Телефон здесь, слава богу, имелся. Я позвонил сидящей на связи девочке Зарине и сказал:
– В проектном пусто. Иду наверх.
– О’кей. Чмоки, Пашенька, – промурлыкала она.
– Чмоки, киса, – бесстрастно ответствовал я.
Халат пришлось сбросить. Одежду не протащишь сквозь преграду, как вообще лю-бые чужеродные объекты, находящиеся на теле комбинатора или внутри него. Обычно это доставляет массу неудобств, но иногда очень и очень полезно. Болезнетворные микробы во время транспозиции дохнут, паразиты выводятся, а однажды мне даже удалось изба-виться от имплантата, вживлённого в черепушку нехорошими людьми.
Но чудо-медаль имеет и обратную сторону. Когда у меня от старости или неправиль-ного питания испортятся зубы, придётся обходиться без протезов.
Или без транспозиций.
* * *
В коридоре было пусто и прохладно, по ногам тянуло сквозняком. Со стороны фойе доносилась приглушенная скороговорка футбольного комментатора. Я прокрался вдоль стенки до поворота и осторожно выглянул из-за угла. Пост охраны находился поблизости от входа. От моего наблюдательного пункта до него было метров десять. Дверца стеклян-ной будки была открыта нараспашку, сам вахтёр – грузный мужик в камуфляже – сидел ко мне спиной. Повыше его лысины виднелись отключенные мониторы наблюдения. Панель сигнализации на левой стенке была так же обесточена, там не светился ни один огонёк. Зато переносной телевизор полыхал жирным глянцем и неестественными красками. В матче наступил перерыв, и власть над телевизионным эфиром захватила реклама.
Возле ног безответственного сторожа-болельщика валялась пустая полуторалитровая бутылка из-под пива. Вторая, ополовиненная, возвышалась на столике рядом с телевизо-ром. Подножие этого современного мини-храма, посвящённого старине Бахусу, было за-сыпано подношениями в виде сухариков и обёрток от вяленых морепродуктов. На боку бутылки имелось изображение самого божества пьяниц: бородатый мужик цыганистого вида вздымал огромную кружку и хитро щурился. Видимо, прикидывал в уме, сколько человечков за сегодняшний вечер нырнёт в эту ёмкость с головой.
Судя по расслабленной позе, охранник уже вдоволь наплавался среди янтарно-пенных волн и теперь дремал. Тревожить его покой было безнравственно, поэтому я про-шмыгнул к лестничной площадке тихо как мышь. Конечно, для полного соответствия ме-тафоры с жизнью, мне следовало превратиться в пасюка соответствующих размеров (тем более что возможности для трансформации ещё оставались), но я решил не испытывать судьбу. Если охранник случайно оглянется и приметит гигантского грызуна, то без про-медления начнёт палить из табельного оружия. Даже спросонок.
А голого мальчонку, небось, пожалеет.
На счастье обеих сторон, появление в фойе восьмизарядного изобретения товарища Макарова так и осталось в области вероятных событий. Охранник продолжил клевать но-сом, а я уже через пару секунд скрылся из зоны его видимости и, что было духу, помчался по вытертой ковровой дорожке на второй этаж.
Приёмная директора ГЛОКа нашлась быстро. Дверь здесь стояла попрочнее, чем в проектном отделе. Стальная, с модным напылением под гранит и двумя замками – кодо-вым электронным и "позолоченным" английским. Ломиться сквозь металл наш брат ком-бинатор может только по двум причинам. От непомерного избытка здоровья или от ката-строфического недостатка ума. На здоровье не жалуюсь, но и с головой стараюсь водить крепкую дружбу. Поэтому я сделал шаг в сторону от двери, а уж только потом – вперёд.
Стена оказалась дерьмовенькой. Не в том смысле, что из сушёного навоза, но вроде того. Гипсокартон. При достаточной решимости и хорошем разбеге сквозь неё запросто прошёл бы кто угодно. Разве что пылью припорошился бы.
