Трескотня стояла оглушительная, кажется, она выпустила в них пол-обоймы. И наконец, выдохнула сладострастно:
– Есть!
Я приподнял голову и до следующего поворота дороги успел разглядеть их машину, кажется, "Джип Гран Чироки", развернутую поперек шоссе. Преследователи теперь стремительно удалялись от нас.
На панели отчаянно пищала фиолетовая лампочка, но в автоматике после всей этой пальбы, видно, что-то разладилось, и голос Тополя все никак не хотел проклюнуться.
– Кажется, тебя вызывают, – сказала Татьяна.
– Да-да, – откликнулся я рассеянно и нажал кнопку.
– Ясень, Ясень! Что случилось?! Прием, – откровенно перепуганный голос Тополя ворвался в стереодинамики "ниссана", и я, внутренне торжествуя, небрежно ответил:
– Да, ничего особенного, Тополь, ты же сам все знаешь. Прием.
– Идиот!!! – он буквально взорвался. – Говори быстрее, от этого зависят жизни людей.
"Ага", – подумал я и, встряхнувшись от алкогольно-романтического угара, сообщил:
– В меня стрелял человек на дороге. Машина пряталась в кустах. "Джип Гран Чироки". Затем нас преследовали. Таня их подстрелила. Прием.
– Кто подстрелил?! – взревел Тополь.
– Моя Таня, – невинным голоском пояснил я. – Прием.
А Таня скорректировала информацию:
– Просто "Чироки", Миша, и я всего лишь пробила им передние баллоны.
– Слышь, Тополь, это был просто "Чироки", говорит Таня, и она всего-навсего прострелила ему передние колеса. Жертв нет. Прием.
– Вас понял. Уроды, – процедил Тополь сквозь зубы. – На каком километре это было? Прием.
Мы с Татьяной переглянулись, и я ответил первым:
– На девятнадцатом. Прием.
Татьяна кивнула.
– Хорошо, – буркнул Тополь, – высылаю команду. В Заячьи Уши можете не торопиться. Я опоздаю. Минут на десять. Конец связи.
– Скотина, – проворчал я, и дальше мы ехали молча.
На длинном прямом участке дороги я снова вдавил педаль в пол и впервые в жизни узнал, что такое двести двадцать километров в час. Чуваки, это – кайф! Кстати, странный спидометр был у этого "патроля". В обычном разметка до ста восьмидесяти (я однажды специально приглядывался), да и сто восемьдесят для такого тяжелого джипа много – мотор начинает перегреваться. Странно. Почему все так странно?
А торможение было плавным, зато до нуля. Я остановил машину возле Степуринского сельского кладбища, там, где дорога, уже грунтовая, спускалась в овраг. Склоны его хорошо закрывали от посторонних глаз и прицельного пулеметного огня. Последнее казалось теперь особенно актуальным.
– Почему ты остановился? – спросила Татьяна.
– Он подарил мне десять минут. Я хочу потратить их на разговор с тобой. Без пальбы и метания гранат. Можно?
– Можно.
– Тогда я задам вопрос. Кто ты такая?
– Но мы же договорились. У нас "Последнее танго в Париже".
– Извини, дорогая, "Танго" давно закончилось. Теперь уже другое кино идет. По-моему, "Бонни и Клайд" или это – "The Real McCoy". Уж очень стрельбы много для "Последнего танго". Так что будь добра, девочка, я повторяю вопрос: ты кто?
– Я – Лозова Татьяна Вячеславовна, мастер спорта международного класса по фигурному катанию.
– А еще?
– Художник-полиграфист, выпускница…
– Понятно. А протектор разрисовывать дырками от пуль тебя кто обучал? Заслуженный тренер СССР Виталий Иванович Крайнов или великий график Гюстав Доре? Я хочу знать правду.
– Мишук, – Татьяна придвинулась и пощекотала мою щеку рыжими локонами, – ты можешь подождать?
– До чего? До своей смерти?
– Дурачок! До встречи с Тополем.
Я задумался и внимательно посмотрел на нее.
– А автомат ты можешь мне вернуть? Или наоборот – я должен сдать и свое личное оружие?
– Да, Господи, зачем он мне теперь-то! – она бросила автомат обратно на переднее сиденье и предложила: – Давай покурим.
Я закурил, вышел из машины. Потрогал пальцами след от пули на лобовом стекле. След был занятный: небольшая такая выбоина, ну, примерно, какую оставляет осколок гранаты на каменной стене. А я готов был поклясться, что в меня стреляли в упор, и не из "Макарова". Это был действительно "Кедр" или какой-нибудь "Хеклер и Кох" девятого калибра. От таких попаданий на стеклах даже самых серьезных бронемобилей остается сетка трещин. На моем ветровом стекле не было ни единой трещинки. Ни единой. Интуиция, подсознание, шестое чувство подсказывало: возможно, это и есть самое важное из всего, что я узнал про них, и меня уже охватывал мистический ужас (не пора ли вооружиться осиновым колом вместо "Калашникова"?). Однако стекло я трогал рассеянно, машинально как-то, и мысли о его волшебной непробиваемости текли лениво и явно на втором плане. На первом плане выстраивался совсем иной ряд. Татьяна. Любовь. Счастье. Игра. Ложь. Смерть.
