Сударый возвращался из кафе, нервно постукивая тростью по тротуару. А ведь какое чудесное было утро! В милом, уютном Спросонске, знаете ли, по-другому и не бывает. В любое время года - вёдро ли, хмарь, мороз - все едино: утро чудное, день прекрасный, вечер дивный, ночь изумительная. Так, во всяком случае, скажет вам любой нормальный спросончанин, и вы сами так непременно скажете, если поживете в этом городке хотя бы несколько лет.
Нет, конечно, вы можете и не согласиться. Вы ведь как, наверное, думаете: спросонское утро - вы битый час валяетесь на перине и потягиваетесь, жмурясь на лучик солнца, что пробивается через щель в занавеси, а в лучике том пылинки танцуют, и вы, пока прислуга вам, тоже без лишней спешки, кофе несет, неторопливо думаете о том, что надо бы серьезно с домовым поговорить насчет уборки; потом обстоятельно выпиваете три-четыре чашки кофею, потягивая трубочку, в которой душистый табак потрескивает, потом одеваетесь и идете, к примеру, в "Обливион", чтобы там, перездоровавшись с половиной квартала, скушать бифштекс, а хоть бы и яичницу с беконом да с пластиками помидоров с ладонь величиной, самую, такую, знаете, обыкновенную яишенку, укропчиком присыпанную…
Однако опустим подробности. Нет никакой надобности подробно рассказывать, как вы, ну в том же, например, "Обливионе", кушая бифштекс, шелестите газетой и обмениваетесь мнениями о прочитанном с соседями, - ведь ежели вы спросончанин, то не можете завтракать в общественном месте без утренней газеты и в большинстве случаев без сопутствующей глубокомысленной беседы.
Ну-с, а если так? Спустили вы ноги с кровати, а вам на спину прыгают и за горло хватают, и надо немедленно использовать все приобретенные в спортзале университета навыки борьбы голыми руками, чтобы освободиться от захвата, извернуться, скрутить соперника и прижать его лопатками к полу только для того, чтобы тотчас взяться за рапиру и прыгать с ней битых полчаса по верхнему этажу.
Сегодня Персефонию явно не хватало энергии: он сразу же дал себя бросить через голову, а потом едва-едва сумел уклониться от двух глубоких выпадов рапиры, каких Сударый обычно избегал, потому что на них упырь его ловил как маленького.
- Что с тобой, Персефоний? Ты не болен часом?
- Нет-нет, Непеняй Зазеркальевич. Просто ночь неудачная. Две мыши в захламленном подвале жадного купца. Туда кошки боялись заходить, чтобы не заплутать.
- Может, достаточно на сегодня?
- Ни в коем случае. Просто будем считать, что у вас фора - авось сумеете хоть раз меня коснуться.
- Хоть раз?
Сударый, конечно, уступал своему помощнику, но не настолько, чтобы в схватке надеяться только на случайности. Он азартно атаковал, нанося укол за уколом и тесня Персефония. Тот лишь вяло отбивался, правда, ни одного удара так и не пропустил. Но Сударый слишком поздно сообразил, что его водят за нос. Он попался - опять! - на глубоком выпаде, когда упырь, шагнув в сторону, проворно уколол его в бок.
- Банальная хитрость, Непеняй Зазеркальевич. Ведь говорил же я вам: фехтование - это бой хитрости. Можно изучить самые сложные приемы и проиграть, если все они будут написаны у вас на лице. Обязательно скрывайте свои козыри!
- Так, значит, не было двух мышей в захламленном подвале?
- Почему, были. Сначала две, потом еще… штук сорок. Так что я бодр и полон сил, а вы попались - и опять на самом простом…
Совершив утренний туалет, Сударый спустился вниз.
- Доброе утро, Вереда! Прекрасно выглядишь, тебе очень идет эта брошка.
- Спасибо, Непеняй Зазеркальевич. И вам доброе утро.
- Помнится, сегодня у нас не слишком много работы?
- Два портрета с наведенными иллюзиями и одна карточка на документы. Да, еще вы вчера просили показать вам с утра один снимок… - Она выдвинула верхний ящик стола и запустила в него обе руки, чтобы правой достать медную пластину, а левой придержать что-то мелкое - или, вернее, кого-то. - Вот, пожалуйста.
- Спасибо, Вереда.
Сударый взял пластину. На снимке запечатлен был образ радеющего об отчизне чиновника. Радел он, на взгляд оптографа, фальшиво, ненатурально как-то: морщил лоб, хмурил брови, задумчиво взбивал пальцами бакенбарды, а потом озарялся светлой, отеческой улыбкой. Ну, может, и не фальшиво, а просто театрально, водевильно даже, но явно не так, как сумел бы изобразить хороший актер.
Однако, вынув из кармана лупу и внимательно изучив снимок, никаких технических огрехов Сударый не обнаружил.
- Прекрасно. Можешь упаковать и отправлять по адресу заказчика.
- Интересно, что он станет делать с этим портретом, - промолвил, войдя в приемную, Персефоний. - Неужели прямо так и повесит у себя в кабинете? Ведь это смешно.
