Прокофий оживленно воскликнул:
- Верно, мамаша! Золотые ваши слова: не бывать!
Я с любопытством оглядел мать, так неожиданно расхрабрившуюся.
- Ты, что ли, остановишь?
Она улыбнулась застенчиво:
- А бог-то? Он за нас, сынок. Да и вы... вон какие...
Тропинин пристально взглянул на Чертыханова - от того веяло спокойствием, как будто война с немцами уже решена в нашу пользу.
- Что ж, за победу так за победу, - сказал Тропинин и выпил.
- Так вот, товарищ лейтенант, как я докатился до госпиталя, - заговорил Чертыханов. - И на этот раз судьба сыграла со мной шуточку. Никак она не может выставить меня перед людьми в геройской красе. Стыдится, видать... У героев на войне даже ранения соответственные: в грудь, в голову, в плечо... А меня ранило, извините, в задницу, как последнего трусишку... Под Ельней пришлось залечь - пулеметным огнем положил нас, подлец! Голову-то я спрятал, а зад не успел. И прострочили мне его в четырех местах, как по нотам. Две недели валялся, точно колода... Зато сзади у меня теперь задубело, что чугун... - Он покрутил лобастой головой и заржал, смущенно озираясь на мою мать. - Извините, мамаша, не сам выбирал место для ранений. - Он налил по второй.
Суровые солдатские марши, гремевшие по радио, внезапно заглохли, будто звук обрубили на самом призывном взлете. Завыли сирены. Мать перекрестилась. Она побледнела и в одну минуту осунулась.
- Опять летят! Опять кого-нибудь похоронят. - Мать стала торопливо одеваться. - Бегите скорей в убежище, ребята. Сынок... Это недалеко, в соседнем доме, в подвале.
Никто из нас не тронулся с места: то ли стеснялись выказать друг перед другом слабость, то ли в самом деле наступило полное равнодушие к опасностям.
- Нет, мамаша, - сказал Чертыханов. - У нас еще водка не допита, она, милая, куда сильнее немецких налетов.
- Мама, тебя проводить? - спросил я.
Мама присела на краешек дивана, с жалостью оглядела нас.
- Зачем мне идти? Беречь себя? Погибать - так уже вместе...
В эту минуту в комнату шумно ворвалась Тоня - пальто нараспашку, непокрытые волосы растрепаны.
- Едва успела добежать до ворот, - сказала она, кидая на диван сумку.
Тропинин встал, незаметным и привычным движением одернул гимнастерку, потемневшими глазами, не мигая, следил за Тоней.
- Сядьте, Володя, - сказала она. Тропинин послушно сел. - Здравствуй, Прокофий. - Поцеловала меня. - Здравствуй, мой хороший. Я сейчас к вам подойду, ребята... Мама, согрей воды, надо халат выстирать... - Вынула из сумки белый халат, унесла в кухню и вскоре вернулась к столу. - Налей мне водки, Прокофий, - попросила она. - Устала ужасно! Опять раненых привезли. Машин двенадцать. Носили, носили - руки отнялись совсем... - Она отпила водки, закашлялась. Тропинин зло взглянул на захмелевшего и оттого еще более безмятежного Чертыханова.
- Вот вам и победа!..
Прокофий прищурился на Тропинина.
- На войне не без издержек. Подумаешь - двенадцать машин. Еще будет сто, пятьсот, тысяча. Ну и что? Руки в небо, ворота настежь - заходите, господа немцы, в столицу? Так, что ли?
- Не очень-то крепкие запоры на наших воротах!
В словах Тропинина явственно сквозила нотка обреченности. Меня это задело. Я встал.
- Лейтенант Тропинин, - проговорил я раздельно. Тропинин тоже поднялся, пристально и безбоязненно взглянул на меня. Мы были разъединены столом. Ваши высказывания нам всем не нравятся. Мысли ваши о неизбежной сдаче Москвы врагу держите при себе, если они вам дороги. Нам они чужды. Запомните это, пожалуйста. А в случае чего - не пощадим. Так и знайте.
- Не пугайте! - И без того светлые глаза Тропинина побелели от гнева. На войне, кроме смерти, ничего не страшно. А смерть над крышами висит, в окна стучится. И я не верю, что вы думаете иначе, чем я.
- Откуда вам знать мои мысли! - крикнул я. - Вы меня своим единомышленником не считайте.