* * *
Спустя восемь дней после этого события немолодой уже японец, одетый в европейское платье, поднялся по трапу небольшого каботажного парохода "Сикоку-Мару", отправлявшегося во Владивосток. В одной руке он нес клетчатый саквояж, а другой то и дело поправлял на голове котелок, к которому явно был непривычен.
Маленькая тесная каюта напоминала гроб. Цуда поставил саквояж на жесткую узкую койку и тотчас вышел обратно на палубу. Бухта Нагасаки выглядела мрачной – над ней низко висели тучи, накрапывал мелкий дождик, и на пристани было меньше людей, чем обычно.
Рядом с Цуда оперся о фальшборт низенький человечек в длинном пальто. Он что-то сказал по-русски, приветливо улыбаясь, но Цуда покачал головой.
– Я спросил, в первый ли раз вы плывете в Россию, – произнес низенький человечек уже по-японски. – Впрочем, уже понял, что в первый. Коммерция, вероятно?
– Да, кое-какие коммерческие дела, – уклончиво отвечал Цуда.
– Вы, верно, думаете, что вашего брата у нас недолюбливают после истории с цесаревичем Николаем? Уверяю, это не так. Есть русская пословица, она гласит: "В семье не без урода". Вот и этот… Тацу? Тодзу? В общем, чокнутый полицейский со своей саблей, он и есть всего лишь урод. А с японцами у русских всегда будут добрые отношения, поверьте. Кстати, если нужна какая-то помощь, я к вашим услугам. Моя фамилия Квашнин, Петр Григорьевич. Тоже, знаете ли, коммерсант. Во Владивостоке найти меня несложно, у любого спросите, хе-хе…
Цуда учтиво поклонился.
– А не могли бы вы помочь мне прямо сейчас? – спросил он.
– Разумеется, разумеется… Но чем?
– Как видите, я совершенно не знаю русского языка. А в Россию, как мне кажется, я отправляюсь весьма надолго… К чему терять время в этом скучном плавании? Может быть, вы дадите мне несколько уроков? По-японски-то вы говорите замечательно.
– Отчего бы и нет, – засмеялся Квашнин. – Погодите, вот отплывем, перекусим, выпьем за начало путешествия, да и сядем учиться.
Цуда еще раз учтиво поклонился. Квашнин тут же куда-то убежал, сказавши: "Ну, увидимся!" – и бывший полицейский снова стал смотреть на причал Нагасаки, на серые портовые склады и на провожающих "Сикоку-Мару", которые стояли на берегу небольшой печальной группкой.
Среди прочих Цуда не сразу увидел старичка в соломенном плаще, с нелепой повязкой на голове. Старичок махал ему рукой и улыбался.
Маленький металлический сверчок зашевелился среди галановских патронов на дне саквояжа. Он плыл в новую, чужую страну. Плыл, как и полагал Цуда Сандзо, весьма надолго…
Глава третья
Мунан
Какие неопытные у вас министры…
У нас бы никто не побеспокоил богдыхана.
Убрали бы мертвецов – и все.
Чрезвычайный посол Китая в России Ли Хун-Чжан
о Ходынской трагедии
"До сих пор все шло, слава Богу, как по маслу, а сегодня случился великий грех. Толпа, ночевавшая на Ходынском поле, в ожидании начала раздачи обеда и кружки, наперла на постройки, и тут произошла страшная давка, причем, ужасно прибавить, потоптано около 1300 человек!! Я об этом узнал в 10 1/2 ч. перед докладом Ванновского; отвратительное впечатление осталось от этого известия".
Николай сделал эту запись в своем дневнике, встал и потер виски. Голова болела, выписанные врачами порошки не помогали, и царь, открыв шкафчик, налил в рюмку коньяку. Выпил, вздохнул, налил еще и вернулся к столу.
С Ходынкой в самом деле получилось нехорошо, и газетные щелкоперы тут же бросились расписывать катастрофу. Может, в самом деле не стоило продолжать гуляний? А ведь все так хорошо начиналось, видит бог…
* * *
Народный праздник на Ходынке обещал быть поистине великолепным, и Жадамба Джамбалдорж ощущал это в движении людей, стекавшихся со всех сторон посмотреть увеселения – "электрический пароход, управляемый крысами", "ежа, стреляющего из пушки", и "поездку козла на волке", которые обещал показывать клоун Дуров, а главное – получить подарки.
Сейчас было уже около девяти утра, но многие ждали здесь со вчерашнего вечера, разведя костры и греясь подле них. Говорили, что несколько человек ночью умерли по разным причинам, но таких грустных новостей в этот веселый день никто слушать не желал. Умерли и умерли – и упокой господь. А тут – праздник у людей.
Два молодых парня в нарядных рубахах и новеньких пиджаках остановились рядом с Жадамбой и переговаривались вполголоса, полагая, видимо, что он не знает русского языка.
– Смотри, смотри, и китаец приехал. Поди, у них в Китае такого не увидишь.
– Может, и увидишь, – лениво отвечал второй. – В Китае, говорят, чего только нету. Слыхивал, огнем плюются и жаб едят.
