* * *
- Довольно, - распорядился тайса Накадзо, - прекратите учения. Результаты экзамена ясны.
На палубе "Касуга Мару" около покорёженных доспехов духа выстроились сэйто. Мундиры молодых людей потемнели от пота, были разорваны во многих местах, под тканью красовались повязки. Не хватало только троих сэйто. Формального лидера эскадрильи, пострадавшего от прямого попадания в его доспех, будущего офицера флотских ВВС прямо с катера унесли в лазарет миноносца "Сиокадзэ". Пилота доспеха, нырнувшего под воду, тела его так и не нашли - море стало его могилой. И сэйто Кусуноки Ютаро, чей доспех как бы в нерешительности завис над мачтами эсминцев.
- Вы довольны результатами экзамена, Накадзо-тайса-доно? - поинтересовался Нагумо.
- Вполне, - кивнул Накадзо. - Можно возвращаться на ваш флагман.
Нагумо коротко махнул рукой командиру отряда бойцов в ударной броне "Самурай". Те вновь взяли его и Накадзо под свою опеку. Офицеры спустились по трапу в катер сёсё, и уже там тайса обратился к Нагумо:
- Я бы попросил вас написать письмо родителям погибшего молодого человека. Мы ведь, в некоторой степени, несём ответственность за его гибель. Я напишу такое письмо с извинениями, но хорошо бы, чтобы и вы написали.
- Я понял вас, Накадзо-тайса-доно, - кивнул Нагумо. Он больше всего в жизни не любил писать такие вот письма.
Глава 3
Октябрь 9 года эпохи Сёва (1935 г.). Особый инспекционный поезд. Салон-вагон дайсё Усуи.
Дорога до Токио заняла около недели. "Особый инспекционный" поезд Усуи-дайсё нёсся вне расписания. Его пропускали, заставляя остальные рейсы задерживаться иногда на несколько часов. До военного порта Гэндзан мы добрались по ветке, примыкающей к многострадальной КВЖД, за считанные дни. И дни эти были наполнены долгими беседами с Усуи-доно, открывавшими мне глаза на "наше дело".
- Вот вы, товарищ Руднев, - любил рассуждать дайсё, сидя на жёстком стуле с плоской спинкой и покуривая сигару, - осуждаете наш экспасионализм. Однако маршал Тухачевский, которому вы служите, - он вполне по-японски воспринимал меня кем-то вроде вассала Михаила Николаевича, - собирается двинуть Красную армию на Европу. Варшава-Берлин-Париж, такова его военная концепция.
- Вы позволяете себе передёргивать, - я не заметил, как употребил русское слово и тут же поправился: - verdrehen, Усуи-дайсё-доно. - Я обращался к японцу исключительно так, как это принято в их армии, он же говорил мне "товарищ", такая негласная традиция закрепилась с первых часов нашего общения. - Мы не собираемся покорять народы Европы. Мы только покончим с их капиталистическими правительствами и позволим рабочему и остальным угнетаемым империалистами классам организовать у себя такую власть, о какой он может только мечтать. Наши нынешние правители, во главе со Сталиным, больше не желают этого, им выгоднее устроить у нас государственный капитализм и торговать с заграницей, отодвигая час Мировой революции всё дальше.
- Мы делаем примерно то же самое, - затянулся ароматным дымом сигары дайсё. - Ведь мы же не сажаем на оккупированных территориях своих генерал-губернаторов, как делали британцы в той же Индии.
- Вот только как вы относитесь к населению оккупированных территорий, Усуи-дайсё-доно, - я посмотрел в глаза японскому комбригу, - да и вообще ко всем остальным. Не японцам. Даже стюард ваш - холуйская морда - каждый раз сморит на меня, как на дикаря, когда кладёт на стол ложку. А уж о зверствах Квантунской армии по отношению к китайцам вам и рассказывать не надо, сами всё отлично видели. Ваши солдаты их и за людей-то не считают, обращаются как со скотом.
- Снова эти ваши нападки, товарищ Руднев, - выпустил клуб дыма после тяжёлого вздоха Усуи. - Мы вынуждены быть крайне строгими с народом, который мы покорили. Да-да, именно покорили, я не использую всех этих ваших лицемерных эпитетов и не рассуждаю о Мировой революции и освобождении рабочего класса. Теперь китайцы - такие же подданные нашего императора, но они не желают пока признавать этого. Вот потому мы и применяем суровые, зачастую даже жестокие, меры, принуждая их к подчинению.