- Смешно, - согласилась Вереда. - Но попытаться доказать это клиенту - значит, обидеть его. Неразрешимая этическая проблема.
- Не вижу в ней ничего этического, - возразил упырь. - Почему-то студенту, жаждущему запечатлеть свою фигуру на фоне баталии, мы без особого труда можем растолковать, что излишества смешны. А чиновнику, возмечтавшему предстать перед всеми в крайне глупом виде, мы и слова не скажем. Это проблема социальная.
- Не думал, что ты социалист, - улыбнулся Сударый.
- Я бродяга, - парировал упырь, - а значит, завзятый реалист. Кстати, о реализме. Если не возражаете, Непеняй Зазеркальевич, я хотел бы попрактиковаться в создании иллюзий. Могу я сделать заготовку, пока вы завтракаете?
- Конечно, Персефоний, с удовольствием посмотрю, что у тебя получится, - кивнул оптограф, надевая пальто и шляпу. - Если понадоблюсь, я, как всегда, в "Обливионе".
Подхватив со стойки трость, Сударый открыл дверь и окунулся в хрустальный мир уходящей осени. Прозрачное небо, ледок на лужах, пар изо рта, и застоявшийся с ночи воздух холодит щеки. Разогретое упражнениями тело словно поет, впереди интересная работа - ну не чудесное ли утро?
И вот нате вам…
Итак, Сударый возвращался из кафе, зло стуча тростью по тротуару. Встречный народ раздражал, ледок на лужах подтаял и лужи брызгали грязью, воздух стал промозглым. Еще и собака какая-то облаяла ни с чего. Молодой оптограф взлетел по ступеням двухэтажного дома под вывеской, извещавшей, что здесь располагается "Спиритографическое ателье г. Сударого", и резко распахнул дверь.
В приемной послышался испуганный вздох. Сударый сдержал шаг, но все же успел разглядеть, как Вереда прячет под стол деревянную коробку и делает вид, будто сама кушает подсоленное печенье из блюдечка. Тот, кто сидел в коробке, был недоволен прекращением трапезы и яростно скребся.
- Кто-нибудь заходил, пока меня не было? - делая вид, будто ничего не замечает, спросил Сударый.
- Нет, Непеняй Зазеркальевич, - ответила смущенная девушка.
Устраивая трость на подставке, Сударый, чтобы не молчать, спросил:
- Вереда, ты не помнишь, к чему снятся бабочки?
- Смотря какие. Если однодневки, то к смерти. А вам бабочки снились? - обеспокоилась Вереда.
Сударый невольно вздрогнул:
- Нет, помнится, не совсем бабочки. Скорее мотыльки…
- Ну, это всего-навсего к глупости.
Сударый поморщился, уже жалея, что спросил.
- А, вспомнил! - приврал он. - Это была моль.
- К подлости, - сокрушенно прокомментировала Вереда. - Будьте сегодня осторожны, Непеняй Зазеркальевич.
Она непроизвольно забросила в рот печенюшку, и в спрятанной под столом коробке, затихшей было, словно ее обитатель тоже внимательно слушал, тотчас раздались настойчивые скребущие звуки.
Почему девушка до сих пор скрывала своего любимца, оставалось непонятным. О его существовании все в ателье прекрасно знали, хотя ни разу его не видели. Все догадывались, что Вереда сотворила кого-то мелкого, но строгими университетскими правилами не одобряемого. Никого это не смущало, благо любимец Вереды вел себя вполне прилично, вопреки первым опасениям домового по углам не гадил и мебель во время ночных прогулок не грыз. Более того, он уже принес немалую пользу, будучи избран хранителем одной довольно гадкой оптографической пластины…
Неприятное подозрение шевельнулось в душе Сударого при воспоминании о групповом портрете Рукомоевых. Торопливо скинув калоши и пальто, на ходу разматывая клетчатый шарф, кинулся он в студию. Там, чуть не споткнувшись о домового Переплета, бродившего по ковру с веником, метнулся к массивному шкафу. Достал из бокового отделения журнал наблюдений, пролистал… И сказал:
- Так, - хотя ни в какую ясную идею его подозрение еще оформиться не успело.
Переплет, бросив притворяться, будто подметает, раздраженно спросил:
- Ну что опять?
- Еще не знаю… - пробормотал Сударый, качая головой.
- А коли не знаете, так чего же "такаете"? Ох, Непеняй Зазеркальевич, несерьезного вы поведения человек. Вот батюшка ваш, Зазеркалий Причудович, у того все в доме ладом шло, а почему? Потому что степенностью отличался и спокойствием. Он-то небось по углам спозаранку не рыскал и на домовых не "такал".
- Да я ведь не на тебя, Переплет…
- Конечно, - прислонив веник к ножке демонстрационного стола, согласился домовой. - Я-то, поди, дело знаю. Всю ночь кручусь, прибираюсь, костюм ваш выглаживаю, сковородки чищу, солнце встанет - и то я в хлопотах. Вам бы работать побольше, а не в раболатории просиживать да статейки пописывать. Уже бы сейчас заклятого конкурента вашего, Кривьена де Косье, за пояс заткнули…