Так со второй же военной ночи авиация флота стала наносить удары по базам, военным и промышленным объектам врага. Горели нефтехранилища в Констанце и Плоешти, откуда гитлеровская коалиция получала половину всего необходимого для нужд войны горючего; шли ко дну готовые к отправке танкеры и транспорты, взрывались поезда с нефтецистернами. Рухнул в Дунай вместе с нефтепроводом пролет Чернаводского моста…
Легко сказать, бомбить Чернаводский мост. Мало того, что он имеет сильную противовоздушную оборону, туда еще надо долететь. Но, отдавая боевой приказ, Октябрьский имел представление, как он будет выполняться. Он вник во все детали операции. К шести тяжелым бомбардировщикам вместо бомб подвесят истребители и доставят их к месту. Истребители нанесут удар с малых высот, а шесть "Пе-2" будут бомбить с пикирования…"
Глава 3
Набег на Констанцу
Королевство Румыния, Добруджа. 25 июня 1941 года
Вернувшись под вечер в Севастополь, Октябрьский тут же направился на новый КП, оборудованный в подземной АТС, что на Телефонной пристани. Но задерживаться тут он не стал.
Было бы очень желательно использовать ту панику и хаос, которые воцарятся в Румынии уже этой ночью, и потревожить "мамалыжников" с моря.
Ровно в 20.0 °Cевастополь покинула ударная группа в составе линкора "Парижская коммуна", крейсеров "Ворошилов" и "Молотов", лидеров "Харьков" и "Москва", эсминцев "Смышленый", "Сообразительный" и "Сердитый", а также нескольких подлодок типа "Щука" и целой "стаи" тральщиков типа "Фугас" – "Трал", "Минреп", "Груз", "Щит", "Взрыватель" и "Якорь".
Октябрьский не случайно взял с собой эсминцы именно из 3-го дивизиона. Как раз их первыми подвергли переделке – сняли ненужные для Черноморского ТВД торпедные аппараты и поставили на их место зенитные орудия и ДШК. Работы шли круглосуточно, без перерыва, зато хоть три эсминца были надежно защищены с воздуха и могли прикрыть соседние корабли, еще не подвергшиеся перестройке по части ПВО.
Отойдя к югу, пока берег не потерялся из виду, эскадра повернула на запад и двинулась ходом в восемнадцать узлов.
* * *
…В принципе румыны даже не собирались использовать свой флот в войне с СССР. Самыми мощными его кораблями являлись четыре эсминца и единственная подлодка "Дельфинул" примерно того же класса, что и советская "Щука".
Причем два эсминца – "Мырешти" и "Мырешешти" – были спущены на воду сразу после Первой мировой. А вот два других эсминца, тоже построенных в Италии – "Реджеле Фердинанд" и "Реджина Мария", – были и поновее, и помощнее, вооруженные 120-миллиметровыми орудиями "Бофорс".
Забавно, что румыны так гордились своими эсминцами, что считали их "тузами" – так и рисовали на борту. "Мырешешти" был трефовым тузом, "Мырешти" – бубновым, "Реджеле Фердинанд" – червовым, а "Реджина Мария" – тузом пик.
Были у румынского флота и мониторы, курсировавшие по Дунаю, и канонерки, и торпедоносцы, но вся эта плавучая мелочь не стоила звания военно-морских сил. Скорее уж силенок.
Основной защитой берегов "Великой Румынии" служили артиллерийские батареи и минные поля. В Констанцский дивизион береговой обороны входили батареи "Мирча", "Тудор", "Михай", "Елизавета" и "Аурора". Вооружены они были 152-миллиметровыми пушками Канэ или старыми 170-миллиметровыми германскими пушками, снятыми со списанных броненосцев. Дальность стрельбы береговых батарей Констанцы не превышала 11–18 километров.
Можно сказать, рейд был военной операцией лишь частично, являясь больше политическим актом, демонстрацией силы.
На рассвете 25 июня ударная группа оказалась в виду румынских берегов. Октябрьский вышел на мостик линкора, вспоминая, как когда-то отправил в эти места оба лидера эсминцев, решив поберечь крейсера.
Но что могли сделать 130-миллиметровые орудия "Харькова" и "Москвы" с береговыми батареями? В каждом их снаряде содержалось меньше трех кило тротила – много они вреда принесут? К тому же лидеры открывали огонь, находясь в зоне досягаемости тех самых батарей и практически на краю минных заграждений.
В итоге "Москву" тогда накрыло огнем с батареи "Тирпиц", а потом лидер затонул, торпедированный своей же "Щукой", усланной к румынскому берегу. Экипаж подлодки забыли предупредить о набеговой операции флота…
В общем, особого смысла в пальбе с лидеров не имелось.
Зато восемнадцать пушек крейсеров калибром 180 мм доставали на 37 километров, и в каждый фугас было набито почти восемь кило тротила. Есть же разница?
"Молотов" с "Ворошиловым" могли стрелять по батареям с безопасной дистанции, не подвергая себя опасности подорваться на мине.
