Стриженый под бокс парень проговорил сквозь зубы: "Если намекаешь, что я убил его… Креспо был из моей семерки."
Я не слишком знаком с культурой сэмми, но знал, что "моя семерка" означает кровное братство. Говоря мне это, он убедительно заявлял о своей невиновности. Но у меня все еще были подозрения - я не люблю случайностей, особенно в важном деле.
"Как твое имя, серж?", спросил я.
"Лоутон Чилдерс."
"Есть резюме?"
"Оно должно быть уже у тебя."
Я настучал пароль и резюме появилось на экране. "Вижу, ты недавно работал на Карбонеллов. Есть проблемы убить их парочку?"
"С удовольствием", без выражения ответил Чилдерс.
"Скорее всего, не понадобится." Я изучил остаток резюме. "Сегодня ночью мне нужна качественная работа. Главное - сдержанность. Ты станешь защищать представителя AZTECHS во время переговоров с Карбонеллами."
"Понял", сказал Чилдерс.
"Какое впечатление о Карбонеллах?"
Улыбка Чилдерса проявилась медленно - эмблемой свирепости. "Они и наполовину не так плохи, как о них думают."
"Я не это спросил", сказал я. "Есть идеи об их личностях, что могут быть полезны?"
"Я не обращал внимания на личности", ответил Чилдерс.
Я продолжал читать резюме. "Три тура в Гватемалу. Черт, ты, должно быть, любишь эту страну!" И я сардонически ему подмигнул.
Чилдерс стоял молча.
"Ты не слишком занимался телохранительством", сказал я. "Почему сейчас?"
"Мне нужна операция."
В речи сэмми "операция" означает биоинженерную процедуру для преодоления снижения чувствительности к наркотику.
"Какова чувствительность сейчас?", спросил я.
"На прошлой неделе в яме я убил обезьяну. Можете проверить."
"Комнатную мартышку? Кинг Конга? Кого?"
"Орангутанга."
Я не люблю менять лошадей на переправе, но так как моя лошадь мертва, выбора мало, и если наркота подстегнула боевые способности Чилдерса до точки, где он в рукопашную завалил орангутанга, то он может оказаться даже лучшим выбором, чем Креспо. "Олл райт", сказал я. "Запись этой передачи будет нашим контрактом. Я нанимаю тебя на время одного дела. Стандартные условия. Бонус будет определен потом."
Чилдерс отреагировал лишь кивнув.
"Люди, с которыми тебе работать - команда Креспо. Есть проблемы?"
"Никаких."
"Окей. Увидимся позже."
"Не хотите узнать, как умер Креспо?"
Сэмми обычно демонстрируют безразличие к жизни и смерти, поэтому такой вопрос показался противоречащим типажу. Выражение Чилдерса едва менялось во время нашего короткого интервью, но сейчас я мог бы поклясться, что заметил проблеск гнева на мое безразличие. "Предполагаю, наркота", ответил я.
"Ему сломали шею." Чилдерс поскреб крошечный шеврон на щеке указательным пальцем, размером с кукурузный початок. "Чисто и четко."
Сэмми убил сэмми, вот как я это понял, потому что единственный, кто способен кеворкировать накаченного наркотой мезоморфного маньяка, вроде Креспо, должен быть другим накаченным мезоморфным маньяком. Но сэмми убивающий сэмми за пределами ямы не слишком обычен, а Креспо был прославленным бойцом в ямах, иконой для своих братков по наркоте. "Есть идеи, кто?", спросил я.
Чилдерс покачал головой и тяжеловесной медлительностью статуи, только что вернувшейся к жизни. "Какой-то опасный засранец."
"Такой же опасный, как ты?"
"Кто может сказать?"
"Увидимся позже", сказал я и очистил экран.
x x x
Я посасывал текилу, обдумывая возможность нанять еще одного-двух сэмми, но решил, что слишком много амбалов может расшевелить Карбонеллов. Я проверил часы. Семь двадцать две. Скоро время Гваделупы. Я порылся в кармане куртки, выкопал синюю желатиновую капсулу, из тех, что дал папе, и проглотил с глотком пива. Ожидая, пока синяя подействует, я задумался о том, что папа сказал о Гваделупе. Я и не сомневался, что она пользуется мной, чтобы пропихнуть дальше свою карьеру. В стране с миллионом телеканалов она была восходящей звездой и благодаря мне имела доступ к историям, которыми оживляла свое еженедельное шоу, два часа пограничных новостей вперемешку с сексом, большую часть коего изображали ваш покорный слуга и сеньорита Гваделупа Бернал. Я надеялся, что наша связь может развиться за пределы бизнес-содружества, но именно это служило причиной папе верить, что меня дурят. Но в своем ограниченном восприятии жизни, обдуренный или нет, я почти полностью был доволен быть хозяином службы секьюрити и полузнаменитым сонаездником Пограничной Розы.
