Тому же парадоксу преждевременного контакта посвящен рассказ Рышарда Саввы "Дальний полет". Вышедший из-под контроля космический информационный зонд, посланный иной цивилизацией, может передать на Землю не предназначенную для нее научную информацию. По оценкам существ, пославших зонд, эта информация, принятая в разобщенном земном мире, должна вызвать гибельные для него последствия. И более высокоразвитые разумные существа уничтожают зонд, жертвуя для этого жизнью одного из своих собратьев.
Хорошее впечатление оставляет рассказ Т.Старджона "Крошка и чудовище". Пришелец из космоса, по-видимому, совершивший вынужденную посадку на Земле из-за неисправности своего космического аппарата, устанавливает жизненно необходимый для него контакт с группой людей через посредство умного пса - датского дога Крошки. Несмотря на полную несхожесть внешних обликов пришельца и землян, контакт оказывается обоюдно полезным. Все же основное, по-видимому, - это общность разума, а любому высокоразвитому уму, наверное, свойственна определенная доля альтруизма.
В рассказе А.Порджеса "Погоня" мастерски воспроизводится драматическая ситуация встречи современного "джентльмена удачи" с автоматом для сбора зоологических коллекций, забытым некогда пришельцами из космоса. Этот рассказ, как и коротенький рассказ-шутка Э.Шварца "Страшная месть", принадлежит к числу произведений, вызванных к жизни имевшей хождение несколько лет назад гипотезой о посещении Земли пришельцами из космоса в доисторические времена. Гипотеза эта весьма спекулятивна и отнюдь не может считаться вполне обоснованной, что, впрочем, не мешает писателям фантазировать на данную тему.
Идея социальной несправедливости находит свое отражение в рассказе М.Куэвильяса "Пастух и пришелец из космоса". Интеллект человека, находящегося на нижней ступени общественной иерархии, оказывается неизмеримо выше, чем у того, кто вознесен на вершину социальной пирамиды капиталистического общества.
Характерной реакцией на поток научно-фантастической макулатуры является юмористический рассказ К.Буиса "Исповедь Гратса". Прибывший с губительным для землян заданием разведчик-инопланетянин, впоследствии прижившийся на нашей симпатичной планете, предотвращает ее завоевание, передавая в свой штаб устрашающие описания космических баталий, заимствованные из фантастических комиксов.
В рассказе О.Дерлета "Звезда Макилвейна" описывается грустная, хотя и не столь уж редкая история непризнанного открывателя нового. Незаметный, чудаковатый астроном-любитель устанавливает связь с космическим кораблем инопланетных существ, пролетающим через Солнечную систему. Если бы это событие стало известно людям, оно ознаменовало бы начало новой исторической эпохи. Но одиночка-изобретатель встречает лишь злобные обывательские насмешки и недоверие. И он предпочитает скрыться, омолодившись с помощью пришельцев. А может быть, просто исчезает…
В коротком рассказе А.Моралеса "Взгляд издали" ставится вопрос, вскользь затронутый нами ранее, - о том, как мало шансов, что, встретившись с собратьями по разуму, мы понравимся друг другу "с первого взгляда". Мы привыкли рисовать в своем воображении чудовищные облики инопланетных жителей, но было бы поучительно взглянуть на себя со стороны чужими глазами, представить, как мы сами выглядим.
Любителей научной фантастики, знающих творчество Г.Уэллса, С.Лема, А.Кларка, Ф.Хойла, А.Азимова, трудно чем-либо удивить. Однако любое добросовестно написанное произведение на тему о контакте всегда содержит что-то новое, дополняет картину еще несколькими штрихами. Мы надеемся, что сборник "Дальний полет" не составляет в этом смысле исключения.
Г.Хромов
Джон Уиндем
Чокки
Фантастическая повесть
Глава 1
Я узнал о Чокки весной того года, когда Мэтью исполнилось двенадцать. В конце апреля или в начале мая - во всяком случае весной, потому что в этот субботний день я без особого пыла смазывал косилку в сарае и вдруг услышал под окном голос Мэтью. Я удивился: я и не знал, что он тут, рядом. Он с явным раздражением отвечал кому-то, а вот кому - непонятно.
– Почем я знаю? Так уж оно есть.
Я решил, что он привел в сад приятеля и тот спросил его о чем-то по дороге. Я ждал ответа, но так и не дождался. И тут снова заговорил мой сын, сменив гнев на милость:
– Ну, время, за которое Земля оборачивается вокруг своей оси, - это сутки, и в них двадцать четыре часа, и…
Он замолчал, словно его прервали, но я ничего не услышал.
