Он был из пруссов. Из тех наемных варяжских воинов, что так высоко ценились русскими князьями. Обычно варяги не принимали крещения, но на приставшее к ним славянское или даже христианское имя отзывались охотно. Этого звали Даниил. Он что-то делал с затылком Торопа, и тому казалось, что в голове зашевелились огненные змеи.
- Где все? - спросил Тороп сквозь зубы. - Где Попович?
- Полегли. Я уж думал, один остался. Плоскиня, собачий сын, продался татарам. Целовал крест у великого князя, что пропустят они нас из засеки, а как ворота открыли, так поганые и навалились. Я - за Плоскиней, он - в степь. Еле нагнал. Голову-то я ему снес, а когда вернулся - сердце захолонуло. Татары даже мертвых в куски изрубили. Так думаю, чтобы не смогли собрать да похоронить по-человечески. Как тебя не заметили, не пойму. Наверное, оттого, что ты под татарином схоронился.
Тороп вдруг почувствовал, что ему стало страшно. До сих пор он считал, что в свете нет силы, способной противостоять дружине Поповича.
- Неужели всех посекли?
- Всех, - сказал Даниил. - Я, почитай, уже полдня поле объезжаю. Все семьдесят, как один. А князей повязали, дубовыми плахами накрыли, да, видно, сверху пировать устроились… Ты почему босой?
- Татарин сапоги стянул. И крест хотел сорвать, сучий сын!
- Так это ты его… - усмехнулся Даниил. - Не зря тебя Попович столько лет возле себя держал.
- Хватит, - заерзал Тороп. - Что ты там делаешь?
- Сейчас, сейчас, вот только перевяжу.
Даниил снял кольчугу, аккуратно оторвал полоску ткани от рубахи и плотно замотал голову Торопу.
- Ну вот, порядок, - сказал он, облачаясь. - Ты пока посиди тут, а я неподалеку коня приметил, схожу за ним.
Даниил протянул небольшую помятую серебряную фляжку.
- Вот, хлебни, чтоб не скучно было. Это тебе сил прибавит.
Во фляге была медовуха, сваренная на травах. Витязи использовали ее и для смазывания ран, и принимая понемногу внутрь. Несколько глотков этой горечи действительно сняли боль и прояснили голову Торопу. Он стал думать.
Матери он не знал, та померла при родах. Отец погиб в стычке с переславцами, когда Торопу было всего пять лет. С тех пор он всегда был подле Поповича. Попович был ему и отцом, и учителем, и князем. Теперь не осталось ничего. Куда идти? Выстояли ли галичане и прочие? Если нет, то как далеко зашли эти татары или бог их ведает, кто они? И куда направились?
Тороп почувствовал, что начинает болеть голова от вопросов, которыми никогда не задавался, и хлебнул из фляжки.
Куда же он теперь, без Поповича? Пришел Даниил, ведя в поводу оседланную лошадь. Бросил на землю меч и шлем:
- На, я вижу, твою сброю татары увели. Эта должна прийтись впору.
Тороп отпихнул татарина и вытащил из-под него свой пояс. Потом обулся. Встал. Его качнуло.
- О-о-о, брат, - протянул Даниил. - Тебе, видать, и одеться самому невмочь, не то чтобы на коня взобраться.
Он наклонился за мечом и шлемом.
- Я сам, - сказал Тороп.
- Ладно, уж… Сам! Будет срок, и ты за мной присмотришь.
Даниил помог Торопу снарядиться и поддержал, когда тот садился в седло. Потом направился к своему коню, стоявшему, как положено боевой лошади, там же, где и оставил ее хозяин.
- Куда мы? - спросил Тороп.
Даниил нахмурился:
- Не знаю. Сначала выясним - далеко ли ушли татары. Потом решим. Однако запомни - в драку не суемся. Ты не боец, а мне придется больше на тебя оглядываться, чем воевать. Нас теперь только двое, и каждый на вес золота. Нельзя нам ни за что ни про что пропадать. Семьдесят витязей! - пробормотал он, пришпоривая коня. - Семьдесят таких бойцов уложил ты, свет Мстислав Романович! Припомнят тебе это твои потомки…
Глава 4
Монголы дошли до Днепра, вырезая и выжигая все на пути. Затем повернули и ушли так же внезапно, как и появились. Последствия их набега были страшными. Южнорусские земли превратились в голую черную пустыню. Но не меньшим потрясением для Руси была гибель семидесяти витязей. Они были тем единственным, что связывало восточных славян с арийской культурой их предков и не давало развалиться обществу в момент принятия новой религии, примиряя его с ней, амортизируя переход сознания на качественно новый уровень. Пока витязь держит свой меч, и смерд, и князь знают, что в безопасности и их имущество, и образ жизни.
Не все погибли на Калке, но лучшие из них, славнейшие, те самые, о которых слагались былины.
Началось шатание. Откуда ни возьмись во множестве появились скоморохи, колдуны. На дорогах - вереницы нищих. Повсюду возрождалось язычество. Причем в самых худших, развратных его формах. Еще слабая церковь не могла удержать народ от пьянства и блуда, тиунов - от мздоимства, а князей - от произвола. Смерд, укравший или купивший меч, называл себя воином. Тот, кто смог собрать еще десяток таких же, как сам, занимал деревню и объявлял себя князем. Да и князья пробавлялись откровенным разбоем, не стесняясь разорять даже храмы. На зарастающих беленой столбовых дорогах шайки обезумевших от безделья и безнаказанности лихих людишек промышляли даже днем. По ночам в лесах горели костры и с визгом бегали голые девки. Даниил, с изумлением наблюдая эти игрища, говорил Торопу, что с настоящими ритуалами они не имеют ничего общего.
- Вы забыли своих богов, - говорил он. - А нового так и не полюбили. А может, просто не поняли. Нельзя верить тому, чего не понимаешь. Вы, русские, как дети - в вас нет мудрости. Вы с легкостью бросаете одну игрушку, чтобы ухватиться за другую. Так нельзя. Народ должен чтить своих предков и их опыт.
Тороп не спорил с ним. Он слушал. Попович наставлял его тому, что воин всему должен учиться. Смотреть, слушать, запоминать. "Нет ничего, чтобы когда-нибудь не пригодилось, - учил Попович. - То, как двигаются листья на березе, и то, какой корень у резеды, так же важно, как чужой язык или строение татарского лука".
Тороп узнал, что прусские языки имеют много общего со славянскими, что у обоих народов раньше были одни боги. Что когда-то славянские вадимы, как и прусские вайделоты, записывали знание особыми знаками - рунами. Даниил показал, как биться односторонним мечом Мазуров, рассказал, как прусские воины пользуются частыми в тех местах туманами.
- В этом мире только мы, пруссы, помним обычаи предков. Мы - последние хранители древних богов, - говорил Даниил. - Только мы помним заповеди белых великанов.
- Каких великанов? - удивился Тороп.
Больше года они с Даниилом уже странствовали по Руси, нигде подолгу не задерживаясь. На Купалу пришли в Смоленск и сидели сейчас на берегу Днепра, на холме, откуда хорошо просматривались стены кремля, купола храмов с золочеными крестами. И все, о чем рассказывал Даниил, казалось Торопу чем-то сказочным, как песни слепых музыкантов. Да и само лицо Даниила в такие минуты становилось похожим на лики деревянных идолов, которых Тороп видел в новгородских лесах, - темным, полным затаенной значительности.
"Очень давно, - сказал Даниил, - в те времена, которых никто не помнит, ибо не было еще у людей Памяти, а бродили они по земле дикими толпами, и лица их были темны, а сердца - во мраке, с Неба упала Звезда…
И родила Звезда великих людей. Рост их был выше сосен, а волосы белее снега, а глаза их светились, как небо в утренние часы. А имя им было - ульмиганы.
И взошел старший из них на высокую гору, и окинул взором пески у моря, и многие реки, полные рыбы, и многие леса, полные дичи, и сказал: "Вот страна, достойная быть нам Родиной. Здесь мы построим наши замки. Ей отдадим мы свое великое знание. Ей посвятим мы свою небесную силу. И зваться она будет отныне - Ульмигания".
И взяли великаны темнолицых в подданные, и научили их строить замки, и выращивать хлеб, и делать одежду, и торговать. И приумножилось богатство той страны, и возросла слава ее, и счастливо жил народ ее.
Прошла тысяча тысяч лет. Стали великаны брать дочерей темнолицых себе в жены, и было у них много потомства, и разошлось оно по всей земле, но дети уже не были великанами, а только светлые волосы и синие глаза напоминали об их происхождении. И забыли люди своих предков.
Только одно племя, женщины которого носили в волосах украшения в виде луны и звезд в знак своего родства с Небом, помнило о древнем завете - вернуться в священные земли белых великанов и отыскать утерянное людьми великое знание.
В огромном замке на берегу Немана нас встретила последняя из дочерей звезды - великанша Рагайна. У нее был ключ к тем землям. И только нашим воинам под силу было поднять его".
Даниил вдруг хмыкнул:
- Получается, что Ульмигания не только нам, пруссам, родина, но всем, у кого белая кожа и светлые волосы. И тебе тоже. Захочешь вернуться - добро пожаловать.
"Украшения в виде луны и звезд, - думал Тороп. - Где я мог это видеть?"
И вспомнил - смеющееся лицо племянницы великого князя юной княжны Анны - светлые волосы стянуты повязкой на лбу, и звезда, и под косой - месяц.
"Что это? Напоминание о родстве с великанами? Чушь! Бог создал человека, а не какая-то звезда! Язычество. И все же странно…"
Тороп засыпал, а ему все чудилась улыбка княжны, и звезда в ее лбу сияла.
"Тороп, - говорила княжна, увлекая его за собой, - это правда, именно там, где морской ветер треплет сосны на песчаных холмах, а в густых дубравах живут страшные древние боги предков, там наш дом. Пойдем, Тороп, пойдем домой…"
"Ты же пропала! - отвечал Тороп. - Тебя ведь убили татары! Сгинь! Я не пойду с тобой".
"Нет, - смеялась белолицая княжна. - Я жива. Там, где стоят замки великанов, где нет креста и люди живут вместе с духами и душами предков, мы сможем соединиться".