- А еще я бы порадовался от души, вместе с семьями детей, которых ты убил, тому, что ты подыхал тут как минимум несколько дней… Без пищи, но с водой ты мог бы тут сидеть и месяц. Это слишком долго. Без воды ты протянешь неделю. А с этим ее количеством… - Я прицелился и нажал на спуск. Канистра взорвалась, словно была заполнена слабой гремучей смесью. Вода брызнула на стены, пол заблестел. Два луча света соединяли теперь меня и Киналью - от фонаря и его отражения в луже на бетоне. - …Может, дней десять… Когда я уйду, можешь собрать ее в тряпки, потом попробуй пить мочу, хоть что-то… - Я продолжал болтать, чувствуя, что он вовсе меня не боится, и потому, вместо того чтобы вывести его и вызвать патруль, я говорил и говорил, пытаясь выдавить из него хоть каплю страха, миллионную часть того, что испытывали его жертвы. - У меня в машине банка синтетического цемента и отвердитель - ты ведь знаешь, что это такое, верно? Именно этим ты забил рот Бобу Кседару. Он твердеет в течение двух секунд, и его никаким образом не удалить. Я вылью его на люк, а через две недели дам знать капитану Вуди. Если хочешь доставить ему удовольствие, выдержи эти две недели, хотя должен предупредить, что я отправляюсь в небольшой отпуск и могу там задержаться, так что не настраивайся ровно на четырнадцать дней, тяни, сколько удастся. Всегда есть шанс…
- Кто меня заложил? - прервал он мою тираду, прекрасно зная, что роль, которую я сам себе назначил, мне никогда по-настоящему не сыграть.
Я пожал плечами, многозначительно качнул лучом фонаря и ничего не сказал. Даже мертвому Киналье я не выдал бы имени осведомителя.
- Ладно, пошли. - Он начал подниматься. - А то тут с тобой со скуки сдохнуть можно.
Я уперся руками в колени и оттолкнулся от койки. В то же мгновение он прыгнул. Я нажал на спуск совершенно рефлекторно. В третий раз стены подвала приняли на себя грохот "элефанта", колено Кинальи столкнулось с пулей и переломилось назад, в стороны брызнули красные клочья, а Киналья рухнул, как от удара бетонным тараном. Он упал на правый бок, согнулся и схватился обеими руками за левое бедро, правая его нога была вытянута во всю длину, но левая и так была сантиметров на двадцать длиннее. Когда его отшвырнуло назад, она не успела за телом. Из того места, где несколько секунд назад было колено, из бедра и отдельно лежавшей ступни хлестала кровь и, быстро смешиваясь с водой, растекалась по полу.
- Наложи себе жгут, я особо торопиться не буду, - сказал я, хотя говорить мне совсем не хотелось.
Я обошел продолжавшую увеличиваться лужу и поднялся по лестнице наверх. Наложив старую, ржавую скобу, я закрепил ее куском медной проволоки, валявшимся у стены, и вышел из дома. Пройдя полтора десятка шагов, я обернулся и увидел, что от дверей ведут все менее различимые красные следы. Сглотнув слюну, я несколько раз шаркнул подошвами по асфальту и, выбравшись на улицу, зашагал вдоль развалин и еще целых домов, отмеченных печатью разрушения и упадка.
* * *
Колдобин на тротуаре было относительно мало, намного меньше, чем на не ремонтировавшейся много лет мостовой. Я быстро шел, надеясь, что тошнота пройдет, как только я окажусь достаточно далеко от подвала и всего того, что там произошло. На перекрестке я свернул налево, перешел через улицу, поймав себя на том, что машинально смотрю по сторонам, хотя уже много месяцев, а может быть, и лет колесо автомобиля не касалось здесь поблекшего и покрытого вмятинами асфальта. Пройдя еще триста метров, я свернул в широкие ворота и оказался во дворе. Дойдя до замшелой кирпичной стены, наверное еще середины двадцатого века, я протиснулся между ней и кузовом моего "бастаада". Я приложил большой палец к пластинке сенсора замка, дверца с шипением открылась; достав из кармана фонарь и пистолет, я бросил их на правое сиденье и уселся за руль. Вынув из бардачка бутылку "клуба" 1999 года, я сделал несколько глотков, смывая отвратительный осадок с десен и языка. Сделав еще глоток, я закурил первую за час сигарету и устроился поудобнее в кресле. Я чувствовал себя так, как могла бы чувствовать себя консервная банка, брошенная изголодавшемуся псу - пустым и дочиста вылизанным, лишенным всяческого содержимого. Посидев так с четверть часа, я закрыл дверь и положил палец на замок зажигания. Медленно выехав со двора, я прибавил скорости, потом, по мере приближения к центру и улучшающегося состояния мостовой, поехал все быстрее и быстрее. На перекрестке Семнадцатой и Сто двадцать третьей я вышел, купил пачку жевательной резинки и пластиковый стаканчик, после чего вернулся в машину, жуя резинку. Проехав еще немного, я остановился у телефонной будки и со стаканчиком в руке вошел в кабину. Вынув изо рта жвачку, я заклеил ею объектив под потолком, а затем, продырявив пальцем дно стаканчика, напялил его на микрофон. Бросив два цента в щель рядом с клавиатурой, я нажал клавишу с надписью "Полиция". На экране появился дежурный, бросил взгляд на свой экран и увидел, что он пуст. Когда едва заметным движением пальца он нажал кнопку вызова ближайшего патруля, я сказал:
- Не торопись, парень. Здесь им делать нечего, пусть едут к халупе под номером семьдесят четыре на бывшей Шестьдесят четвертой и спустятся в подвал. С врачом, - добавил я, все время внимательно наблюдая за ним, и, когда его левая рука дрогнула, быстро ударил в дверь ногой. Заблокироваться она не успела, так что я, не скрывая иронии, закончил: - Если вы и в самом деле хотите запирать своих собеседников в будках, то измените расположение кнопок или делайте загородку повыше. Каждый дурак в городе знает, что означают все эти ваши манипуляции.