– Не знаю я почему! - снова ответил он. - И ничем тридцать два не лучше! Всем известно, что двадцать четыре часа - это сутки, а семь суток - неделя…
Его прервали опять. Он возразил:
– Нет, не глупо! Семь не глупей восьми. (Пауза.) А зачем ее делить на четвертушки? Ну зачем? В неделе семь дней - и все! А четыре недели - это месяц, только в нем тридцать дней или тридцать один… Нет, тридцать два никогда не бывает! Дались тебе эти тридцать два!.. Да, я понял, просто нам такой недели не надо… И вообще Земля делает оборот вокруг Солнца за триста шестьдесят пять дней. Все равно ты их не разделишь на твои половинки и четвертушки.
Мое любопытство было настолько возбуждено этим односторонним разговором, что я осторожно выглянул из окна. Мэтью сидел под самым окном на перевернутом ведре, привалившись к нагретой солнцем кирпичной стенке, и я увидел сверху его светловолосую макушку. Смотрел он, по-видимому, на кусты, что росли по ту сторону газона. Но в этих кустах, да и вообще нигде вокруг никого не было. Однако Мэтью продолжал:
– В году двенадцать месяцев. - его снова прервали, и он чуть-чуть склонил голову набок, словно прислушивался. Прислушался и я, однако не услышал ни словечка, даже шепотом.
– Совсем не глупо! - возразил он. - Одинаковые месяцы в год не втиснешь, хоть ты их…
Он снова оборвал фразу, но на этот раз прервавший его голос был слышен весьма отчетливо. Это крикнул Колин, соседский мальчишка, в саду за стеной. Мэтью мгновенно преобразился - серьезность слетела с него, он вскочил, взревел и помчался по газону к дырке в нашем заборе.
Я же принялся за косилку, и все это не шло у меня из головы, но шум, поднятый мальчишками в соседнем саду, немного успокоил меня.
Я постарался не думать об этом, но позже, когда дети легли, мне снова стало не по себе.
Беспокоил меня не этот разговор - дети, в конце концов, часто говорят сами с собой; я удивился тому, на какую тему говорили, и не понимал, почему Мэтью так упорно и явно верил в присутствие невидимого собеседника. Наконец я спросил:
– Мэри, ты ничего не замечала странного… или… нет, как бы это получше выразиться?.. необычного, что ли… у Мэтью?
Мэри опустила вязанье.
– А, и ты заметил! - Она взглянула на меня. - Да, "странное" - не то слово. Он слушал невидимку? Или говорил сам с собой?
– И то и другое. Это с ним давно?
Она подумала.
– В первый раз я это заметила… ну, дней двадцать назад…
Я не очень удивился, что так долго ничего не замечал: на неделе я мало вижу детей.
– Беспокоиться не стоит, - говорила Мэри. - Детская блажь… Помнишь, он был машиной, углы огибал, тормозил. Слава Богу, это скоро кончилось. Надо думать, и тут недолго протянется…
В голосе ее было больше надежды, чем уверенности.
– Ты не волнуешься за него? - спросил я.
Она улыбнулась:
– Ну что ты! Он в порядке. Я больше волнуюсь за нас.
– За нас?
– Может, нам грозит новый Пиф.
Мне стало не по себе.
– Ну нет! - вскинулся я. - Только не Пиф!
Мы с Мэри встретились шестнадцать лет назад и через год поженились. Встречу нашу можно приписать и совершенной случайности, и чрезмерной предусмотрительности судьбы, смотря как взглянуть.
Во всяком случае обычной она не была, и - насколько нам обоим помнится - нас никто никогда не знакомил.
К тому времени я несколько лет работал не за страх, а за совесть в фирме "Энсли и Толбой" что на Бедфорд-сквер, и как раз тогда меня сделали младшим компаньоном. Теперь уж я не помню, почему я решил как-то особенно, по-новому провести лето - то ли хотел отпраздновать повышение, то ли просто устал, а может, тут было и то и другое.
Теоретически я мог поехать куда угодно. В действительности же не все было мне по карману, и времени могло не хватить, и за пределы Европы тогда не очень выезжали. Но, в сущности, и в Европе много хороших мест.
Поначалу я носился с мыслью о круизе по Эгейскому морю. Залитые солнцем, острова манили меня, я тосковал по лазури вод, и пение сирен уже ласкало мой слух. К несчастью, оказалось, что все места, кроме недоступного мне первого класса, проданы до октября.
Потом я решил просто побродить по Европе, беззаботно шагая от деревни к деревне; но, поразмыслив, понял, что моих школьных знаний французского будет маловато.
Тогда, как и тысячи других людей, я стал помышлять о туристической поездке; в конце концов, вам покажут много интересных мест. Я снова подумал о Греции, но, сообразив, что добираться до нее очень долго, даже если и делать по сто миль в день, нехотя отложил это на будущее и сосредоточил внимание на более доступных мне красотах Рима.