К восьми я плавал по ярко-голубой волне психотропной любви, о любовь! а моя естественная готовность возросла до уровня пришибленной луной мартышки. Точно в восемь металлическая дверь в центре клуба с грохотом отворилась и жаркое свечение Эль Райо заполнило все тени, вызывая красный отблеск на стойке и сверкая в зеркалах. Потом небольшой сейсмическое содрогание, завеса огня исчезла, и Лупе широким шагом вошла в мексиканскую половину клуба, ее камера семенила возле высоких каблуков - стальная шестилапая помесь ящерицы и жука размеров в чихуахуа, технологическая любезность AZTECHS. Огонь вернулся, взяв ее в раму наподобие Матери Божьей из Гваделупы, она пошла ко мне. Высокая, гибкая, бледная, в белых слаксах и шелковой красной блузке с открытым воротом, расшитой черными розами. Дверь загремела обратно, вернув "Крусадос" к привычному полумраку - но Лупе, казалось, светилась на фоне железа.
Она устроилась на табурете рядом со мной, витки ее духов заскользили вокруг меня. Быстрый влажный поцелуй. Лицо накрашено для выступления. Блестящие ярко-красные губы, глаза с помощью наведенных кисточкой теней трансформированы в крылья темной бабочки; однако я видел иберийскую геометрию широких скул, узкого подбородка и прямого носа. Она наклонилась ко мне и прошептала: "Мы сможем уединиться, бэби? Мне нужна новая запись для врезки при открытии."
Мы прошли по коридору за угол от главного зала и нашли незанятую комнатушку. Черные стены, черная кушетка с хромовой отделкой, скрытое освещение. Маркиз де Сад был бы здесь счастлив. Мы торопливо разделись и занялись любовью, пока камера резвилась на стенах над нами и рядом с нами, подкрадываясь, словно богомол на охоте, осыпая нашу кожу жемчужинами огней. Обычно Лупе любила, чтобы я болтал ей всякую чепуху, занимаясь медленным, грубым, само-объясняющим траханьем, но, похоже, сегодняшнее шоу затмилось другими, поэтому мы провели все классически, просто шепоты и вздохи, когда мы двигались в унисон с ударами сердца из центра плотской пограничной ночной экстатической жизни, без всяких границ между людьми, между нациями, часть радио-видео-слишимо-чувственно трахального потока образов, танцующих вдоль красной линии змеиного подбрюшья, что связывает океан с океаном. Я до конца изгваздался вместе с Лупе. Ее дыхание было моим дыханием, мы плыли против течения в кровавой полуночи, предлагая все, что у нас есть, безбрежному кабельному синдрому. Я чувствовал, как эти образы курсируют по моей коже, словно об меня трутся сотня тысяч кошек-в-секунду, а потом, тихо отлеживаясь, пока Лупе восстанавливала свой макияж, я все еще чувствовал, как они шевелятся возле нас наподобие призраков.
"Фрэнки", сказала она, и жукоящерная камера повернула к ней рылоподобные линзы. "Крути вступление."
Голографический образ Лупе в ее белых слаксах и красной блузке появился в центре комнаты на фоне песка, шалфея и кактусов, и слабым голоском начал говорить:
x x x
Двадцать три года назад кто-то установил указатель в пустыне. Посреди пустоты, в 150–160 милях к востоку от Эрмосильо, что на тихоокеанском побережье. Всего лишь простой деревянный указатель размером с афишу с тремя словами аккуратно выведенными черной краской: РЕАЛЬНОСТЬ ОСТАНОВИЛАСЬ ЗДЕСЬ.
x x x
"Начни перемежать с сексом", Лупе сказала Фрэнки. "Чередуй между мной и Эдди и кадрами меня в пустыне."
x x x
Там не было никаких очевидных причин для указателя - он не отмечает ни дорогу, ни здание, ни течения реки, ни природного образования хоть какой-то значимости. Место, где он стоит, находится в сердце дикого безбрежья кактусов, песка и скорпионов. Первым, о ком известно, что он увидел знак, был змеелов на джипе, заявивший, что изрешетил его дырами, но когда несколько дней спустя кто-то проверил его слова, он нашел знак неповрежденным. Казалось, что эта история, разозлила людей, или по крайней мере предложила им неодолимое искушение; они принялись на регулярной основе варварски разрушать этот знак, приезжая из Эрмосильо, с границы, и в конечном счете даже издалека, из Монтеррея и Са-Луис-Потоси. После каждого инцидента знак заново возникал, как новенький, иногда всего через несколько часов после того, как его сжигали, распиливали или расстреливали из дробовика, не оставляя никаких намеком на то, кто же занимался починкой.
x x x
"Сейчас я хочу услышать тяжелое дыхание", сказала Лупе; она взглянула на меня и улыбнулась. "Хорошее кино, Эдди. Ты что-то принял сегодня?"
"Просто голубую", ответил я.
"О-о." Она посмотрела на меня собачьим взглядом. "Ты, наверное, страшно любишь меня, правда?"
"Не порть настроения", ответил я. "Я счастлив."