Вынул из винтовки магазин. Добил его количеством расстрелянных патронов. Пусть будет в нем положенный десяток. Под огнем перезаряжаться мне как-то не климатит. Жаль, магазин всего один. Трифон, Триша… Мать твою через коромысло! Думал он, что тут как в трехлинейке, где магазин со стволом составляет единое целое, вот и не озаботился запасными, когда воровал этот карабин у себя в дивизионе. Лучше бы он пулемет "льюис" там украл. Тогда бы нам сам черт был бы не брат. Тачанку-то еще Нестор Иванович не выдумал. Вот и была бы у нас тогда вундервафля. Но, за неимением бумаги гербовой, придется писать на пипифаксе.
Гнали долго, обходя Борисоглебск на восток по дуге, пока кони не покрылись мылом, которое стало хлопьями слетать с их боков.
Наконец, убедившись, что оторвались от погони, стали в лесочке на дневку у небольшого ручья, дать лошадкам роздых. Хотя бы на время.
Обтереть соломой.
Напоить, когда остынут от скачки.
Конь - не человек, устает быстро.
Да и самим поесть не помешает.
- Милый, я с тобой до самой смерти, - вдруг сказала жена. - В богатстве и бедности, болезни и здравии. Куда скажешь, туда и пойду. Ты только поведай мне: куда стопы направил? Не держи меня в неведении.
Вопрос в глазах жены был непраздным. Она хотела определенности. Хотя бы в направлении движения. Справедливое желание.
- В Америку, - ответил ей честно.
- В какую Америку?
Удивил, ничего не скажешь, удивил женщину. Америки она никак не ожидала.
- В Южную, дорогая. В Северной Америке скоро будет страшный кризис и голод. Умрут восемь миллионов человек только в САСШ. А в Мексике - такая же кровавая революция, как и у нас.
- А чем тебя не устраивает Европа?
- Европа лет тридцать еще будет воевать неизвестно за что. Друг с другом и сами с собой.
- А почему бы нам не остаться в России? - в ее голосе слышалась надежда.
- Потому, любимая, что не останется самой России. И это не наша война, в которой слепые - поводыри слепых. Скоро тут все вокруг сойдут с ума. То, что мы видели в Лятошиновке - это даже не первый акт пьесы, а всего лишь увертюра. Скоро красный террор станет официальным. Кровь прольется рекой. Одних священников православных убьют четверть миллиона человек. А еще голод, тиф, испанка.
- Откуда ты все это знаешь? Ты пророк?
- Не спрашивай. Просто знаю. Просто поверь в то, во что верить человеческая душа отказывается.
- Значит, Вандея, - тихо произнесла Наталия.
- На Дону Вандея уже началась. И уральские казаки поднялись. В Прибалтике Юденич. На юге Корнилов собирает Добровольческую армию. Одно название пока армия - три тысячи человек. Меньше бригады.
- За них ты тоже не хочешь воевать?
- Нет. Они ведут к развалу России на благо союзников по Антанте. Никто из них не будет возвращать монархию. А народ пойдет только за царем. Ему и красные и белые чужды.
- Господи, какие ужасы ты вещаешь! - Наталия кинулась ко мне в объятия, желая защиты от такого будущего. - Не хочу такого!
- Вот поэтому мы и поедем в Америку, - сказал я, гладя ее по голове.
Поели спокойно. Даже горячего. И чайком ароматным побаловались комиссарским. Всласть. С сахаром. И больше к мировым проблемам не обращались.
На полянке ощущалась безмятежность бытия наедине с природой. А всхрапывания лошадей только сгущали это чувство. Не хотелось думать ни о чем. Накатил откат после боя. Если можно боем назвать ту стычку на дороге.
Сидел, привалясь к молодому дубку, смотрел на хлопочущую у костра жену и умилялся своей любви к ней. При этом понимал, что главное сейчас - это сохранить ее, уберечь. А для этого надо ее увезти далеко отсюда. Туда, где нет войны и долго не будет. Разве что такая, как была у Британии с Аргентиной за Фолкленды-Мальвины.
- Георгий, - окликнула меня Наташа.
- Что, милая?
- Я вот что подумала. Если нам придется все это бросить, - она обвела рукой коней и повозку, - что мы должны взять с собой крайне необходимого?
- В первую очередь - хирургический набор, - откликнулся я. - Это то, что нас с тобой прокормит везде. И оружие. Затем только то, что будет посильно нести. Остальное - наживное. Остальное можно и бросить с чистой совестью.
- А может, тогда нам эту повозку бросить и уйти верхами? - предложила Наташа.
- Седел нет. А охлюпкой далеко не уйдем. Сами устанем, да коням спины собьем. Лучше тогда уж пешком. Только на лошадей у меня виды есть. Хочу сменять их на лодку и уйти вниз по Дону.
- Как скажешь, - то ли согласилась она со мной, то ли смирилась с моим мнением.
