- Потому что я настоящий старший сержант. Не просто так. Все знаю, все вижу и обо всем молчу. Если со мной делятся.
- Я был уверен, что убьют, - опрокинув стакан в бездонную глотку, сказал Гусев.
Из этого медведя можно было запросто двух Янов скроить, даром что он никогда не жаловался на рост и вес. Полтора - так точно. Именно из-за размера и своей силы Гусев был страшно добродушен и спокоен. Довести его до ярости представлялось большой проблемой. Впрочем, никто и не пытался всерьез. Одного поломанного чисто случайно турника на занятиях по физподготовке всем хватило для глубоких раздумий. Оказаться на месте толстенного деревянного бруса, сломанного как спичка, никто не желал.
- Поэтому и смерти не боялся. Как Аллах решит. Иншалла. Придет срок - ничто не поможет. Значит, еще не время. Будем жить.
- Есть в простых людях своя прелесть, - иронично подтвердил Черемисов. - Все дело в отсутствии развитого воображения.
- Пошел ты, - добродушно сказал Гусев. - Балабол. Сколько у тебя классов? Пять, шесть? Шибко образованный, шайтан.
- Нет, правда. Без дураков. Я боялся. Все боятся. Ты? - спросил Черемисов Яна.
- Мой лейтенант, - усмехнувшись, ответил тот, - в паршивом настроении иногда выдавал стихи. Рифма вечно хромала, зато крайне жизненно. Приблизительно так. Если кто в тылу говорит, что не испытывал страха, - врет. Не был он на войне. Дьявол, забыл, как там дальше. Короче, мы все одно выполним приказ, а потомки скажут: "Бесстрашные предки были".
- Не звучит в твоем пересказе, - авторитетно указал Зибров. - Зато идеи правильные. Знает, о чем говорит.
- Ничего не поделаешь, не запоминаю я стихов. Устав сколько угодно, а стих вроде проще, даже оцениваю, а не сохраняется в памяти. Не мое это. Иной раз слышишь "кровь - любовь" - и аж воротит. Все правильно построено - и не цепляет. А эти мне понравились. Не за правильность или идею. Там душа видна. Каждый из нас хотел выжить на войне. Каждый хотел дожить до мира. А бояться… В бою - нет, - сказал, подумав. - Некогда. Пока делом занят, и думать нечем. Тело само соображает и в подсказках не нуждается. А вот потом бывало. Отходняк бьет. У нас проще. Не "ура-ура". Всегда спрашиваешь, кто готов идти на задание. Какой ни будь храбрый, а иногда находит: "Не пойду". Никак не объяснишь. Интуиция. Предчувствие. Таких заставлять нельзя. Сам сломается в неожиданный момент и других подведет. А все равно: кто несколько раз отказывался - избавлялись.
- У всех бывает, - подтвердил Зибров. - Разливай, чего телишься. Иногда прямо печать на лице.
Черемисов заржал:
- У тебя и так имеется.
- Да пошел ты. Подумаешь, рябой, зато шустрый. Правду говорю. Заранее знаешь - этот не жилец. Вот и думаешь: а у тебя такого нет? Не, вы как хотите, а я любыми путями домой. С меня на всю жизнь хватит. Хочу тихой семейной жизни.
- Какое домой! - удивился Ян. - Мы влипли. С временным званием можно под приказ. Для постоянного совсем другие правила. Теперь лет десять под погонами. Солдат распустят, а нас - один ваш Аллах ведает когда.
- Не каркай, - с отвращением возмутился Черемисов.
- А что? - удивился Гусев. - Я согласный. На готовых харчах и с жалованьем. Не стреляют, в атаку ходить не надо. И нечего рожу кривить. Попробовал бы, как у нас, покорячиться. На маленьком клочке земли три семьи. Еле на прокорм хватает, а уж купить обновку - так одни мечты несбыточные. Не-а, в армии лучше.
- И думать не надо, - сообщил неизвестно кому Черемисов.
- Дурак. Надеешься, война кончилась - тебя с твоими наградами заждались? Кому ты нужен? По первости порадуются, песни споют, стакан нальют, а потом - работать до седьмого пота. Никто за тебя кормить семью не станет. Ничего не изменится. Только хуже станет.
- Это почему?
- Люди к крови привыкли и бояться начальства разучились. Однова живут - война спишет. Она кончилась, а привычка осталась. Что раньше кулаками выясняли или глоткой брали, так сейчас сразу завалят, - убежденно сказал Гусев. - И я с превеликим удовольствием кой-кому башку оторвать в родной деревне не прочь. Не хочу, но ведь терпеть не стану.
- Испортила нас война, - объяснил Ян. - И хуже всего - нам незаметно. А вот люди скоро шарахаться станут. Всегда ждешь - потом будет лучше. А это еще неизвестно.
О, какими были б мы счастливыми,
Если б нас убили на войне… -
продекламировал.
- Поэт, - с отвращением признал Черемисов. - Додумался твой лейтенант тоже такую хрень писать.