– Жабу большого ума сожрать не надобно. Ты Ваське Косорылому поставь полуштоф, он тебе всех лягушек в округе за это поест. На закуску, ахахахаха!!!
Парни засмеялись, окликнули Жадамбу:
– Поди, ходя, тоже царского подарка захотел? Царь добрый, он всем подарков даст!
– Спасиба, господина! – закивал Жадамба с улыбкой, зная, что такое поведение в общении с русскими никогда не повредит. – Спасиба!
– Видал, ходя-то кумекает немного по-нашенски, – толкнул второй приятеля локтем. – Улыбается.
– А глаза косые, да еще и разные. Моя бабка, помню, говорила: у кого глаза разного цвета, в том бес сидит. Тьфу, тьфу, – парень принялся креститься.
– Дура бабка твоя. А китаец – он тоже почти как человек. Вон, радуется... Голодный, поди. На-ка тебе вот семечек, – сказал второй и втиснул в руку Жадамбы бумажный кулечек с жареным подсолнечным семенем.
– Спасиба, господина! – Жадамба закивал с удвоенной силой. – Спасиба, русика господина!
– Поешь, пока подарок-то дадут. Мы, брат, добрые, – заулыбался второй и, облапив товарища за плечи, потащил вглубь людского потока.
Цуда Сандзо (а это был, конечно же, он) спрятал семечки в карман. Бывший полицейский никогда не отказывался от дармовой еды, не собирался он отказываться и от обещанного царского подарка.
Он сам не знал, зачем пришел сегодня на Ходынку. К жизни в России Цуда успел привыкнуть, русский выучил с помощью Квашнина, который пособил ему и с жилищем, и с работой на первое время. Жилище было, разумеется, холодной конуркой без единого окна, но Цуда не жаловался, памятуя, что жилищем самурая может быть даже дырявый плащ. Квашнину тихий японец быстро наскучил, да и сам он куда-то уехал – вроде бы на воды, с тех пор Цуда его не видел.
Это стало поводом сменить имя и фамилию, а также национальность – тогда бывший полицейский и стал монголом Жадамбой Джамбалдоржом. Монголов в Москве было не то чтобы много, трогать его никто не трогал; питался Цуда скудно, работал много, берясь за любой черный труд, и почти привык к размеренному времяпрепровождению, пока не ожил сверчок.
Цуда частенько вынимал металлическую фигурку из мешочка. Это был тот самый холщовый мешочек из-под патронов, который дал ему старик в тюрьме на Хоккайдо. Патронов и револьвера уже не было, Цуда продал их, когда сильно нуждался, а потом, накопив денег, без особого труда купил себе небольшой "бульдог", который и хранил дома, в тайнике.
Поглаживая сверчка по скользкой металлической спинке, Цуда слушал, как шумит за тонкой дощатой стеной русский ветер, шумит точно так же, как шумел ветер в Оцу. И вот сегодня утром сверчок еле слышно завибрировал. Сжав фигурку в кулаке, Цуда подержал ее так, пока не понял, что это ему не кажется. А потом сразу же осознал, куда ему нужно идти. Зачем – он не ведал, но собрался и пошел, прекрасно зная, что у русских сегодня праздник. В конце концов, отчего бы ему и не посмотреть на веселье? Уж слишком скучной была жизнь Цуда в последние годы здесь, в России.
Царский подарок, который ожидали получить собравшиеся, был достаточно скуден: сайка, полфунта не слишком свежей колбасы, три четверти фунта сластей и орехов, вяземский пряник и "коронационная" кружка ценой в пятнадцать копеек, и все это увязано в платочек, на котором изображен Кремль. Однако в народе врали друг другу, что в каких-то узелках спрятаны золотые червонцы, в других – билеты выигрышного займа или серебряные часы.
Цуда вспомнил о подслушанном еще с утра у телег разговоре об этом и, повинуясь неожиданному наитию, крикнул, стараясь правильно выговаривать русские слова:
– Червонцы в подарках! Затем и не пускают нас – сами делят!
Поэтому полумиллионная толпа сразу же пришла в беспорядочное движение, когда кто-то хрипло заорал:
– Братцы, да они ж там своим сейчас все царские гостинцы-то раздадут!
– Верно! А царя омманут, что всем досталось!
И Цуда завертело среди толкающихся локтей, пыхтящих ртов, топчущихся по ногам сапог. Самурай напряг мышцы, стараясь удержаться "на плаву". Это ему удалось, и толпа, сметая на своем пути скудные полицейские заслоны, понесла его к деревянным баракам-буфетам, в которых и раздавали вожделенные подарки. Тех, кто падал, толпа затаптывала, не обращая внимания на крики и вопли умирающих. Буфетчик, застывший с кучей подарков в руках, с ужасом смотрел, как из толпы, которой удалось пробраться вовнутрь площади, через проходы выбегали люди в растрепанном виде, в разорванном платье, с дикими глазами, мокрые, с непокрытыми всклокоченными волосами и со стонами прямо ложились, падали на землю. Многие были в крови, некоторые кричали, что у них сломаны ребра.