- Милый мальчик, - насмешка в голосе собеседника стала тверже и холоднее, словно этот человек, так ненавидимый Женей в эту минуту, начал бить наотмашь беспощадным острым клинком. - Неужто Вы всерьез можете съесть такое блюдо? Мистика, опубликованная определенным тиражом, прошедшая через редактора и наборщиков! Переведенная на несколько европейских языков! Мистика, поданная в таком виде на блюде широкому читателю - от романтичных гимназистов до интересничающих горничных, - и в этом может, по-Вашему, сохраниться какое-то рациональное, простите, иррациональное зерно? Вы кажетесь мне умнее.
Женино лицо горело от стыда: он отчаянно, до стука в висках, до холода в сердце ненавидел этого человека, ненавидел с такой силой ненависти, которой не подозревал в себе прежде. Если бы этот человек приказал Жене спрыгнуть на мостовую с крыши ближайшего дома, - Женя пошел бы и спрыгнул.
- Мой мальчик, нет большей пошлости, чем пошлость в мистике. А Вы не кажетесь мне пошляком.
Женя послушно поднял голову, подставляя лицо прощупывающему тяжелому взгляду.
- Музыка?.. Живопись?..
- Поэзия. - Женя взглянул на незнакомца тверже.
- А у Вас незаурядная творческая сила. Вернее, возможность грядущей силы - все Ваши настоящие творения еще в будущем и… довольно отдаленном. - Взгляд незнакомца отпустил Женю и скользнул по заглавию захлопнутой книги. - "Заратустра"… Пожалуй, это слово и заключает самое в себе притянувший Вас магнит. Вы интересуетесь Персией и Ираном?
- Это очень для меня важно, - в Женином голосе прозвучало нескрываемое волнение. - Полгода назад мне снился сон… Поле красных маков, по которому, как актеры с противоположных концов сцены, движутся навстречу друг другу белый единорог с серебряным рогом и черная пантера в золотой короне… Плавное движение - их пути на мгновение пересекаются, а потом они уже движутся не навстречу, а удаляясь друг от друга… А за полем - огромный храм; день, но в нем прохлада и полумрак-Громады колонн… А на каменных плитах пола стоят высокие металлические светильники - в них полыхает огонь… И чья-то, может быть, моя рука бросает в огонь щепотки мягкого серого порошка. И огонь, пляшущий в светильнике, начинает менять цвет - становится белым, зеленым, голубым… И это - Персия, или Иран.
- Это появляется в Ваших стихах?
- Нет… Пожалуй - я когда-нибудь напишу об этом… Только…
- Только не все отдадите словам.
- Не все.
- Вы поняли уже, что то, что движет Вами, должно быть скрыто. Настоящее знание почти никогда не бросается в глаза Есть слова на могиле одного еврейского мудреца, слова в похвалу: "Никогда не осквернил чистоты бумаги". А Вы пытаетесь что-то извлечь из популярных изданий.
- А где же взять это знание? Путешествовать, как Rimbault?
- Нет. Для кого-то этот путь верен, но Вам идти не им… Вам… - Незнакомец чуть промедлил, и Женино сердце стало ледяным от сумасшедшей надежды… - Вам - слушать себя и творить.
- Только-то? - Женя криво усмехнулся, пытаясь скрыть этой усмешкой свое разочарование.
- Это очень много. Прозаически звучит, но надо иметь мужество услышать и прозу.
Женя почувствовал, что рука незнакомца легла на его плечо. От этого прикосновения шла успокаивающая ровная сила.
- Вас манят эффектные побрякушки всех этих антропософии и написанных европейцами новых "йог", но бегите соблазна, и Вам не будет потом гнетуще стыдно за свою духовную вульгарность. Кстати, для других не существует угрозы такого стыда - у них толще кожа. Нет, конечно, бегите не в прямом смысле - общайтесь и со штейнерианцами, и с последователями Блаватскои, но при этом соблюдайте дистанцию, как в манеже - копыта впереди идущей через уши своей. И не забывайте: то, что Вы бережете в себе, - значительно более настоящее, чем то, что Вы видите вокруг. Когда понадобится, Ваша судьба и через оккультные журфиксы сумеет явить чудеса.
- А ведь это несколько обидно - идти по жизни вслепую, без учителя и знаний. Слегка унизительно. - Женя взглянул на собеседника почти с вызовом.
- Верить себе и самому быть своим учителем, отбросив пустую шелуху теорий. Вы талантливы, хотя сами еще не почувствовали своей силы. Вам будет очень непросто - соблазны летят на силу, как духи на запах жареного мяса. Только что Вы были вполне довольны - Вы играли элегантной игрушкой, а Вам предложили не заводить эзотерических умствований дальше порога церкви - какая проза! Вы хотели бы вновь стать собою пятнадцатиминутной давности?
- Нет! Лучше смотреть в глаза правде, как бы прозаично она ни выглядела. - Женя помрачнел. Тот, кто только что отнял недавнюю игрушку, не дал взамен того, на что он почти надеялся одно сумасшедшее мгновение.
