Прямо перед ним стоял то ли юноша, то ли еще мальчик, в неопределенного в темноте цвета холщовой рубахе, подпоясанной ремнем, на котором и висели ножны с устрашающих размеров кинжалом, больше похожим на короткий меч, по всей видимости, тем самым, который еще несколько секунд назад царапал шею царевичу. Темные штаны были заправлены в стоптанные (это было видно даже в темноте) сапоги, из голенищ которых торчало еще по одной рукоятке. Темно-русые, до плеч, волосы были перехвачены узким кожаным ремешком. Ничто не указывало на то, кем бы мог быть Иванов новый знакомец.
- А ты кто? - закончив осмотр, спросил Иван.
- Отрок Сергий, - степенно ответил подросток. - А прозвание мое - Волк. Но меня обычно Серым кличут, так что я привык. Ты тоже можешь меня так звать.
- Серый Волк, - попытался пошутить царевич, и тут же подумал, что, наверное, каждый, кому Сергий представляется, всегда говорит одно и то же, и ему стало немного неловко.
- Ничего, - как будто уловив его мысли, Серый поспешил успокоить Ивана. - Не ты первый, не ты последний. Что само на язык просится, то и сказать не грех. А за прием неласковый ты уж прости меня. Не хотел я никого пугать…
- А я и не испугался! - вскинулся Иван.
- …просто народец тут всякий ходит, - не прерываясь, продолжал Серый, - что не поостережешься - сам без головы останешься. Ну, да ладно, чего там говорить, садись давай, вон, мясо поспело, наверно.
На костре, насаженное на прутики вперемежку с грибами, действительно поджаривалось мясо, нарезанное ("Тем самым ножом, наверное", - подумал царевич) большими бесформенными кусками.
- Оленина? - спросил Иванушка, больше для поддержания разговора, чем из любопытства.
- Конина, - бросил через плечо отрок, протыкая куски одним из засапожных ножей. - Нарежь пока хлеба, вон там, в суме возьми, - и ткнул ножом себе за спину.
Переметная сума лежала рядом с седлом.
С трехглавым лукоморским орлом.
А под седлом лежало нечто, завернутое в плащ, по форме похожее на большое блюдо.
При виде его догадка Ивана переросла в уверенность, и кровь бросилась в лицо.
Но только когда на глаза Ивану попался огромный том, раскрытый посередине, обратив к черному беззвездному небу неровные гребешки выдранных страниц (с триста сорок второй по триста сорок седьмую, невольно обратил он внимание), он, не помня себя от ярости, вырвал из ножен меч, размахнулся, и с диким воплем опустил его на спину Волка.
Вернее, на то место где определенно только что находилась спина Волка - паренек перекатился и вскочил на ноги почти мгновенно, и как по волшебству, в руках у него оказался кинжал. И когда царевич сделал второй выпад, сталь зазвенела о сталь, кинжал Волка сделал неуловимое для глаз (царевича) движение, и меч, как живой, вырвался из руки Ивана и отлетел в кусты. Иван, стараясь сохранить равновесие, сделал шаг назад, споткнулся обо что-то, и навзничь упал. Волк тут же прыгнул ему на грудь и приставил кинжал к горлу, прижимая свободной рукой руки царевича к земле.
Иван отвернулся и зажмурился.
- Так это был ТВОЙ конь, - голос Волка прозвучал неожиданно мягко. - Я должен был сразу догадаться. По шпорам. И по тому, что только у такого витязя, как ты… - Сергий не закончил фразы, но и так было вполне понятно, что он имел в виду.
Иван рванулся было, но Волк крепко держал его.
- Ты зачем его убил? - с гневом выкрикнул царевич, не оставляя попыток освободиться от железного захвата Волка.
- Чтоб не мучился. Когда я его нашел, он бился на боку со сломанной ногой. В нору попал, скорее всего. Я тоже люблю лошадей, не думай, что я душегуб там какой, но для него больше ничего было сделать нельзя. Ну а поскольку хозяина не было и следа, то что нашел - то мое. Ну и не пропадать же такой горе свежего мяса, - пожал плечами Сергий. - Сейчас, если хочешь, я верну тебе кое-что из того, что было с конем, мы переночуем у костра, а утром ты сможешь вернуться в свое Лукоморье, отсюда это не так уж и далеко, бодрым шагом за день доберешься. Успокоился?
Иван ничего не ответил, лишь отвернул голову, чтобы не глядеть Волку в глаза.