А теперь свое веское слово скажет главный калибр "Парижской коммуны" – двенадцать 305-миллиметровых орудий закинут "чемоданы" весом чуть ли не в полтонны за сорок с лишним километров! То-то будет шуму.
Октябрьский с легкой улыбкой огляделся, снова радуясь возвращению в прошлое – все стыдное и позорное, что случилось "в тот раз", памятно лишь ему одному. Сегодня 25 июня 1941 года, и грызть ему себя не за что – ошибки (да и то не его) либо исправляются, либо не допускаются. Надо только и впредь следить за собой, помнить, что случилось "в тот раз", и, как говорится, не менять курс.
Филипп погладил теплый борт. "Парижская коммуна" ему нравилась. И будет нравиться еще больше два года спустя, когда линкору вернут имя, данное при рождении, – "Севастополь".
Нынешнее название – ни к селу ни к городу, но всему свое время.
Три года назад корабль прошел модернизацию и стал красавцем – ему изменили носовую часть, убрав слабо выпяченный шпирон, из-за чего все броненосцы походили на римские триремы.
Двадцать пять старых паровых котлов заменили на двенадцать новых мазутных, предназначавшихся для линейных крейсеров класса "Измаил", удалили подводные торпедные аппараты, зато приделали противоторпедные були, утолстили крыши башен и броню средней палубы. Из-за новых надстроек передняя дымовая труба получила скос назад, а это придало линкору изящество яхты.
Тогда же установили шесть 76-миллиметровых зенитных пушек на носовой и кормовой башнях. А за трое минувших суток умельцы довели число 37-миллиметровых зениток-автоматов с двенадцати до шестнадцати, разместив к тому же целый десяток зенитных 85-миллиметровых орудий.
Правда, "в тот раз" линкор не пострадал ни от бомбежек, ни от батарейного огня, так ведь "Парижская коммуна" и не воевала почти…
На мостик вышел капитан 1-го ранга Кравченко, командир корабля.
– Товарищ командующий, – обратился он, – до берега сто сорок кабельтовых. Ближе подходить опасно – мины.
Октябрьский кивнул.
– Пошлите вперед тральщики, Федор Иванович, на всякий случай. Да, и прикажите от моего имени никому не приближаться к берегу. Где мы, примерно?
– На траверзе батареи "Тирпиц".
– Молчит?
– Глухо! – рассмеялся Кравченко. – Летуны разделали их, как хотели! "Амбарчик" пролетал час назад, сделал фото – все горит!
– Так им и надо, воякам. Ну, что? Действуем по плану. Приказаний не ждите, открывайте огонь, как только окажетесь на месте.
– Есть!
Октябрьский повернулся в сторону запада. Там стояла темень.
Благо на востоке занималась заря, и ее скудный свет хоть как-то разбавлял ночную черноту.
Филипп вздохнул.
Он утратил прежние страхи, обрел душевный покой, заряжавший его стойкостью, но то, что было им задумано, пугало.
В принципе, дальнейшее развитие событий могло пойти по нескольким вариантам. Самый простой из них заключался в избавлении от грубых просчетов, допущенных "в тот раз". Такой, "правленый" вариант нес в себе определенный позитив – улучшалось положение Красной армии и флота, сохранялись жизни бойцов, немцам больше доставалось.
При этом никаких резких перемен к лучшему не происходило.
Но тогда зачем он здесь? К чему этот фантастический вояж в 41-й, "из себя в себя"? Смысл какой угодить снова на войну и даже не попытаться ничего изменить, лишь исправить собственные ошибки? Безусловно, лично ему будет комфортно, а остальные как?
Для чего он тут? Чтобы себя, любимого, потешить, самооценку поднять, добиться уважения окружающих, прежде всего – простых солдат и матросов?
Но ведь ему одному известно, что станется в близком будущем, он единственный, кто способен хотя бы подсказать пути выхода из ситуации, которая еще не сложилась (как "котел" под Уманью), но уже несет все признаки прямой и явной угрозы?
Получается, что он занял позицию "моя хата с краю, ничего не знаю"? Дескать, работу над ошибками я провел, а с прочими сами майтесь? А не выглядит ли это как трусость?
Да-да, Филипп Сергеевич! Трусость!
Ты боишься брать на себя ответственность за большие перемены, поскольку не знаешь, к добру они или к худу. Но так же тоже нельзя!
Нельзя замыкаться на одном Севастополе, как твоему трясущемуся нутру хотелось бы. Нужно обо всем Крыме думать, об Одессе. О Советском Союзе.
Ты же можешь, реально способен помочь своей стране, так чего ж ты?
Комфлота опять вздохнул. Страшно…
Ну, это ничего. Страха только дурак не испытывает. Страх мобилизует, тут лишь бы не идти у него на поводу, а подчинять эмоцию себе.
Октябрьский покусал губу. Корабли шли на север. Скоро по левому борту окажется Констанца, и начнется огневой налет.
А что дальше?