- А что, неправда? Война кончилась, счастье всеобщее настало? На фронте говорить можно, не опасаясь доносчиков. Где враг, всем известно: за нейтралкой. А завтра начинается новая-старая жизнь. Что нам до того, что генерала объявят гением и великим полководцем? Нам посчастливилось остаться целыми и живыми. Вот и все. Ордена кушать не станешь. Разве по пьяни хвастаться и жаловаться, когда зажали. Кому-то вручили - тебе нет.
- Это нам знакомо, - одобрил Черемисов. - Командиру полка орден, а нам - шиш.
- А Гусев прав, - сказал Зибров, разливая остатки по стаканам. - Не так уж и глуп наш теленок. Убивать станут. Так просто это не вытравишь. Руки помнят, и инерция.
Тот презрительно хмыкнул. Этих ученых слов он не понимал, но прекрасно представлял последствия приезда в родные места поезда с пьяными демобилизованными.
- Грабить будут - ой-ой. А хлебные должности нас так и заждались. Давно на них сидят умные, уклонившиеся от призыва, и пришлых не пустят. Может, действительно домой показаться и срочно уезжать? Так в других местах не лучше. Хотя Гусь может и стать большим человеком. В жандармы податься или на государственную службу.
Гусев согласно кивнул. Его перспектива устраивала.
На Руси издавна сержанты нередко оставались на службе еще несколько лет после окончания обязательного срока. Тут уже другие возможности, и даже деньги побольше, на всем готовом. Есть возможность накопить слегка. И офицерам выгодно. Такие сержанты - серьезная опора для них.
А выйдя вчистую, они еще получали первоочередное право на занятие должности в государственных учреждениях. В чиновники сельские парни редко попадали, но подавляющее большинство мест низшего и среднего состава полицейских, жандармов, таможенников, почтовых и железнодорожных служащих занимали бывшие сержанты, привыкшие к армейским порядкам и дисциплине. Получив даже первоочередное офицерское звание, он уже мог рассчитывать на приличное место.
- Не хочу сегодня об этом, - возмутился Черемисов. - Зибров, покажи фотку своей девушки.
Они с самого начала, сами того не замечая, величали друг друга по фамилиям. Иногда превращали в прозвище, но по именам очень редко, исключительно для очень близких. В армии это вбивали прочно. Панибратство непозволительно.
- У тебя имеется, я знаю. А я свою, - сказал, залезая во внутренний карман. - Вот такая девка! Во всех смыслах горячая. Вернусь - женюсь!
В дверь пнули ногой, и они, переглянувшись, убрали пустую бутылку и остатки еды со стола. Пинок повторился, и Ян отправился открывать.
- Сюрприз, - сообщил, отстраняя его и входя, майор.
Вид у Юнакова был несколько странный. Фуражкой он небрежно размахивал, а глаза нехорошо поблескивали. Он небрежно кинул фуражку на стол, подтянул к себе стул, уселся в центре каптерки и заложил ногу на ногу.
- Так, - протянул, изучающе разглядывая присутствующих. - Как и ожидалось. Ермолова не позвали? А за что это вы его так не любите?
- Выслуживается, - глядя поверх его головы, сказал Зибров.
- А вы приличные парни, - восхитился майор. - Все по уставу, и не больше. Ой как бы я вас мог нагнуть и долго-долго воспитывать. Куда бы делись! Вольно, курсанты, сегодня мне ваша выпивка до заднего места шайтана. Разрешаю чувствовать себя свободно. Слушайте меня внимательно. Минут тридцать назад майор Ногайцев при чистке оружия случайно выстрелил себе в сердце. Несчастный случай.
Он посмотрел на Гусева, на лице которого выражалось крайнее недоумение: "А мы тут при чем?" - и вздохнул:
- Первая рота юнкеров осталась без командира. Мне придется одновременно сидеть там и контролировать свою. Мало мне, что я из казармы практически не вылезаю, там вообще не осталось ни одного офицера, а старшина исключительно по хозяйственной части. На все училище, на четыре сотни лбов без мозгов и тормозов (у одних по возрасту, у других от излишней самоуверенности), шесть офицеров осталось. Три старика, два инвалида, - он непроизвольно дернул рукой, - и религиозный идиот. Вы последнего не слышали, - приказал, глядя на ухмыляющиеся физиономии. - Мне - можно, вам - воспрещено.
- Нешто ж не понимаем, - согласился Черемисов.
- Каким местом думало начальство, забирая отсюда приличных людей… Мало нам, что в роте по штату два офицера, - и тех лишили. Тут не фронт, где сержанты руководят, тут воинским образованием заниматься надо. Упустишь - выйдут из училища не офицеры, а муэдзины. А! Я обязан решить проблему, и я ее решу.
Он сделал многозначительную паузу.
- За ваш счет. В нормальной пехотной роте шестнадцать сержантов-сверхсрочников положено по штату. Вы, парни, не просто сержанты, а будущие офицеры. Вот и отдувайтесь. Каждый получит по взводу юнкеров и займется их воспитанием. Жить будете там. Учить - как любящий дядька. Если необходимо - словами и примером, если потребуется - кулаком. Не злоупотреблять!
- Три взвода, - деликатно напомнил Зибров.
- Вот именно. Тульчинский у меня будет отвечать за всю роту. За любые неполадки и происшествия спрошу с командира взвода и с него. Чтоб иллюзий не было…
- Э… - жалобно сказал Гусев.