- Весьма удобная позиция, - позволил себе усмехнуться я. - Покуда бунтуют, можно обходиться с ними, как со скотом. Да только перестанут они бунтовать только когда совсем до скотского состояния вы их затравите. Этого вы не можете не понимать, Усуи-доно.
- Не могу принять этого упрёка от вас, товарищ Руднев. - Казалось, Усуи замер на своём жёстком стуле, живым в этом замершем теле японца были только лицо и правая рука с сигарой, левая покоилась на ручке старинного фамильного меча, лишь несколько переделанного по уставу нового времени. - Вы - бывший дворянин, представитель, как вы сами это называете, эксплуататорского класса. Ваши предки сотни лет угнетали собственный народ - миллионы ваших крестьян были совершенно бесправны, словно рабы. Вы низводили собственный народ до скотского состояния, называли крестьян серым быдлом.
- Но к чему это привело? - усмехнулся я. - Три революции за неполных двадцать лет. Мы отвернулись от старого мира, отрясли его прах с наших ног, - позволил я себе несколько изменить текст знаменитой песни.
- При этом покусившись на святой образ императора, - голос потомка самураев-полководцев стал глухим, даже каким-то свинцовым. - Этого мне никогда не понять. Да, вы, товарищ Руднев, можете припомнить мне Сэнгоку Дзидай - времена Гражданских войн, когда всякий сёгун, занявший Киото, считал едва ли не своим долгом урезать содержание императора, а при прославленном Токугава Иэясу у него и вовсе осталось только одно парадное кимоно. Однако ни на жизнь, ни на здоровье императора ни один японец не посягнёт никогда. Вы же всю вторую половину прошлого века отчаянно охотились на своих царей - стреляли, взрывали, пускали под откос поезда. Это же просто немыслимо!
- Николай Второй, - заявил я, - был лишь на одну шестьдесят четвёртую часть русским, по сути же своей он был немцем. И именно засилье немецкой нации так губительно сказалось на России. Немцы привыкли к сухим цифрам - и потому министр Плеве предлагает начать войну с вами, ведь наша армия раз в десять больше вашей. Чем это закончилось, вам, Усуи-дайсё-доно, говорить не стоит. И другому немцу пришлось эту кашу расхлёбывать. Вот где пригодилось исконно немецкое умение считать. Итог Русско-японской войны можно сравнить с итогами нашей войны на Балканах, когда вмешавшиеся страны, никакого отношения в ней не относящиеся, своим давлением заставили победителя сильно снизить свои требования.
- Да уж, - согласился Усуи, - империя потеряла в той войне едва ли не больше, чем приобрела. Но засильем немцев вам никак не объяснить Первой Мировой войны, в которую ваша империя вступила на стороне Антанты.
- Наша последняя императрица, - усмехнулся я, - слишком хотела быть a la russe, и как всякая немка на русском престоле со времён ещё Екатерины Великой желала откреститься от своих корней. Именно поэтому мы не могли вступить в войну всей Европы с Германией и Австро-Венгрией никак иначе, нежели на стороне Антанты.
- Весьма интересный подход, товарищ Руднев. - Усуи загасил докуренную сигару. - А со стюардом я поговорю лично. Никто не смеет смотреть на моих гостей, как на варваров, особенно за моим столом.
Я и не знал, что это будет значить для несчастного стюарда. И не узнал бы, если б дайсё Усуи не пригласил меня на экзекуцию. На ближайшей остановке стюарда вывели из поезда, привязали к столбу под самыми окнами салон-вагона и всыпали два десятка "горячих" бамбуковыми палками. Он держался долго, но всё же к концу экзекуции стал коротко вскрикивать при каждом ударе.
- Вы довольны, товарищ Руднев? - по окончании экзекуции спросил у меня Усуи.
- Я всегда был противником телесных наказаний, Усуи-дайсё-доно, во всех сферах жизни, - ответил я, отворачиваясь от окна.
Японский комбриг лишь плечами пожал - поди пойми этих русских.
Октябрь 9 года эпохи Сёва (1935 г.).