную игру "преферанс" откладывается на неопределенный срок, господин капитан… Разрешите продолжать подготовку к заданию? Ох, чуть не забыл: мне же еще патроны получать, а склад вот-вот на обед закроется!..
И тут мой непосредственный "царь и бог" повел себя совершенно не по-английски. Сначала он машинально кивнул, но потом, когда я уже двинулся по тропинке, в два прыжка нагнал меня и, уцепившись своими железными пальцами за мое плечо, развернул лицом к себе.
- Знаешь что, Юджин? - прошептал он, выкатив глаза. - Не нравится мне эта затея, ох, как не нравится!.. И учения тоже не нравятся. Я не знаю, что там, наверху, стряслось, но что-то явно произошло… Люди какими-то другими в последнее время стали, не замечал?.. На днях получил приватный "факс" от соотечественника - он на севере, как и я, по контракту служит - так вот, он сообщает о странных галлюцинациях, которые стали его преследовать… Сначала ему только снилось это по ночам, а потом и средь бела дня… Представляешь: видит он кровь на своих пальцах - но только он, и никто больше!.. Месяц назад застрелился мой кузен - служил в блиндерах. В предсмертной записке на имя командира сообщил, что не может больше давить гусеницами живых людей!.. И никто ничего не знает, потому что командование пресекает все слухи на корню!.. Говорят, в соседнем полку, у артиллеристов, офицеров собирали вчера на экстренное совещание, но предварительно взяли с них подписку о строжайшем неразглашении… Мне уже и самому начинает Бог знает что лезть в голову!.. Лес здесь вроде бы подозрительный, нет? Ты это… би керфл, Юджин! Может быть…
Тут ротный вдруг так же неожиданно, как и начал говорить, замолчал, резко повернулся и пошел, не выбирая дороги, прямо через кусты.
Вот тогда-то до меня, наконец, дошло: предстоящий выход на задание мне почему-то было не по душе, аж озноб по всей коже драл наждачной бумагой…
А потом был вылет. В неизвестность, в ночь, в тыл врага, как писали в книгах о давней - и слава Богу, последней - мировой войне.
Надо сказать, что полковник Калькута сделал все для того, чтобы мы чувствовали себя как перед отправкой на реальное боевое задание. Он примчался на аэродром в своем заляпанном лесной глиной "рейнджровере" на воздушной подушке, с выключенными фарами, как раз в тот момент, когда мои ребята перекуривали у края взлетной площадки, попирая правила светомаскировки. Члены экипажа транспортного "джампа", сердитые из-за того, что по нашей милости им приходилось лететь в ночь, шныряли под брюхом и в разверстом чреве "борта", обсуждая какую-то мелкую, судя по их словам, неполадку. Правда, при этом они почему-то то и дело били кувалдой по бронированному металлу, громко советуя друг другу: "Ломиком, ломиком эту заразу подцепи, мать твою!"…
Бригадный коммандант извлек себя из машины и тут же устроил группе разнос за курение в неположенном месте. Мне было объявлено замечание.