- Ну, мир, вставай, - и Сергий прыжком очутился на ногах и протянул царевичу руку.
Иван подумал, и неожиданно для самого себя руку принял. Волк рывком поднял его и хлопнул по плечу.
- Не расстраивайся, царевич, супротив меня и не такие бойцы, как ты, устоять не могли. Мои учителя получше твоих, видать, были, - улыбнулся он, снимая мясо с огня. - Да и к чему это тебе? Ты - царевич, тебе надо книжки читать, править учиться, а не палицей махать, - продолжал разглагольствовать он, отрезая толстые ломти от каравая и раскладывая их на рушнике, в который хлеб был завернут. - Да и вообще, если разобраться, какая нелегкая тебя сюда занесла, из Лукоморья-то, без дядьев, без охраны, без прислуги? Не каждый ведь день в глухом лесу царевичей встречаешь, тем более, таких… - Серый замялся, но уточнения не последовало, - как ты.
Иван на "таких, как ты" хотел обидеться, но подумал, и не стал.
Волк говорил правду.
Кто упустил коня? Кто заблудился в лесу? Кому два раза за пять минут приставляли нож к горлу? С кем какой-то бродяга разделался одним махом и теперь говорит так, как будто это он, Иван, мальчишка-недоросток?.. И драгоценная книга пошла на разжигание костра… Что сказал бы на это королевич Елисей!.. А предстоящее возвращение домой в объятия торжествующе-заботливой матушки - жалким, побежденным, растрепанным, без коня, без всего - "я же говорила, сыночка…"
Нет, это уже было больше, чем могло вынести разбитое сердце Ивана.
И он заплакал.
Серый бросил еду, обхватил Ивана за плечи и стал заглядывать ему в лицо.
- Ты чего? Ты чего? Что с тобой? Что случилось? Что такое? - тревожно, с неподдельным участием вопрошал он, и Иван не выдержал, и в промежутках между всхлипываниями и сморканиями рассказал все. Всю свою короткую невезучую жизнь, обо всех своих мечтах и надеждах, о жар-птице, о маменьке, о братьях, и даже о королевиче Елисее и других витязях Лукоморья - все выложил, как на духу, внимательно слушавшему Волку…
Закончив, Иван почувствовал, что немного успокоился, и ему стало обжигающе стыдно за слезы, не приличествующие мужчине и члену царской фамилии, и за сбивчивую, но слишком откровенную исповедь не к месту перед каким-то незнакомым мальчишкой.
Он почувствовал, что краснеет, и отвернулся, злясь на самого себя и на этого разбойника Волка.
- Так значит, ты даже и не знаешь, где тебе эту птичку искать, - полуутвердительно, задумчиво повторил Волк, не обращая внимания на нахохлившегося Ивана. - Ну, что ж, помогу я тебе. Утром сведу тебя к одному человечку, который если и не знает, то разузнать может. Как раз не очень далеко отсюда, за полдня доберемся. Тебе хоть будет с чего начать, а мне все равно в ту сторону идти. Так что, не горюй, Иван-царевич, лучше поешь да ложись спать, утро вечера мудренее. Нат-ко, откушай, - и протянул царевичу прут с кониной и кусок хлеба.
Иван, хоть и был голоден, как волк (не в обиду Серому будет сказано), от мяса решительно отказался, взял лишь хлеб, нашел в суме сыр, и молча поужинал, запивая все сладким вином из своей же фляжки, которым Серый любезно поделился. Потом, так же ни слова не говоря, завернулся в плащ и растянулся на траве, подложив под голову седло. Он читал в книгах, что так делают все, кому приходится ночевать под открытым небом.
Но, повертевшись с боку на бок и со спины на живот в течение двух часов несмотря на страшную усталость, вдруг навалившуюся на него, он пришел к выводу, что или бессовестным сочинителям надо впредь указать, чтобы они в трудах своих честно писали, что земля до неприличия жесткая, что найти хотя бы один ровный квадратный сантиметр на поверхности не представляется возможным и за тысячу лет, и что заснуть, поджариваясь с одной стороны и обледеневая с другой практически невозможно, или что господа сочинители сами весьма туманно представляют то, о чем они пишут.
Так, размышляя об этом и о не ценимых прежде прелестях ровной кровати, бездонной перины и толстого одеяла, а так же о трагизме утраты своего бивуачного снаряжения (по-видимому, еще до того, как Волк нашел Бердыша), Иванушка в конце концов незаметно для себя уснул.