"Я люблю ее. – Чушь. Ты просто увлекся. Она просто очень вовремя появилась. – Но ведь и Татьяна любит меня. – Татьяна выполняла задание. – Чье? – Да какая разница? Бандитов, ГБ, ЦРУ, Космической разведки Эпсилон Эридана… – Положим, разница есть. Но я понимаю, что ты хочешь сказать. – Правильно. Все это был цирк. – Не все. Задание могло предусматривать интимную связь со мной или в еще более общем виде – неформальный контакт. А все остальное… Помилуй! Какому шефу контрразведки по зубам сочинить такой сценарий? – Да, разумеется, она подошла к заданию творчески. – А почему? – Н-ну… просто… – Да потому что она влюбилась в меня! Понял? И за этот творческий подход я люблю ее теперь еще сильнее, теперь, когда я узнал правду, еще сильнее люблю, понял? Понял, скептик хренов?! – Прекрати истерику. Ты еще не знаешь никакой правды".
Действительно, правды я еще не знал. Были пока одни догадки. Я взглянул на Татьяну. Она сидела на жухлой придорожной траве и, дотягивая уже совсем короткий бычок, внимательно изучала свои красиво наманикюренные ногти, очевидно, слегка пострадавшие в ходе стрельбы.
– Слушай, и часто ты вот так работаешь?
– Как?
– Ну, вот как со мной этой ночью.
Татьяна посмотрела на меня долгим и пристальным взглядом.
– Ты специально говоришь мне гадости?
Мне стало стыдно. Действительно, за что? Я просто хотел знать правду.
– Я просто хочу знать правду, – сказал я ей.
– Ты уверен в этом? – спросила она.
– Да. Потому что я люблю тебя.
– Врешь, Разгонов. Ты любишь Машку. А я у тебя так, в качестве дублера. Верно? Ведь мертвые вне конкуренции. Цитирую по памяти.
Меня поразило, как точно она определила свою роль. В моем дневнике четырнадцатилетней давности (Боже, когда-то я еще и дневники вел!) была такая запись про Татьяну Лозову. На очередном турнире, куда я пришел любоваться Машей Чистяковой, Маши не оказалось, но выступала Лозова. Она мне тоже нравилась, даже очень нравилась, и в отсутствии Чистяковой я в нее действительно влюбился, от любования ею я получал ничуть не меньше удовольствия, и вот тогда я назвал ее дублером в своем дневнике. Конечно, я не сказал этого Татьяне. Я сказал совсем другое, впрочем, совершенно искренне:
– Это жестоко, Таня. Зачем ты так?
– Извини, – она поднялась, шагнула ко мне, и мы обняли друг друга. – Извини, любимый.
Господи! Да как я мог подумать о каком-то шпионском задании!
Я целовал ее щеки, глаза, лоб, губы, все еще горячие и солоноватые после стрельбы и нервотрепки.
– Ты все узнаешь, Мишик… ты все узнаешь, любимый… ты узнаешь всю правду… ты узнаешь даже больше, чем можешь себе представить, – шептала она, а я тушил ее шепот поцелуями, и наконец мы совсем замолчали, и мир опять закачался, не стало неба, травы и дороги, не стало машины, оружия и бандитов… Только страшно знакомый звук назойливо врывался в наш иллюзорный мир.
Сигнал вызова. Тополь.
– Десять минут, – сказал я с трудом оторвавшись от Татьяны, – это очень мало.
– Да, – согласилась она, и я рванулся к передатчику.
– Ясень слушает. Прием.
– Я Тополь. Приземлился в полукилометре от Заячьих Ушей. Через двенадцать минут жду вас возле твоего дома. Как понял меня? Прием.
– Понял тебя хорошо. Конец связи.
Я мог себе позволить не торопиться. Я устал от скорости. По так хорошо знакомому пути я ехал медленно, зато не выбирая направления, нарочито спрямляя все изгибы проселочной дороги. "Ниссану" было все равно: тракторная колея, луг, скошенное поле, лужа или стожок сена – он пер себе как танк, и, конечно, не забуксовал ни разу.
Серую крышу своего дома рядом со старой ветлой на краю деревни я, как всегда, увидел издалека. А чуть позже увидел и фигуру Тополя. Наверняка это был он. Больше некому. Фигура помаячила возле дороги и скрылась за кустами жасмина перед моим крыльцом.
– Это Тополь? – спросил я Татьяну.
Она молча кивнула.
Я попал колесом в лужу, и взлетевшие веером брызги окатили мирно гулявших кур возле дома Петровны. Куры, возмущенно кудахтая и хлопая крыльями, ретировались. Зато появилась Петровна. С тех пор как три четверти деревни скупили московские дачники прошло уже лет пять, и теперь Дарью Петровну, живущую в крайнем доме напротив моего и почти одиноко зимующую в Заячьих Ушах, трудно было чем-то удивить. Заезжали в эту глушь и джипы и лимузины, а Генка Терехов пригнал однажды на совершенно фантастического вида спортивном "мазератти", взятом напрокат. Более того, пару лет назад дядька игнатовской Лариски с другого конца деревни, военный летчик, лично доставил всю их семью на могучем армейском вертолете с двумя винтами. Так что Дарья Петровна вышла теперь не на диковинную машину поглазеть, а просто полюбопытствовать, кто же это приехал.
Я уважительно высунулся из окошка и поприветствовал ее: