– Ах, Дик, Дик! – воскликнул я. – Ну, можно ли быть таким слепым! Разве ты не видишь, что каждое их слово подтверждает мои подозрения?
– Вздор, дружище, – спокойно возразил Дик. – Ты сам взвинчиваешь себе нервы. Ну, какой смысл во всей этой чертовщине? Каким это таинственным способом узнают, где мы находимся?
– А я скажу тебе, что он имел в виду! – воскликнул я, наклоняясь к Дику и хватая его за руку. – Какой-нибудь рыбак у американского побережья внезапно увидит в море вспышку и далекое зарево. Вот что он имел в виду!
– Вот уж не думал я, Хеммонд, что ты такой идиот, – проворчал Дик. – Если ты станешь придавать значение болтовне всякого пьянчуги, то придумаешь что-нибудь еще более нелепое. Давай-ка лучше последуем их примеру и выйдем на палубу. По-моему, тебе нужно подышать свежим воздухом. Я уверен, что у тебя печень не в порядке. Морское путешествие будет тебе на пользу.
– Если я доживу до конца нашего плавания, – простонал я, – то дам зарок больше никогда не путешествовать. Сейчас уже накрывают на стол – нет смысла подниматься на палубу. Я останусь внизу и распакую свои вещи.
– Надеюсь, к ужину твое настроение улучшится, – заметил Дик и ушел. Я предавался в одиночестве мрачным размышлениям, пока удары большого гонга не призвали нас в салон.
Само собой разумеется, что после происшествий этого дня мой аппетит отнюдь не улучшился. Тем не менее я машинально уселся за стол и стал прислушиваться к болтовне окружающих. В салоне находилось около сотни пассажиров первого класса, и, когда подали вино, гул голосов, сливаясь со звоном тарелок, перерос в настоящий гвалт.
Я оказался между очень полной и нервной пожилой дамой и чопорным маленьким священником. Они не пытались вовлечь меня в беседу. Я ушел в свою скорлупу и принялся наблюдать за моими дорожными спутниками. Дик сидел поодаль от меня, попеременно занимаясь то куриным филе, лежавшим перед ним на тарелке, то самоуверенной молодой особой, сидевшей рядом с ним. Капитан Доуи выполнял обязанности хозяина на нашем конце стола, а пароходный врач – на другом.
Я с радостью обнаружил, что Фленниген сидит почти против меня. Пока он был на глазах, я знал, что хотя бы временно нам не угрожает опасность. Он сидел, изображая на своем мрачном лице какую-то гримасу, что, по его мнению, должно было сойти за милую улыбку. От меня не ускользнуло, что он много пил, так много, что охрип еще до того, как подали десерт. Его приятель Мюллер сидел от него за несколько человек. Он мало ел и, казалось, был охвачен каким-то беспокойством.
– Ну-с, дорогие дамы, – заявил наш добродушный капитан, – надеюсь, на борту моего корабля вы будете чувствовать себя как дома. За джентльменов я не беспокоюсь. Официант, шампанского! За попутный ветер и быстрое путешествие! Уверен, что наши друзья в Америке дней через восемь – самое позднее через девять – узнают о нашем благополучном прибытии.
Я посмотрел вокруг себя и успел перехватить молниеносный взгляд, которым Фленниген обменялся со своим сообщником. На тонких губах Фленнигена играла зловещая улыбка.
В салоне продолжалась оживленная беседа. Говорили о политике, о море, о развлечениях, о религии. Я оставался молчаливым, хотя и внимательным слушателем. Вдруг мне пришло в голову, что было бы неплохо затронуть один вопрос – он не выходил у меня из головы. Я мог коснуться его как бы между прочим, но капитана это заставило бы насторожиться. К тому же, наблюдая за лицами заговорщиков, я сумел бы определить, какое впечатление произведут на них мои слова.
Внезапно в салоне наступила тишина. Темы, представлявшие общий интерес, видимо, были исчерпаны. Момент был подходящий.