- Поменьше сверхъестественного, мальчик. Ходить в церковь неинтересно - она не обещает мгновенных эффектов и чудес и в этом права. А Папюс со Штейнером еще никого до добра не доводили.
Рука незнакомца коснулась безвольно разжатой Жениной руки и, вложив в нее какой-то небольшой, тяжелый и прохладный предмет, с силой сложила на нем Женины пальцы.
- Это - мне?
- Да. Если не выронишь раньше, чем отдашь. Серым, почти серебряным был цвет этих глаз на темном лице.
- C'est tout. - Незнакомец поднялся.
- Постойте. - Голос Жени стал умоляющим. - Вы не можете уйти, не сказав мне, кто Вы.
По губам собеседника скользнула неожиданная улыбка.
- Именно это я и намереваюсь сделать. Женя не смотрел вслед уходящему незнакомцу, не смотрел, зная, что одного взгляда будет довольно - и никакая сила не сможет помешать ему сорваться и помчаться за ним. Он долго сидел на скамейке, глядя прямо перед собой, на неспешно разгуливающих жирных голубей… И было странно, что солнце так же бьет сквозь листву, что голуби клюют, как всегда, щедро накиданный детьми хлеб… Томик Ницше по-прежнему - как полчаса назад - лежал на коленях.
И тут Женя понял, что не помнит, напрочь не помнит лица своего недавнего собеседника.
4
Дон. Бой под хутором Елизаветинским по линии Вешенская - Тихорецкая
- Ну что, Арсений? - Женя, приподнявшись на колено, выпрямился, перезаряжая винтовку.
- Еще сотня будет, Евгений Петрович! - с веселой лихостью прокричал вестовой и, рванув повод, развернулся на скаку в сторону установленного на холме поста.
- Опустить прицел на сто! - резко крикнул Женя и всем натянувшимся телом почувствовал, как приказ прошелся невидимой плетью по лежащей цепи.
"Если пройдут еще сотню - штыковой и крышка. Почему не подходит пехота?"
Визг разорвавшейся шрапнели полоснул в двадцати шагах по пожухлой горячей траве. Лежавший в нескольких шагах вольноопределяющийся отложил винтовку и обернулся к Жене.
- Ну и лупят! Похоже - дело к штыкам?
- Похоже - дело дрянь. Герасимов! Посты из рощи не подтянулись?
- Никак нет, Ваше благородие!
- Твою мать… Если пойдут в штыковой - что я выставлю без пехоты? Пол-эскадрона? Это даже не смешно.
- А что тут можно сделать?
- Уйти от штыков и загнуть фланг. Атакой. - Женя напряженно прислушался. - Неужели тяжелые пошли? Это не на нас, дальше, по окопам.
- Ваше благородие! Дальше не лезут!
- И то ладно… - Мучительно захотелось встать во весь рост, увидеть хоть что-нибудь, кроме травы перед глазами и нескольких лежащих рядом людей. Женя в который раз позавидовал Арсению, галопом снующему под шрапнелью между постом и цепью.
- Не знают, что нас так мало?
- Дело не в этом, - Евгений усмехнулся. - Зачем им лезть под собственный артобстрел? Как ни смешно, но он-то и спасает нас от штыкового боя.
- Ваше благородие! Посты из рощи не подтягиваются!
- З-зараза!..
- Чем заняты, г-н подпоручик? - Подбежавший сзади Сережа плюхнулся рядом с братом с каникулярной беспечностью мальчишки, которому захотелось поваляться на траве.
- Сережа! Ты откуда?
- Привозил приказ рядом - решил завернуть. Я же знаю план наступления. Брось винтовку, давай лучше перекурим. Я тебя битый час ищу.
- Ладно, перебежим в ложбинку, видишь - справа?
- Ага!
Наполовину заросший кустарником овражек, на который показал Евгений, находился шагах в пятнадцати от цепи в сторону противника.
- Ну вот, тут хоть выпрямиться можно, - Евгений, тяжело дыша, прислонился спиной к склону овражка.
- Жарко… - Сережа с неудовольствием скользнул взглядом по своим побелевшим от пыли сапогам и щелкнул портсигаром.
- Нет, кури, я не буду. - Евгений отвинтил крышку плоской фляжки, сделав несколько глотков, вылил немного воды на ладонь и, улыбнувшись, плеснул себе в лицо: загорелый, с пыльными выгоревшими волосами, со стекающими по лицу каплями воды, тяжело дышавший - он показался Сереже моложе, чем когда-либо прежде, и внутренне спокойнее, увереннее прежнего московского Жени.
- Странно, Сережа: ты жадно затягиваешься. У тебя наркотическая натура - раньше этого фамильного свойства в тебе не было так заметно. Только ты его очень глубоко загнал и, даст Бог, не выпустишь. Ладно, в сторону. Черт, ну и кроют!
- Кстати, об обстреле - тебе не надоело изображать мишень в детском тире?
- В роще стрельба. Посты не подтягиваются, похоже - сняты. Не могу же я поднять цепь, не зная, что там.
- А разъезд вперед?
- Некому вести. Как на грех - одни вольнопёры. Баклажки… Ни одного офицера.
- Женя…
- Честно: ты водил когда-нибудь разъезд?