Кабинет глоковского босса мог служить эталонной иллюстрацией для журнала "Таджикский евродизайн". Если, конечно, такой журнал существует. Подпись гласила бы: "Офис некрупного, но солидного и знающего себе цену руководителя". Меня, впрочем, мало беспокоили проблемы со вкусом и финансами у человека, которого я в жизни не встречал. И даст бог, никогда не встречу. Мне была нужно только папка, которой владел этот дядя.
Шарить по ящикам не пришлось. Папка лежала прямо на директорском столе. Имен-но такая, как описывал шеф. Объёмистая, из розоватого картона с коричневым дермати-новым корешком, протёршимся на сгибах до нитяной основы. И завязки были потрёпаны, и трафаретная надпись присутствовала. "Черт. 1060.1230.01 – 1060.1230.25". Когда я от-крыл папку, то понял, что "черт." в данном случае – это не пособник Люцифера, а сокра-щение от "чертежи".
Чертежи, двадцать четыре выполненных тушью листа (каждый аккуратно сложен гармошкой вчетверо, после чего ещё пополам), были такие же старые, как их картонное вместилище. Основой для рисунка служила прочная голубоватая калька. Структура каль-ки, как на ощупь, так и на просвет напоминала вощёный шёлк. Или это и был вощёный шёлк? Чертёжи можно было заключать в рамки под стекло, и любоваться ими как произ-ведениями искусства. Рисовал их человек, определённо не лишённый чувства прекрасного, – и, кроме того, обладающий идеально твёрдой рукой. Сейчас так не умеют, но когда-то по-другому просто не делали. Если вы видели чертежи кораблей и самолётов, созданные в глухую докомпьютерную эпоху, где-нибудь в начале XX века, то поймёте меня без труда.
Тут был не корабль и не самолёт. Я худо разбираюсь в технике, особенно когда она всего лишь набор линий, размеров и непонятных надписей, но мне показалось, что это были части механического насекомого.
"Бедная моя голова!" – подумал я, раскладывая первый лист на полу.
Для жалости к себе имелись серьёзные основания. Мне предстояло ни много, ни ма-ло, запомнить все изображения. До последней чёрточки, до последнего штришка и буков-ки. Невозможно? Бросьте, возможно и не такое. Для выведения памяти на уровень биоло-гического фотоаппарата существует старинная и надёжная методика "мемориального транса". Я ею владею в совершенстве, но милый боженька! – какие жуткие мигрени тер-зают меня после подобных фокусов…
Я ещё раз с тоской взглянул на стол босса проектно-конструкторской фирмы ГЛОК. Там, будто дразня меня изображением надкушенного яблока на серебристой крышке (над-кусил, да не ты!), лежал ноутбук. С подключенным сетевым кабелем. Рядом – цифровая фотокамера. Хорошая, между прочим, камера. С большим объективом и уймой мегапик-селей "на борту". Снимай себе секретные документы, переправляй снимки на компьютер и рассылай электронной почтой куда требуется.
Только вот беда, ноутбук имел сканер отпечатка пальца. Поэтому, если ты не хозяин, роняй на него слюну зависти, а пальчик с неправильным папиллярным узором куда-нибудь засунь.
Например, в нос.
Что я и проделал. Но не для того, чтобы наковырять козявок. Глубоко погруженный в ноздрю палец – обязательный элемент подготовки к "мемориальному трансу".
Полчаса после этого я пялился на чертежи как солдат на вошь и читал в уме рифмо-ванные строчки великого узбекского поэта Алишера Навои, неизвестные даже его иссле-дователям. И которые вряд ли когда-нибудь станут известны. Да это, по сути, и не стихи вовсе. Это ритмическая основа, в которую единственно возможным образом вплетаются нити запоминаемой информации. Читал я их на языке оригинала. Честно признаться, фар-си мне известен не более чем язык птиц и зверей, но в том и заключается секрет. Знание языка только вредит запоминанию. Отвлекает, заставляет задумываться. Хуже того – под-ключает воображение. Именно по этой причине я не использую ритмическую основу, на-писанную Барковым или Сологубом, которую весьма любят комбинаторы, не знающие русского.
Интересно, стихи Навои такие же фривольные, как барковские?