Так прошло два часа. Лошади отдохнули, и пора было их впрягать снова в повозку и трогаться в путь.
Но тут на нашу поляну влетел всадник на гнедом жеребце. И с криком: "А!.. Вот вы где прячетесь!" - стал вынимать из ножен шашку.
Я и очухаться не успел, как Наташа выхватила револьвер и выстрелила в него.
Моментально вскочив, я бросился к повозке вооружиться карабином.
Гнедой бился, пытаясь вырваться из запутавшегося повода, который твердо сжимал упавший с него мертвец.
Оглянувшись, я заметил, что довольно далеко еще - с полверсты будет, гай, в котором мы отдыхали, окружает редкая цепь красноармейцев в поле.
Крикнув Наташе: "Запрягай!" - сам занял позицию у крайних деревьев.
Патронами к винтовке я россыпью набил все карманы бушлата, и теперь они мешали удобно принять положение для стрельбы лежа. Пришлось стрелять с колена.
Первый мой выстрел был в молоко и не произвел впечатления на противника.
Второй пулей мне удалось кого-то достать. Цепь тут же залегла, и началась вялая перестрелка, растянувшаяся на целых четверть часа.
Вот непруха-то, а казалось, хорошо мы тут ото всех заныкались.
Я, изредка постреливая, не давал цепи подняться в атаку, одновременно следя за расходом патронов. И ждал, когда Наташа мне скажет о готовности нашего средства к передвижению. Сигнал к возможности быстрого бегства с этого незадачливого места.
Но дождался только шума за спиной и выстрелов.
Обернувшись, увидел, как из руки любимой жены падает на траву револьвер, а на ее груди, на белом фартуке, расцветает алая роза из артериальной крови.
Три вооруженных винтовками человека - по виду мастеровых, продирались через лес к поляне нашего отдохновения. Четвертый падал, схватившись рукой за тонкую березку и зажимая другой горстью себе грудь.
Я вскинул карабин. Трое поочередно упали как подломленные, приготовившись удобрить родную землю. Затем боек сухо щелкнул. Патроны в магазине кончились, а набить новый времени мне не оставили. Из леса на нас дружно пер вооруженный народ уже массой.
Бросил винтовку, подбежал к жене, услышав от нее последнее:
- Прости, любимый…
Потом на губах Наташи стала пузыриться красная пена, и глаза ее - синь небесная - застыли, подернувшись свинцовой окалиной.
Как в руке оказался "манлихер", я и не заметил.
Бил врагов на выбор, как в тире.
Семеро пали.
Потом патрон заклинило. И над телом убитой жены я сошелся с ними врукопашную, используя австрийский автоматический пистолет как примитивную дубинку, благо ствол у него длинный.
Ну, не Джеки Чан я, и не Чак Норис.
Подсекли ноги.
Навалились массой.
Ударили об землю.
Сели на руки на ноги вчетвером, а пятый с размаху плюхнулся на грудь, выбив из легких весь воздух.
Кто-то крикнул:
- Приказано его живым брать!!!
Но тот, кто сидел на моей груди, глумливо ухмыльнулся щербатым ртом и ответил невидимому командиру:
- Будет он вам живой, но некомплектный.
После чего выхватил с поясных ножен бебут и воткнул его мне в правый глаз.
Потом - в левый.
Дикая боль… Последнее, что я ощутил в этом мире.
Мутный молочный свет вместо ожидаемой черной темноты - это все, что я увидел, когда очнулся. Молочный такой сумрак. Матовый. Попробовал дернуться, но тело мое оказалось плотно упаковано.
"Плен, - первое, что пришло в голову. - Приехали. Максим Грек. Триптих темперой. "Слепой страстотерпец", мля, как на иконе".
Как же пить-то хочется… Сушняк, как с хорошего такого похмела. Рот как наждачкой обработали. Да, да… Оно самое: вокруг ва-ва, во рту ка-ка, головка бо-бо, денежки тю-тю.
Но больше, чем пить, - хочется как раз наоборот.
А еще больше хочется определенности.
Дернулся еще раз - бесполезно. Скрутили на совесть за все отростки. Как же я теперь отлить-то смогу? Разве что под себя. От нерадостная перспективка…
- Мм… - только и смог произнести.
Язык опух и еле шевелился.
И никто, натурально никто не отозвался на мои потуги к общению.
Потом пронзило мыслью: "Плен!"
Наташа!!!
Суки рваные, всех унасекомлю! Дайте только руки отвязать - всех без яиц оставлю!
Внезапное буйство вскипело в душе, и я забился в ремнях, как эпилептик.
Всех на тряпочки порву, как фуфайку!!!
При этом я по-прежнему ничего не видел, кроме мутной белесой мглы вокруг. Но слух работал хорошо.
Стукнуло справа, похоже, как дверью об косяк.
Возле меня столпились неясные силуэты.