Едва я вышел из кабины, послышался щелчок замка и сразу же следом - вой сирены. Кабина послушно заблокировала дверь, приведя в действие звуковой сигнал и желтый пульсирующий фонарь на крыше. Однако она была не настолько совершенна, чтобы знать, что внутри нее остался запертым лишь не очень свежий воздух. Я отъехал, не слишком торопясь, и через пятнадцать минут езды по сонным утренним улицам добрался до Уэст-Сулима. Свернув на Арнольд-авеню, я остановился на подъездной дорожке к гаражу возле виллы под номером сорок семь. Через газон, поросший слишком высокой для этой ухоженной улицы травой, я подошел к входной двери и поднес руку к домофону - возможно, чересчур резко, поскольку дверь открылась сама, словно от дуновения ветра.
Я вошел внутрь и услышал:
- Оуэн! Заходите.
Достав сигарету из пачки и держа ее в пальцах, я направился на голос. Миллерман сидел в кресле, на столике перед ним стоял стакан - пустой, но со свежими потеками на внутренних стенках. Рядом лежал плоский пульт голосового управления от телевизора.
- У меня в баре "девяносто девятый", - сказал Миллерман.
В голосе я не уловил никаких чувств, какие мог бы ожидать: ни облегчения, ни радости, ни даже усталости. Я подошел к бару и, достав бутылку и два стакана, вернулся к столу и сел напротив хозяина. Второй раз за этот день а откупорил бутылку самого дорогого в мире виски. Налив себе и Миллерману, я подвинул один стакан ему. Он взял его, но даже не поднес ко рту и посмотрел на меня. Глаза его глубоко запали, вокруг них образовались темные круги, взгляд был тяжелым и безразличным. Казалось, жизнь полностью его покинула.
- Я только что видел спецвыпуск, - тихо сказал он.
- Быстро работают, - согласился я, словно не знал, что дежурные репортеры Службы новостей не даром едят свой хлеб.
Джордж пригубил виски, глядя на темный экран телевизора, словно все еще мысленно смотрел спецвыпуск новостей о поимке Кинальи, убийцы девятнадцати человек, похитителя детей, садиста. Я был уверен, что он не заметил бы даже жирафа в собственной комнате.
Сделав большой глоток, я поставил стакан на стол и, наклонившись, сказал:
- Джордж, я знаю, что тебе это уже ни к чему. Ты считаешь, что это обычная месть. Но это не так, его необходимо было обезвредить. Если бы ты даже отменил свое поручение, точно такие же были у меня еще от троих, причем с еще более конкретной формулировкой. Впрочем, его преследовала полиция всей страны и куча любителей. Рано или поздно его схватили бы или убили, но кто знает, сколько еще раз до этого ему удалось бы поизмываться над своими жертвами. Это нужно было сделать. Понимаешь?
- Понимаю. - Он осушил стакан и подвинул его ко мне. - И поэтому я все же рад, что ты в конце концов его поймал. Это… - Он показал пальцем на стакан. Я наполнил оба, он взял свой и закончил, поднеся стакан ко рту, словно пытаясь замаскировать любопытство в голосе: - Полицейские его подстрелили?
Я покачал головой:
- Он бросился на меня. - Помолчав, я добавил: - Но, пожалуй, я его спровоцировал. И, честно говоря, не могу избавиться от угрызений совести.
- Не буду говорить тебе, что он тоже не давал никаких шансов своим… - Он прикусил губу. - В конце концов…
- Успокойся, - прервал я его. - Может быть, когда-нибудь я пожалею об этом, может быть, будь этот мир немного другим, я жалел бы уже сейчас, но сейчас в твоем сочувствии я не нуждаюсь. Лучше… - Я замолчал и взялся за стакан, чтобы получить пару секунд на поиск подходящего завершения фразы.
- Лучше перейдем к делу, ладно? - Он улыбнулся одними губами.
Я кивнул, хотя те слова, которыми собирался закончить фразу я сам: "…займись собой, а то плохо выглядишь", казались мне в данном случае более подходящими. Миллерман встал, подошел к телевизору и, сунув руку под аппарат, достал обычный желтый конверт и встряхнул им.
- Запылился немного, - сказал он и неожиданно покраснел. - Прошу прощения…
- Не придуривайся, - махнул я рукой и добавил: - Ты мне должен двенадцать тысяч. Столько стоило мне добраться до информации и получить наводку.
- Мы договаривались иначе. - Он положил конверт на столик передо мной.